он почувствовал, как, вытолкнутый из магазина, скользнул в ствол первый патрон. Машина прошла один перекресток и уже приближалась ко второму. Внимание!
Володя отшвырнул плащ и, низко пригнувшись, держа автомат в опущенной правой руке, побежал к гранитной ограде.
Мысль о том, что необходимо предупредить Кривошеина о ее аресте, не покидала Таню с того момента, когда она увидела впереди трубы Мотороремонтного завода. Страха уже почти не было, – видимо, он перешел какую-то критическую черту и перестал ощущаться. Теперь было другое – отчаянье оттого, что не можешь предупредить товарищей.
Каким путем он поедет? Если бы через базар! Господи, ну пусть он поедет через базар, там ее могли бы увидеть, могли бы передать в мастерскую... Или она могла бы придумать что-нибудь, какую-нибудь увертку, чтобы задержаться там на минутку или просто, наконец, крикнуть что-нибудь... Лишь бы только предупредить!
Но он повез ее не через базар. Возможно, у него были указания – избегать в городе особенно людных мест. В людном месте можно даже и убежать. Конечно, можно. Вдруг спрыгнуть – и в толпу. Кстати, ты ведь была уверена когда-то, что в случае ареста легко сумеешь избежать допросов и всего с ними связанного помнишь, как просто казалось это в теории – прыгни и беги, пусть лучше застрелят?
Таня не спрыгнула и не побежала. Полумертвая от усталости, она жадно и затравленно оглядывалась по сторонам, надеясь встретить хоть одно знакомое лицо, но знакомых не было. Равнодушно цокали копыта – то по булыжнику, то по выщербленному асфальту, шли по тротуарам чужие люди, тянулись дома и развалины, те и другие одинаково серые, пыльные, безнадежно унылые даже под этим сверкающим июльским солнцем. Почему-то сегодня было очень много полиции – патрули почти на каждом углу. Громкоговорители на столбах гремели оглушительными победными маршами, перемежая их сообщениями о глубоком танковом прорыве севернее Белгорода. У нее болела голова, мучительно ломило спину и поясницу от многочасовой тряски на узеньком неудобном сиденье. Наверное, так возили когда-то на казнь: скрипучая телега, булыжник грохочет под колесами, с тротуаров боязливо поглядывают зрители. И где-то на площади ждут, расхаживая по помосту, хорошо знающие свое дело палачи...
У поворота на Герингштрассе им наперерез шагнул немецкий полицейский, запрещающим жестом вскинул ладонь перед самой мордой лошади, закричал что-то, указывая на дорожный знак.
– Чего, чего он? – испуганно спросил Танин конвоир, натягивая вожжи. – Тпр-р-ру, треклятая!
Таня объяснила, что по Герингштрассе проезд гужевому транспорту запрещен.
– Weg damit! – кричал немец, схватив лошадь под уздцы и осаживая ее. – Los, los!
Пришлось отъехать назад от перекрестка. Конвоир сошел, привязал лошадь к столбу, сделал знак Тане. Она тоже соскочила, пошла, прихрамывая от мурашек в затекшей ноге. «Дойдем так, тут недалеко», – сказал конвоир. Они свернули за угол.
Здесь ничего не изменилось. Впрочем, что могло измениться, она ведь отсутствовала всего пять дней. Сегодня что – вторник? А можно подумать, что это было полвека назад. Ничего не изменилось – так же лоснятся ленты накатанного шинами асфальта, так же стройно зеленеют елочки на газоне разделительной полосы, так же лениво полощется в синем июльском небе огромное знамя со свастикой над военным кладбищем. Так это и останется после того, как ее не будет, – впрочем, знамя уберут скоро... На перекрестке мимо них, свистя шинами, пронесся знакомый черный «мерседес» – за зеркальным, протертым замшей стеклом мелькнул надменный профиль Кранца, увенчанный высокой фуражкой. Все как обычно – господин гебитскомиссар возвращается с обеда. Через десять минут ему доложат: «Арестованная доставлена». Очевидно, он сам решил допросить ее, прежде чем отправить в гестапо. А может быть...
Таня не додумала своей мысли, – торжественную тишину этой мирной, дремлющей в полуденном зное улицы яростно и оглушительно продырявила короткая пулеметная очередь – совсем близко, где-то впереди, – и она увидела, как черный сверкающий «мерседес» резко вильнул влево, выскочил на разделительную полосу, вывернул направо, почти не снижая скорости, и с гулким треском сминающегося металла и бьющихся стекол врезался в военную машину, стоявшую у подъезда гебитскомиссариата. Потом еще очередь – вспышка – и у подножия кариатид забушевало пламя, словно подожгли со всех сторон огромный костер.
