Он перевел рычаг и разогнулся. Нет — хотел разогнуться. Не вышло. Ни в какую. Он так и засох, застыл, словно цементный — скорчившись в водительском кресле, с руками на руле. Был момент, когда он на полном серьезе подумал, что больше уже НИКОГДА не разогнется. Ф-фух… Перекур, гражданин Очкастый, можете выйти ножки размять, оправиться. Не желаете? Чтой-то вас из пакета плохо слышно. Погоды, говорите, не задались? Ваша правда. А мне вот хошь не хошь лезь. Такова она, наша подчиненная карма. Ты начальник, я дурак. Снаружи были частые мокрые прутья. Валом, широкими сырыми лепехами лепил снег — тот самый, залепивший к черту всю лобовуху. В таких случаях полагается включать дворники — но Вадим снова не знал, как. Он пытался было ковырять приборную панель — и закономерно впилился в эту вот сосну. Не страшно в принципе, правой фаре только хана. В свете оставшейся ничего было не видать, кроме долбаных прутьев. Окруженный ими, воткнутый в северное дерево, испакощенный метеорологическими выделениями цитрусовый аксессуар вольных калифорнийских хайвеев смотрелся не хуже, чем зятек, пижон и глава банковской пресс-службы в амплуа расползшегося тюка сэконд-хэндовского тряпья с клеенюхательным целлофаном на башке. Вадим плюхнулся на сиденье. Зато теперь можно вдумчиво исследовать панель. Это что за хрень? А хрень ее разберет. На энном часу (на самом деле — на четвертом десятке минут) тряски по лесу его детства Вадима обуяла бесчувственная механистичность, род того же подвисания, разве что немного более действенного. Он терпеливо, километрах на двадцати в час, прыгал по колеям разбитых грунтовок, регулярно и совершенно бесцельно сворачивая под прямыми углами — просеки тут прокладывали какие-то озверевшие геометры. Заблудился он сразу и напрочь. То есть только срулив с асфальта на углубляющийся в стволы и кусты грунт, перестал понимать, где он. О том, чтобы по многолетней давности воспоминаниям выявить нужный котлован, и речи не было. Попервоначалу он, видимо, кружил возле кладбища Лачупес — в пятне фар то и дело объявлялся сетчатый забор и пригнувшиеся надгробья. Потом большая — сравнительно с прочими — дорога привела его к хутору, залаяли собаки. Через некоторое время они залаяли снова — не исключено, что это был тот же самый хутор и те же самые собаки. А потом пошел снег. Он сам не понял, что сделал — но дворники, вполголоса заскрипев и пластмассово защелкав, принялись мерно лизать стекло. Перекур окончен. Вадим дал задний ход — и почти с облегчением почувствовал, как происходит то, что давным-давно должно было произойти и странно, что до сих пор не происходило: как колеса проворачиваются, не цепляясь за сочную снегогрязь, впустую. Когда они тут же нащупали шипованными шинами опору, Вадим испытал едва ли не разочарование. Трещим прутьями. Бряк! — опять в ствол, на этот раз задом. Извини, Очкастый, не выходит у меня любви с твоей тачкой. Эк ты, брат, развонялся — кровью, поди, запекшейся? Так-так-так, зачем это нам в канаву? Нечего нам пока делать в канаве… «Понтиак» напоследок скрежещуще потерся об очередную сосну крылом (сложилось зеркальце) и закачался на дорожных выбоинах, как малый рыболовный сейнер на боковой волне. Прутья. Стволы. Прутья, стволы, прутья, стволы, прутья, стволы, перекресток. Налево, направо, прямо? Прямо. Фара демонстрирует на обочине мятый кузов сожженной еще в палеозое легковушки. Это намек? Почему бы и… Чем? Может, тут у него канистра припесена? Откуда? Спичку в бензобак? Как же, это они только в кино склонны красиво эдак взрываться с благословения пиротехников. Хотя чего мне с ним делать, ясно чем дальше, тем меньше. Налево, направо, прямо? Направо. Таким макаром можно всю ночь протрястись и никаких прудов не найти. Или, что гораздо вероятнее, все-таки намертво забуксовать однажды. Просто так бросить? Тачку найдут, максимум через пару дней, это ж не лес, так, лесопарк. Оба-на, что, буксуем? Нет, опять нет… Такая тачка на всю Ригу скорее всего одна. А с трупом что? Закопать? Чем опять-таки? Лопаты у него нет точно. Бросить? В кустики оттащить? Фуфло, фуфло… Нале-напра-прямо? Он совсем уже было собрался повернуть для разнообразия налево, но повернул почему-то направо — и почти сразу прутья-стволы отодвинулись за пределы досягаемости ближнего света, и Вадим скорее ощутил, чем увидел, что выбрался на открытое пространство. Стоп. Снова пришлось лезть под снег. Тот, правда, валил уже не так густо, совсем, почитай, перестал. Лес вокруг выглядел беспорядочными завалами темноты, но прямо по курсу темнота была пожиже и пообъемнее, оттуда ровно задувало. Поле. Поле, водянистые сугробы, грязища непролазная. Дорога идет по краю. Погоди-ка, погоди-ка. Не может быть… Разумом он еще не позволял себе поверить, слишком это большая была роскошь в его положении, верить в обнадеживающую кажимость — но уже знал. Знал, что знает это место. Помнит это поле. Котлован был тут же. Только с какой стороны поля? По фигу, теперь найдем. Слышишь, Очкастый, найдем, найдем, никуда не денется! Не унывай, братан, ща мы тя оприходуем. Всего ничего осталось. Он его действительно нашел — правда, для этого пришлось объехать огромное квадратное поле почти по периметру. Два раза он буксовал, один раз совсем безнадежно. Один раз чуть не сверзился в кювет. Миновал хутор, вызвав у непременных шавок приступ служебного энтузиазма. Котлован был хиленький. Несерьезный, прямо скажем, котлованец. То ли за годы захирел, то ли память врала. Но метра-то три тут будет? Может, будет — на середине… Берега плоские, с одной только стороны высокий. Выбора все равно не было. Ни выбора, ни сил. Теперь дозволялось обессилеть. Он обогнул черную лужу, заехал на высокий берег, бахнувшись — уже от души, пошло трещинами правое заднее стекло — бортом о дерево, развернулся к обрыву радиатором. Вот смеху-то будет, ежели глубины не хватит. Это он больше растравлял себя — на самом деле его уже ничего не волновало. Ничегошеньки. На самом деле не найди Вадим котлована, он бросил бы машину вместе с трупом просто на дороге. Ну, че, Очкастый, поехали? Вадим почему-то не мог отпустить педаль тормоза. Поехали. Не мог. Словно подбадривая его, Воронин вновь разразился трелями — и тогда Вадим таки совладал с заартачившейся ногой. Отжал педаль (тачка медленно тронулась), открыл дверцу, вышел. Ты нужен боссу, босс не нужен тебе. Телефон веселился, невесть над кем надсмехаясь. Заходился шальной канкан, визжали девки, всплескивали юбки, взлетали ножки — и под этот в меру торжественный похоронный марш в меру солидный канареечный катафалк дотащил ненужного Вадиму босса до края, сунулся носом, качнулся, тяжко взмахнул задом и с сильным, но слитным звуком канул вниз. Вадим подбрел. Ага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67