Крикнул по-сербски:
— Заходи справа! Огонь по моей команде. — Прогрохотала автоматная очередь, пули зачмокали по бревну. Полетели куски коры. Джинн еще раз перекатился… Пуля срезала сухой сучок над головой. Стреляли как минимум из четырех стволов — беспорядочно и нервно, как чаще всего и бывает в таких случаях. Джинн быстро пополз в сторону, прикрываясь грядой камней. Он знал, что его не видят и стреляют наугад… Если бы у него было еще пяток патронов! Любых! Пусть хоть дробовых!
Стрельба стихла… Он высунул голову из-за камня и увидел, что охотнички, вытянувшись в цепочку, осторожно приближаются. Раз, два, три… пять человек… Нет, шесть. Многовато на один патрон. Будь он хоть трижды «роттвейл»… Ну что, майор? Пора красиво умереть?… Банально, блядь, до дури… И если честно, то не хочется. Но придется. Не хочется, но придется. А жалко все-таки. С Сабиной вот не попрощался по-человечески… Жалко, жалко… А что, если попробовать?… Не дури, майор. Глупости все это. Они всего в тридцати метрах.
У них шесть автоматов и патронов как у дурака махорки. Ничего у тебя не получится… Не тяни резину. Давай. Но не хочется — страшно. А ты что думал? Ты, когда присягу давал, — что думал? Давай, майор, не сношай Муму, умри достойно… А кожа у Сабины нежная. Нежная, как у той шведки, которую подвели к нему в Стамбуле под видом журналистки. Наверно, она была лесбиянка — свое дело она делала брезгливо и только с презервативом… Господи, о чем я думаю? О чем, ты, МУДАК, думаешь? У тебя есть один патрон и три секунды жизни. Три секунды — это так мало… Наполни их чем-нибудь хорошим. Чем? Чем? ЧЕМ?
Ладно, хватит… Вставай!
Джинн распрямился, как пружина, вылетевшая из будильника. Он выпрыгнул из-за камня, выстрелил навскидку. Он знал, что не промажет… Острая вспышка на дульном срезе ствола прорезала туманец. Завизжала собака, дурным голосом закричал человек… Загрохотал автомат, и Джинн грохнулся на камни. Он разбил локти. Он понимал, что нужно бежать, пока они не опомнились… И не мог. Он сказал себе: сейчас… сейчас. Я смогу.
А автомат бил короткими очередями, и Джинн не понимал, почему АК звучит так странно… А потом он услышал голос:
Ведь ты моряк, Пашка.
Моряк не плачет.
И не теряет бодрость духа никогда!
Джинн поднял голову — старик Троевич стоял на скале и стрелял из немецкого МП… Та-та-та-та… Та-та-та-та… Ведь ты моряк, Пашка! Моряк не плачет… Та-та-та-та…
Вставало солнце. Джинн засмеялся и закричал: «И не теряет бодрость духа никогда! Есть все-таки Бог! Есть! Я люблю тебя, Сабина! Я ЖИВ! ЖИВ! ЖИВ! Еще повоюем. Еще вставим этим уродам по самое не балуйся. Ух, как хорошо жить, Богдан!»
***
— Я, — говорил Троевич, — сразу понял, что напали на вас. Как стрельбу услышал — сразу и понял… А старуха меня не пускала. Куда, говорит, ты, старый хрен, прешься? Какой из тебя ратник? У тебя уж яйца седые… Баба! Чего она понимает? Яйца-то нужны совсем по другой части. А автомат гансовский я с войны сохранил. Нигде ни одной коржавинки нет. Как часы работает. Видал, Олег?
— Видал, отец, — кивнул Джинн.
— Ловко я их расху…чил?
— Ловко, отец.
— У меня еще «стэн» есть. Британский. Но — говно… Наливай, Олег.