Все это произошло в течение секунды-двух. Таня ахнула, схватившись за щеки, ее конвоир с совершенно обалделым лицом тащил с плеча карабин, согнувшись и втянув голову в плечи, – была еще какая-то секунда тишины, а потом начался бедлам. Затрещали разнокалиберные выстрелы впереди, у комиссариата, со звоном сыпались на асфальт стекла, хлопали двери, немцы выскакивали на улицу – без фуражек, в расстегнутых мундирах, в одних сорочках, с пистолетами или автоматами в руках, расстегивая на бегу кобуру. Из дверей дома, у которого застала их с конвоиром вся эта история, выбежал светловолосый высокий ефрейтор с «люгером» в руке.
– Da sitzt eine, am Friedhof! – кричал он, указывая пистолетом в сторону военного кладбища. – Ich nab' doch gesehen!
Он увидел полицая, который топтался тут же со своим карабином в руках, и повелительно махнул ему, требуя следовать за собой.
– Дык как же! – взмолился тот, отлично поняв жест, и показал на Таню. – Я ж вот ее должен у комиссариат представить под расписку...
В разноголосый треск выстрелов опять врезалась знакомым уже дробным грохотом такая же очередь, как и пущенная по комиссару, но на этот раз гораздо длиннее. Ефрейтор, подскочив к полицаю, схватил его за шиворот и швырнул вперед, пнув сапогом в зад для пущей убедительности, и они вдвоем, пригнувшись, побежали наискось через улицу – к ограде кладбища. Около подъезда, где все жарче разгорался костер из облитого бензином покореженного железа, грохнули один за другим два взрыва. Таня, словно эти звуки вывели ее из столбняка, кинулась за угол и помчалась со всех ног. У нее не было с собой никаких документов, и она знала, что ее все равно скоро поймают и приведут обратно, но она уже и не пыталась спасти свою жизнь. Единственное, что ей нужно было сделать, используя эту неожиданную отсрочку, – это успеть предупредить товарищей.
Он стрелял не из укрытия. Он просто забыл о нем, когда выбежал к лестнице. Перед ним лежали шесть широких каменных ступеней, тротуар, маслянисто накатанная шинами полоса асфальта, узкий газон с молодыми елочками и снова асфальт. И там, по второй асфальтовой полосе, стремительно и бесшумно приближалась черная сверкающая машина.
Он сбежал вниз, прыгая через ступени, и дал очередь почти в упор – согнувшись, локтем прижав к бедру приклад автомата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Володя отшвырнул плащ и, низко пригнувшись, держа автомат в опущенной правой руке, побежал к гранитной ограде.
Мысль о том, что необходимо предупредить Кривошеина о ее аресте, не покидала Таню с того момента, когда она увидела впереди трубы Мотороремонтного завода. Страха уже почти не было, – видимо, он перешел какую-то критическую черту и перестал ощущаться. Теперь было другое – отчаянье оттого, что не можешь предупредить товарищей.
Каким путем он поедет? Если бы через базар! Господи, ну пусть он поедет через базар, там ее могли бы увидеть, могли бы передать в мастерскую... Или она могла бы придумать что-нибудь, какую-нибудь увертку, чтобы задержаться там на минутку или просто, наконец, крикнуть что-нибудь... Лишь бы только предупредить!
Но он повез ее не через базар. Возможно, у него были указания – избегать в городе особенно людных мест. В людном месте можно даже и убежать. Конечно, можно. Вдруг спрыгнуть – и в толпу. Кстати, ты ведь была уверена когда-то, что в случае ареста легко сумеешь избежать допросов и всего с ними связанного помнишь, как просто казалось это в теории – прыгни и беги, пусть лучше застрелят?
Таня не спрыгнула и не побежала. Полумертвая от усталости, она жадно и затравленно оглядывалась по сторонам, надеясь встретить хоть одно знакомое лицо, но знакомых не было. Равнодушно цокали копыта – то по булыжнику, то по выщербленному асфальту, шли по тротуарам чужие люди, тянулись дома и развалины, те и другие одинаково серые, пыльные, безнадежно унылые даже под этим сверкающим июльским солнцем. Почему-то сегодня было очень много полиции – патрули почти на каждом углу. Громкоговорители на столбах гремели оглушительными победными маршами, перемежая их сообщениями о глубоком танковом прорыве севернее Белгорода. У нее болела голова, мучительно ломило спину и поясницу от многочасовой тряски на узеньком неудобном сиденье. Наверное, так возили когда-то на казнь: скрипучая телега, булыжник грохочет под колесами, с тротуаров боязливо поглядывают зрители. И где-то на площади ждут, расхаживая по помосту, хорошо знающие свое дело палачи...
