— Пардон, в башке. В тыкве. Это хэви, потом дэс и трэш-металлисты. Косухи в блестящих заклепках. Обязательно носят банданы, казаки…
— Ну, Денис, при всем уважении, я тебе сейчас врежу. Ты мне мозги не пудри. Вали, объясняй по-русски…
— Не знаю, — Крячкин сокрушенно вздохнул, — как объяснить проще, если ты темный, как ночь…
— Один-один, теперь выкладывай. Что такое косухи?
— Ё-мое! Да это кожаны. Короче, куртки. Банданы — цветные платки. Их вяжут на шею, на кумпол, на руку. Казаки — сапоги с острыми носами и высокими удлиненными каблуками.
— А если носы тупые, а каблук тяжелый? Вроде блямбы на обуви?
— Это, Леша, чопперы. Запомнил?
— Валяй дальше.
— Хиппарей — хиппи, надеюсь знаешь. О них не стану. Да, вот ещё — скинхеды. Бритоголовые.
— Нацисты?
— Что-то вроде. Одеваются в камуфляж, носят куртки-бомберы. Черные джинсы и рубашки. Любят маршировать. Считают, что в мире должен править белый цвет. Негры — в Африку. Жиды — в Израиль. Китайцы — в Китай. При этом ни под каким видом не допускают в свою среду наркотики.
— Теперь об этих… В черных косухах, на мотоциклах…
— То байкеры. Любители скорости и ненавистники правил движения. Крутые парни — «ночные волки». Шум, треск и кулаки… Ежегодно летом они устраивают свои «Байк-шоу» — мото-тусовки на тридцать девятом километре Щелковского шоссе.
— Тогда кто такие роллеры?
— Леша, ты где жил все это время? Олени в тундре и те кое-что знают.
— Я нет.
— Хорошо. Роллеры стоят не на ногах, а на роликах…
— Все, Крячкин. Это я воспринял. Теперь давай просвети, что они сегодня жрут?
— Не упрощай, Моторин. Они не просто жрут. Если на то пошло, они ширяются, глотают, нюхачат, подкуривают. На все лады и вкусы. Потом балдеют, кайфуют, тащатся, торчат, плывут. Видишь, какой выбор благ?
— То что ты все это знаешь, меня не удивляет. Только вот я спросил «что», а не «как».
— Вообще-то, Леша, я тебе задарма в котелок уже столько наклал… А нонеча за просвещение платят.
— Нахал ты, господин лейтенант. Старший… — Алексей взял в руки ополовиненную бутылку, поболтал. Посмотрел как жидкость вращается в стеклянных стенках. Налил в стаканчики. — Я считал, что плата за просвещение натурой, в жидком, так сказать, эквиваленте, это более по-русски. А тебя все тянет к презренному металлу…
— Все, все, Моторин. — Крячкин потянул стакан к себе. — Ты мне сделал стыдно, и я даже готов все тебе объяснить в кредит. За будущую бутылку.
— Тогда валяй.
Они выпили. Помолчали. Крячкин взял свежий огурчик. Отрезал ему с обеих сторон жопки. Рассек пополам. Посолил. С хрустом вонзил зубы в должик.
— Так вот слушай. Самая массовая дурь сегодня — винт. Это перевитин. Его гонят умельцы из солутана. Это лекарство от кашля, бронхита. Новичкам на флет-хате или на кайф-базаре винт могут подать бесплатно. Только жри! Втянешься, сам понесешь денежки. Два кубика — пятнадцать штук. Эффект у винта сильный. Быстрое привыкание. Сильная ломка. Надрывная бодрость: пляши, гуляй, спать не хочется. И еще, говорят, сухостой. Короче, сильно влечет на половые подвиги. Тут уже СПИД — не СПИД — в расчет не берут. Важно что-нибудь поиметь…
— Давай дальше. СПИД — это уже их проблемы.
— Дальше гаш. Анаша. Травка. Или план, планчик. Среднеазиатская дурь. Тот, кто употребляет — анашист или планакеш. Продается товар в спичечных коробках или в пакетиках. Коробок — сто тысяч. Заправляется в папиросы. Чаще всего в «Казбек», «Север», «БМК».