У Джинна тряслись руки. Когда стрелял — не тряслись, а тут пришел отходняк. Он попросил Мукусеева:
— Плесни, Володя…
Мукусеев налил ракии. Богдан Троевич встал и торжественно произнес:
— Братья! Вы обрадовали меня трижды. Первый раз, когда вы пришли. Я знал, что когда-нибудь вы придете… Я дождался. Я счастлив. Второй раз вы обрадовали меня, когда эта банда на вас напала… Да, да, Илья, не смейся. Когда на вас напали — пришло мое время. Я сказал старухе: Зойка, гони Пончика. А Зойка заорала: куда ты, старый пень? У тебя уже яйца седые… А при чем здесь яйца? Я что — на еб…ю собрался? Я достал гансовский автомат, оседлал Пончика…
Мукусеев лежал у костра, слушал, что говорит дед Богдан. Постреливали угольки, низенький, мохноногий Пончик ел хлеб. Владимир не верил, что все это происходит с ним. Все такие штуки происходят в другом измерении — в кино, в книжках, но никак не в жизни.
Взошло солнце, испарилась роса. Они сидели около костра, седой старик размахивал руками. На груди у него мотался автомат времен Второй мировой. Рядом с дедом стоял ослик Пончик. Дед чего-то говорил… так бывает?…
Бывает. Но только во сне.
— И третий раз вы обрадовали меня, когда все-таки пришлось пострелять. Ты видел, Олег, как я их разделал?
— Видел, отец.
— Вот! Зойке расскажешь, как я их бил?
— Да, отец, расскажу.
— Скажи ей, что бил их как Пашка. Она ведь не меня любила — Пашку… Эх, Павел!… А правда, что у вас в России есть остров Кронштадт? Говорят, он большой, как Сараево?
— Да, отец, есть такой остров. У самого Санкт-Петербурга.
— Я всегда говорил Зойке: есть такой остров… Оттуда — святые Петр и Павел… Нет, вру. Петр — болгарин. Но пел по-русски. Выпьем, братья. Я люблю вас. Вода в Дрине холодная, а сердце у серба горячее.
***
Джинн вырвал кляп изо рта связанного человека. В живых осталось двое бандитов, но только этот был пригоден для допроса. Джинн вырвал кляп, человек закашлялся и сказал хрипло по-русски:
— Руки развяжи.
— О-о, никак землячок?
— Руки развяжи, занемели… Я ведь тоже офицер.
— Наемник? — с брезгливостью спросил Джинн.
— Я прошу: руки развяжи, полковник.
— Льстишь. Всего лишь майор. — Джинн перевернул пленного на грудь. — Добротно тебя, землячок, прокуратура спеленала.
— Могем, — подтвердил, присаживаясь рядом, Зимин. — Развязать?
— Извольте, Илья Дмитрич.
Зимин дернул за кончик веревки — узлы разъехались. Человек со стоном сел, стал растирать запястья. Смотрел угрюмо, исподлобья. Зимин протянул ему бутылку: выпей, земляк… Тот благодарно кивнул и резко выбросил вперед кулак. Не успел — Джинн перехватил руку, вывернул и швырнул его тело как куль. Упала на траву бутылка, чертыхнулся Зимин:
— Черт! Вот сука какая — грамм сто вылилось… Убью гада. — Зимин сложил руки в замок и ударил пленного по лицу. Джинн усмехнулся и спросил:
— Вы считаете, что это законный метод ведения допроса, Илья Дмитриевич?
— А это еще не допрос, Олег… Допрос-то впереди. Это ему за борзоту. — Зимин отхлебнул из горлышка, протянул Джинну бутылку, но тот покачал головой. Зимин поставил бутылку в сторону, на камень, закурил, улыбнулся и сказал:
— А теперь будем разговаривать.
— А если не будем? — спросил, стирая кровь с лица, наемник.
— Не говнись, земляк. Будем. Еще и как будем.
— Мне резону с вами говорить нет — я гражданин Украины. — Джинн выметнул вперед руку с «ремингтоном» — ствол «воткнулся» в солнечное сплетение пленного. Тот охнул, повалился набок.