У поворота на Герингштрассе им наперерез шагнул немецкий полицейский, запрещающим жестом вскинул ладонь перед самой мордой лошади, закричал что-то, указывая на дорожный знак.
– Чего, чего он? – испуганно спросил Танин конвоир, натягивая вожжи. – Тпр-р-ру, треклятая!
Таня объяснила, что по Герингштрассе проезд гужевому транспорту запрещен.
– Weg damit! – кричал немец, схватив лошадь под уздцы и осаживая ее. – Los, los!
Пришлось отъехать назад от перекрестка. Конвоир сошел, привязал лошадь к столбу, сделал знак Тане. Она тоже соскочила, пошла, прихрамывая от мурашек в затекшей ноге. «Дойдем так, тут недалеко», – сказал конвоир. Они свернули за угол.
Здесь ничего не изменилось. Впрочем, что могло измениться, она ведь отсутствовала всего пять дней. Сегодня что – вторник? А можно подумать, что это было полвека назад. Ничего не изменилось – так же лоснятся ленты накатанного шинами асфальта, так же стройно зеленеют елочки на газоне разделительной полосы, так же лениво полощется в синем июльском небе огромное знамя со свастикой над военным кладбищем. Так это и останется после того, как ее не будет, – впрочем, знамя уберут скоро... На перекрестке мимо них, свистя шинами, пронесся знакомый черный «мерседес» – за зеркальным, протертым замшей стеклом мелькнул надменный профиль Кранца, увенчанный высокой фуражкой. Все как обычно – господин гебитскомиссар возвращается с обеда. Через десять минут ему доложат: «Арестованная доставлена». Очевидно, он сам решил допросить ее, прежде чем отправить в гестапо. А может быть...
Таня не додумала своей мысли, – торжественную тишину этой мирной, дремлющей в полуденном зное улицы яростно и оглушительно продырявила короткая пулеметная очередь – совсем близко, где-то впереди, – и она увидела, как черный сверкающий «мерседес» резко вильнул влево, выскочил на разделительную полосу, вывернул направо, почти не снижая скорости, и с гулким треском сминающегося металла и бьющихся стекол врезался в военную машину, стоявшую у подъезда гебитскомиссариата. Потом еще очередь – вспышка – и у подножия кариатид забушевало пламя, словно подожгли со всех сторон огромный костер.
Все это произошло в течение секунды-двух. Таня ахнула, схватившись за щеки, ее конвоир с совершенно обалделым лицом тащил с плеча карабин, согнувшись и втянув голову в плечи, – была еще какая-то секунда тишины, а потом начался бедлам. Затрещали разнокалиберные выстрелы впереди, у комиссариата, со звоном сыпались на асфальт стекла, хлопали двери, немцы выскакивали на улицу – без фуражек, в расстегнутых мундирах, в одних сорочках, с пистолетами или автоматами в руках, расстегивая на бегу кобуру. Из дверей дома, у которого застала их с конвоиром вся эта история, выбежал светловолосый высокий ефрейтор с «люгером» в руке.
– Da sitzt eine, am Friedhof! – кричал он, указывая пистолетом в сторону военного кладбища. – Ich nab' doch gesehen!
Он увидел полицая, который топтался тут же со своим карабином в руках, и повелительно махнул ему, требуя следовать за собой.
– Дык как же! – взмолился тот, отлично поняв жест, и показал на Таню. – Я ж вот ее должен у комиссариат представить под расписку...
В разноголосый треск выстрелов опять врезалась знакомым уже дробным грохотом такая же очередь, как и пущенная по комиссару, но на этот раз гораздо длиннее. Ефрейтор, подскочив к полицаю, схватил его за шиворот и швырнул вперед, пнув сапогом в зад для пущей убедительности, и они вдвоем, пригнувшись, побежали наискось через улицу – к ограде кладбища. Около подъезда, где все жарче разгорался костер из облитого бензином покореженного железа, грохнули один за другим два взрыва. Таня, словно эти звуки вывели ее из столбняка, кинулась за угол и помчалась со всех ног. У нее не было с собой никаких документов, и она знала, что ее все равно скоро поймают и приведут обратно, но она уже и не пыталась спасти свою жизнь. Единственное, что ей нужно было сделать, используя эту неожиданную отсрочку, – это успеть предупредить товарищей.
Он стрелял не из укрытия. Он просто забыл о нем, когда выбежал к лестнице. Перед ним лежали шесть широких каменных ступеней, тротуар, маслянисто накатанная шинами полоса асфальта, узкий газон с молодыми елочками и снова асфальт. И там, по второй асфальтовой полосе, стремительно и бесшумно приближалась черная сверкающая машина.
Он сбежал вниз, прыгая через ступени, и дал очередь почти в упор – согнувшись, локтем прижав к бедру приклад автомата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154