— «БМК» — что такое?
— Ну, Ватсон! Это же элементарно. «БМК» или «БЛК» — «Беломорканал». Метр курим, два — бросаем. Покурил и три часа балдежа. План раскручивает на хиханьки-хаханьки. Глаза красные, масляные, смех дурацкий.
— Забили гаш. Давай дальше.
— Дальше круче. Это Гера. Можно Гаррик. Героин. Продается в шариках или в упаковках от жвачки. Порция — «чек». Походи на Кузнецком мосту — найдешь. Грамм тянет на сто-сто двадцать баксов.
— Да ты что?! — Изумление Алексея было искренним. — Сколько же нужно денег, чтобы жрать эту погань ежедневно?
— А потому, Леша, среди ворья и грабителей на каждых трех — два наркоманы.
— Ладно, гони дальше.
— «Расслабуха». Слыхал о таком? Ну, тундра! Это экстази. Принял и как говорят: «Бумс по мозгам». Таблетка — сто — сто пятьдесят баксов. Бери и гуляй. Еще димедрол. «Колесо». Сам не пробовал, но говорят — бросает круто.
— И все это жрут, нюхают, вкалывают?
— Кто нюхачит, а для кого бизнес. Знаешь, какие денежки на этом гребут наркодельцы?
— Теперь представляю. Неужели люди этого не понимают?
— «Хомо сапиенс» — человек разумный — это придумано для самоутешения человечества. Куда точнее было бы сказать «хомо дурошлепус». Ты хоть раз видел, кто бы полез на Останкинскую башню и сказал: «Разок прыгну. Не понравится — больше не буду»?
— Прыгают же.
— Самоубийцы. Но наркоту никто ради самоубийства не принимает. На такие случаи есть яд. Дурь пробуют сначала из любопытства: «Разок нюхну. Не понравится — больше не стану». И тама…
— Просёк. Как я понимаю, все это задавить можно только бульдозером. Проймал толкача и по асфальту размазал…
— Ты что это, Моторин?! — Крячкин взялся за второй огурец. — Так же нельзя.
— Кому, мне? Мне — можно. Тебе, Денис, нет. Ты у нас внутренний орган. Потому можешь только слушать. Я скажу так. Эту суку, которая Колю в гроб вогнала, я найду. И покараю. По полной мере… — Алексей чиркнул себя по горлу пальцем, демонстрируя, что он имеет в виду. — Он, гад, брата угробил, теперь мое право на ответ…
Крячкин оторвал от стола хмельную тяжелую голову, посмотрел на Алексея красными от перебора «Столичной» глазами. Поморгал, стараясь согнать с себя сонную хмельную одурь. С трудом ворочая языком, заплетыкаясь на каждом слове, выговорил:
— Не, Леха, не-е… Не-и-ль-зя. Эт-то не по закону…
— А дурью других травить это по закону?
— Нет, но мы боремся. Ловим и перпро… — язык перестал повиноваться и Крячкин начал снова, — препровождаем. А там суд и последствия. Короче, наше дело с тобой не допускать и отлавливать…
Он посмотрел на Алексея и громко икнул.
— Вот ты и препровождай, пока жив. Слыхал, намедни четырех ваших ментов срезали? Дождались…
— Осведомлен. — Крячкин снова икнул и ладонью вытер губы. — Такое не простим, не забудем… Поймаем — увидят.
— И что? Под суд? Пятнадцать лет строгого режима?
— Лично я поймаю — убью. — Было видно — Крячкина задело, и он сам впервые преступил в мыслях через ту черту красных флажков, которыми для него обложили границу, разделявшую дозволенное и запретное. — Кто убил мента — тому жить нельзя…
— А нас, быдло, значится, можно мочить без возмездия?
— Сажают их, — неуверенно возразил Крячкин.
— Не на кол же, хотя надо бы…
Голос Алексея прозвучал мрачно с той твердостью, как звучал в день, когда была произнесена фраза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83