Предлагаю высказаться.
Какое— то время все молчали, потом Зимин сказал:
— Видеокассета, строго говоря, не обладает никакой юридической силой.
— Почему? — спросил Мукусеев.
— Во-первых, потому, что товарищ Медведев не является процессуальным лицом. Для того, чтобы показания Бороевича стали юридическим фактом, его допрос следовало провести представителю югославской прокуратуры. Во-вторых, свидетель обязательно должен быть предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Но даже если закрыть глаза на эти «мелочи», то следует отметить, что товарищ Медведев совершил одну грубейшую ошибку.
— Какую? — хором спросили Мукусеев и Широков.
— Свидетель Бороевич был нетрезв. Закон запрещает допрашивать свидетеля в состоянии опьянения.
— Но по-другому было никак, Илья Дмитрич. Вы же видели, в каком состоянии находился Бороевич. — Зимин пожал плечами:
— Факт остается фактом: показания Бороевича получены «партизанским» путем… Кстати, эмоциональное состояние Стевана Бороевича тоже вызывает опасения. Стоило бы провести психиатрическую экспертизу этого господина.
— Как прикажете проводить экспертизу трупа? — спросил Мукусеев.
— Заочно. Эксперты могут дать заключение по кассете.
— Вы что — не верите Бороевичу?
— На первый взгляд все выглядит в высшей степени натурально. Хотя замечу, что шизофреники нередко излагают абсолютно правдоподобные, детализированные истории.
Мукусеев чувствовал, что в нем закипает гнев. Сдерживаясь, он сказал:
— Послушайте, Илья Дмитриевич! Но ведь все в рассказе Бороевича совпадает с фактами. Пулевые отверстия соответствуют калибру 7, 62. Автомобиль сожжен, крыша продавлена. В салоне, в конце концов, лежат кости и радиостанция. Каждый факт — в десятку. Разве не так?
— Не так, — спокойно ответил Зимин. — Не так, Владимир Викторович. По крайней мере два факта вызывают у меня сомнения. Во-первых, очень странно, что Бороевич не запомнил точной даты произошедшего. Событие-то неординарное даже для военного времени. Да и в судьбе самого Бороевича оно сыграло роковую роль. А он не может назвать точную дату… Согласитесь, это довольно странно. Во-вторых, что это за странный автомат с самодельным прикладом да еще и с оптическим прицелом? Я, признаться, никогда о таких «Калашниковых» не слышал. А вы?
— Я тоже, — неохотно сказал Мукусеев. — Разве это так важно?
— Все, Владимир Викторович, важно. Любое сомнение снижает ценность свидетельских показаний. А на фоне психоэмоционального состояния господина Бороевича вдвойне снижает. Поймите меня правильно — я не пытаюсь опорочить свидетеля. Я только пытаюсь понять, что в его рассказе является правдой, а что может оказаться… э-э… игрой воображения.
— Что же, по-вашему, может оказаться бредом? — Зимин улыбнулся, ответил:
— Заметьте, что слово «бред» произнесли вы, а не я. Я сказал: «игра воображения». Проявил деликатность. Но вы очень точно меня поправили. Итак, давайте посмотрим на рассказ Бороевича здраво. Был ли Стеван Бороевич в Хорватской Костайнице первого сентября девяносто первого года? Думаю, что был. В этой части рассказа сообщать заведомую ложь вообще бессмысленно, так как это поддается проверке. Видел ли он своими глазами расстрел Ножкина и Курнева? Не знаю, не уверен. Уже в этом эпизоде появляется некая литературщина, некий загадочный молчаливый мужчина со шрамом и полусамодельным «Калашниковым». Этакая, знаете ли, беллетристика а-ля Джеймс Бонд. Но допустим, что и это соответствует действительности. Допустим. Что происходит дальше? А дальше согласно рассказу самого Бороевича происходит вот что. Бороевич получает удар по голове. Удар настолько сильный, что Бороевич на неопределенное, но, очевидно, довольно длительное время, теряет сознание. Это следует иметь в виду… Кстати, вы обратили внимание, что свидетель, который умудрился забыть дату событий, помнит такие мелкие детали, как катающиеся по полу «форда» пустые бутылки? Странно, не правда ли? Идем, однако, дальше. Вслед за полученной сильнейшей травмой физической Бороевич получает глубокую психическую травму. Я имею в виду «расстрел». Он сам говорит, что имитация расстрела оказала на него сильнейшее влияние. Настолько сильное, что он, извините, обмочился. Это тоже следует запомнить. Дальше поехали, коллеги. Со слов Бороевича, он был помещен в тюрьму. Без предъявления обвинения, без следствия и без суда. То есть абсолютно незаконно. Этот факт вызывает у меня сильное сомнение… Я работник прокуратуры и авторитетно вам заявляю, что незаконное лишение человека свободы — серьезнейшее преступление. Совершенно не понимаю, как это можно сделать. Даже во времена приснопамятного Вышинского Андрея Януарьевича, когда репрессивная система совершенно не считалась с правами человека… даже тогда лишение свободы худо-бедно, но как-то оформлялось. Но допустим, что и эта часть рассказа Бороевича соответствует действительности, и Стеван Бороевич отсидел в тюрьме целых шестнадцать месяцев. Как вы думаете: улучшило ли это психическое состояние свидетеля Бороевича? Ответ, я думаю, ясен: шестнадцать месяцев в тюрьме, в условиях полной неопределенности относительно своей будущей судьбы, на скудном рационе, среди уголовников, которые его систематически избивали, психическое состояние Бороевича улучшиться не могло. Итак, резюмирую: Стеван Бороевич — человек, получивший последовательно сильную травму головного мозга, затем сильнейшую психологическую травму, затем шестнадцатимесячный мощный стресс. Озлобленный на власти и, видимо, сильно пьющий, с выраженными истерическими чертами личности. Вопрос: можно ли всерьез доверять такому человеку? Ответ, по-моему, очевиден.
Зимин откинулся на спинку стула, снял очки и стал внимательно разглядывать их на свет. Илья Дмитриевич Зимин отработал в прокуратуре без малого тридцать лет, опыт следственной работы имел огромный. Он мастерски умел как «сшить» любое дело, так и похоронить. Поэтому он и оказался здесь.
— Но вы же не будете отрицать, — сказал Мукусеев, — что Бороевича убили?
— Нет, не буду.
— Убили его после того, как он решился рассказать правду о гибели Ножкина и Курнева.
— О, это несерьезное заявление, Виктор Викторович. Во-первых, между убийством Бороевича и его обращением в посольство временной разрыв почти три недели. Во-вторых, в юриспруденции есть основополагающий принцип «после этого не значит вследствие этого». И, наконец, в-третьих. То, что вы, не подумавши, сказали, означает, что на Бороевича кто-то навел убийц. Учитывая, что информацию об этом держали в тайне и о ней знал весьма узкий круг людей… давайте, кстати, их перечислим: сам Бороевич и его супруга Милене Гороне, товарищ Медведев, оператор с Центрального телевидения, посол и уважаемый Сергей Сергеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Какое— то время все молчали, потом Зимин сказал:
— Видеокассета, строго говоря, не обладает никакой юридической силой.
— Почему? — спросил Мукусеев.
— Во-первых, потому, что товарищ Медведев не является процессуальным лицом. Для того, чтобы показания Бороевича стали юридическим фактом, его допрос следовало провести представителю югославской прокуратуры. Во-вторых, свидетель обязательно должен быть предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Но даже если закрыть глаза на эти «мелочи», то следует отметить, что товарищ Медведев совершил одну грубейшую ошибку.
— Какую? — хором спросили Мукусеев и Широков.
— Свидетель Бороевич был нетрезв. Закон запрещает допрашивать свидетеля в состоянии опьянения.
— Но по-другому было никак, Илья Дмитрич. Вы же видели, в каком состоянии находился Бороевич. — Зимин пожал плечами:
— Факт остается фактом: показания Бороевича получены «партизанским» путем… Кстати, эмоциональное состояние Стевана Бороевича тоже вызывает опасения. Стоило бы провести психиатрическую экспертизу этого господина.
— Как прикажете проводить экспертизу трупа? — спросил Мукусеев.
— Заочно. Эксперты могут дать заключение по кассете.
— Вы что — не верите Бороевичу?
— На первый взгляд все выглядит в высшей степени натурально. Хотя замечу, что шизофреники нередко излагают абсолютно правдоподобные, детализированные истории.