— Да будь ты хоть гражданин Тринидад и Тобаго, а отвечать на вопросы будешь, незалежный ты наш… начинайте, Илья Дмитриевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Заходи справа! Огонь по моей команде. — Прогрохотала автоматная очередь, пули зачмокали по бревну. Полетели куски коры. Джинн еще раз перекатился… Пуля срезала сухой сучок над головой. Стреляли как минимум из четырех стволов — беспорядочно и нервно, как чаще всего и бывает в таких случаях. Джинн быстро пополз в сторону, прикрываясь грядой камней. Он знал, что его не видят и стреляют наугад… Если бы у него было еще пяток патронов! Любых! Пусть хоть дробовых!
Стрельба стихла… Он высунул голову из-за камня и увидел, что охотнички, вытянувшись в цепочку, осторожно приближаются. Раз, два, три… пять человек… Нет, шесть. Многовато на один патрон. Будь он хоть трижды «роттвейл»… Ну что, майор? Пора красиво умереть?… Банально, блядь, до дури… И если честно, то не хочется. Но придется. Не хочется, но придется. А жалко все-таки. С Сабиной вот не попрощался по-человечески… Жалко, жалко… А что, если попробовать?… Не дури, майор. Глупости все это. Они всего в тридцати метрах.
У них шесть автоматов и патронов как у дурака махорки. Ничего у тебя не получится… Не тяни резину. Давай. Но не хочется — страшно. А ты что думал? Ты, когда присягу давал, — что думал? Давай, майор, не сношай Муму, умри достойно… А кожа у Сабины нежная. Нежная, как у той шведки, которую подвели к нему в Стамбуле под видом журналистки. Наверно, она была лесбиянка — свое дело она делала брезгливо и только с презервативом… Господи, о чем я думаю? О чем, ты, МУДАК, думаешь? У тебя есть один патрон и три секунды жизни. Три секунды — это так мало… Наполни их чем-нибудь хорошим. Чем? Чем? ЧЕМ?
Ладно, хватит… Вставай!
Джинн распрямился, как пружина, вылетевшая из будильника. Он выпрыгнул из-за камня, выстрелил навскидку. Он знал, что не промажет… Острая вспышка на дульном срезе ствола прорезала туманец. Завизжала собака, дурным голосом закричал человек… Загрохотал автомат, и Джинн грохнулся на камни. Он разбил локти. Он понимал, что нужно бежать, пока они не опомнились… И не мог. Он сказал себе: сейчас… сейчас. Я смогу.
А автомат бил короткими очередями, и Джинн не понимал, почему АК звучит так странно… А потом он услышал голос:
Ведь ты моряк, Пашка.
Моряк не плачет.
И не теряет бодрость духа никогда!
Джинн поднял голову — старик Троевич стоял на скале и стрелял из немецкого МП… Та-та-та-та… Та-та-та-та… Ведь ты моряк, Пашка! Моряк не плачет… Та-та-та-та…
Вставало солнце. Джинн засмеялся и закричал: «И не теряет бодрость духа никогда! Есть все-таки Бог! Есть! Я люблю тебя, Сабина! Я ЖИВ! ЖИВ! ЖИВ! Еще повоюем. Еще вставим этим уродам по самое не балуйся. Ух, как хорошо жить, Богдан!»
***
— Я, — говорил Троевич, — сразу понял, что напали на вас. Как стрельбу услышал — сразу и понял… А старуха меня не пускала. Куда, говорит, ты, старый хрен, прешься? Какой из тебя ратник? У тебя уж яйца седые… Баба! Чего она понимает? Яйца-то нужны совсем по другой части. А автомат гансовский я с войны сохранил. Нигде ни одной коржавинки нет. Как часы работает. Видал, Олег?
— Видал, отец, — кивнул Джинн.
— Ловко я их расху…чил?
— Ловко, отец.
— У меня еще «стэн» есть. Британский. Но — говно… Наливай, Олег.
У Джинна тряслись руки. Когда стрелял — не тряслись, а тут пришел отходняк. Он попросил Мукусеева:
— Плесни, Володя…
Мукусеев налил ракии. Богдан Троевич встал и торжественно произнес:
— Братья! Вы обрадовали меня трижды. Первый раз, когда вы пришли. Я знал, что когда-нибудь вы придете… Я дождался. Я счастлив. Второй раз вы обрадовали меня, когда эта банда на вас напала… Да, да, Илья, не смейся. Когда на вас напали — пришло мое время. Я сказал старухе: Зойка, гони Пончика. А Зойка заорала: куда ты, старый пень? У тебя уже яйца седые… А при чем здесь яйца? Я что — на еб…ю собрался? Я достал гансовский автомат, оседлал Пончика…
Мукусеев лежал у костра, слушал, что говорит дед Богдан. Постреливали угольки, низенький, мохноногий Пончик ел хлеб. Владимир не верил, что все это происходит с ним. Все такие штуки происходят в другом измерении — в кино, в книжках, но никак не в жизни.
Взошло солнце, испарилась роса. Они сидели около костра, седой старик размахивал руками. На груди у него мотался автомат времен Второй мировой. Рядом с дедом стоял ослик Пончик. Дед чего-то говорил… так бывает?…
Бывает. Но только во сне.
— И третий раз вы обрадовали меня, когда все-таки пришлось пострелять. Ты видел, Олег, как я их разделал?
— Видел, отец.
— Вот! Зойке расскажешь, как я их бил?
— Да, отец, расскажу.
— Скажи ей, что бил их как Пашка. Она ведь не меня любила — Пашку… Эх, Павел!… А правда, что у вас в России есть остров Кронштадт? Говорят, он большой, как Сараево?
— Да, отец, есть такой остров. У самого Санкт-Петербурга.
— Я всегда говорил Зойке: есть такой остров… Оттуда — святые Петр и Павел… Нет, вру. Петр — болгарин. Но пел по-русски. Выпьем, братья. Я люблю вас. Вода в Дрине холодная, а сердце у серба горячее.
***
Джинн вырвал кляп изо рта связанного человека. В живых осталось двое бандитов, но только этот был пригоден для допроса. Джинн вырвал кляп, человек закашлялся и сказал хрипло по-русски:
— Руки развяжи.
— О-о, никак землячок?
— Руки развяжи, занемели… Я ведь тоже офицер.
— Наемник? — с брезгливостью спросил Джинн.
— Я прошу: руки развяжи, полковник.
— Льстишь. Всего лишь майор. — Джинн перевернул пленного на грудь. — Добротно тебя, землячок, прокуратура спеленала.
— Могем, — подтвердил, присаживаясь рядом, Зимин. — Развязать?
— Извольте, Илья Дмитрич.
Зимин дернул за кончик веревки — узлы разъехались. Человек со стоном сел, стал растирать запястья. Смотрел угрюмо, исподлобья. Зимин протянул ему бутылку: выпей, земляк… Тот благодарно кивнул и резко выбросил вперед кулак. Не успел — Джинн перехватил руку, вывернул и швырнул его тело как куль. Упала на траву бутылка, чертыхнулся Зимин:
— Черт! Вот сука какая — грамм сто вылилось… Убью гада. — Зимин сложил руки в замок и ударил пленного по лицу. Джинн усмехнулся и спросил:
— Вы считаете, что это законный метод ведения допроса, Илья Дмитриевич?
— А это еще не допрос, Олег… Допрос-то впереди. Это ему за борзоту. — Зимин отхлебнул из горлышка, протянул Джинну бутылку, но тот покачал головой. Зимин поставил бутылку в сторону, на камень, закурил, улыбнулся и сказал:
— А теперь будем разговаривать.
— А если не будем? — спросил, стирая кровь с лица, наемник.
— Не говнись, земляк. Будем. Еще и как будем.
— Мне резону с вами говорить нет — я гражданин Украины. — Джинн выметнул вперед руку с «ремингтоном» — ствол «воткнулся» в солнечное сплетение пленного. Тот охнул, повалился набок.
— Да будь ты хоть гражданин Тринидад и Тобаго, а отвечать на вопросы будешь, незалежный ты наш… начинайте, Илья Дмитриевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78