Мукусеев чувствовал, что в нем закипает гнев. Сдерживаясь, он сказал:
— Послушайте, Илья Дмитриевич! Но ведь все в рассказе Бороевича совпадает с фактами. Пулевые отверстия соответствуют калибру 7, 62. Автомобиль сожжен, крыша продавлена. В салоне, в конце концов, лежат кости и радиостанция. Каждый факт — в десятку. Разве не так?
— Не так, — спокойно ответил Зимин. — Не так, Владимир Викторович. По крайней мере два факта вызывают у меня сомнения. Во-первых, очень странно, что Бороевич не запомнил точной даты произошедшего. Событие-то неординарное даже для военного времени. Да и в судьбе самого Бороевича оно сыграло роковую роль. А он не может назвать точную дату… Согласитесь, это довольно странно. Во-вторых, что это за странный автомат с самодельным прикладом да еще и с оптическим прицелом? Я, признаться, никогда о таких «Калашниковых» не слышал. А вы?
— Я тоже, — неохотно сказал Мукусеев. — Разве это так важно?
— Все, Владимир Викторович, важно. Любое сомнение снижает ценность свидетельских показаний. А на фоне психоэмоционального состояния господина Бороевича вдвойне снижает. Поймите меня правильно — я не пытаюсь опорочить свидетеля. Я только пытаюсь понять, что в его рассказе является правдой, а что может оказаться… э-э… игрой воображения.
— Что же, по-вашему, может оказаться бредом? — Зимин улыбнулся, ответил:
— Заметьте, что слово «бред» произнесли вы, а не я. Я сказал: «игра воображения». Проявил деликатность. Но вы очень точно меня поправили. Итак, давайте посмотрим на рассказ Бороевича здраво. Был ли Стеван Бороевич в Хорватской Костайнице первого сентября девяносто первого года? Думаю, что был. В этой части рассказа сообщать заведомую ложь вообще бессмысленно, так как это поддается проверке. Видел ли он своими глазами расстрел Ножкина и Курнева? Не знаю, не уверен. Уже в этом эпизоде появляется некая литературщина, некий загадочный молчаливый мужчина со шрамом и полусамодельным «Калашниковым». Этакая, знаете ли, беллетристика а-ля Джеймс Бонд. Но допустим, что и это соответствует действительности. Допустим. Что происходит дальше? А дальше согласно рассказу самого Бороевича происходит вот что. Бороевич получает удар по голове. Удар настолько сильный, что Бороевич на неопределенное, но, очевидно, довольно длительное время, теряет сознание. Это следует иметь в виду… Кстати, вы обратили внимание, что свидетель, который умудрился забыть дату событий, помнит такие мелкие детали, как катающиеся по полу «форда» пустые бутылки? Странно, не правда ли? Идем, однако, дальше. Вслед за полученной сильнейшей травмой физической Бороевич получает глубокую психическую травму. Я имею в виду «расстрел». Он сам говорит, что имитация расстрела оказала на него сильнейшее влияние. Настолько сильное, что он, извините, обмочился. Это тоже следует запомнить. Дальше поехали, коллеги. Со слов Бороевича, он был помещен в тюрьму. Без предъявления обвинения, без следствия и без суда. То есть абсолютно незаконно. Этот факт вызывает у меня сильное сомнение… Я работник прокуратуры и авторитетно вам заявляю, что незаконное лишение человека свободы — серьезнейшее преступление. Совершенно не понимаю, как это можно сделать. Даже во времена приснопамятного Вышинского Андрея Януарьевича, когда репрессивная система совершенно не считалась с правами человека… даже тогда лишение свободы худо-бедно, но как-то оформлялось. Но допустим, что и эта часть рассказа Бороевича соответствует действительности, и Стеван Бороевич отсидел в тюрьме целых шестнадцать месяцев. Как вы думаете: улучшило ли это психическое состояние свидетеля Бороевича? Ответ, я думаю, ясен: шестнадцать месяцев в тюрьме, в условиях полной неопределенности относительно своей будущей судьбы, на скудном рационе, среди уголовников, которые его систематически избивали, психическое состояние Бороевича улучшиться не могло. Итак, резюмирую: Стеван Бороевич — человек, получивший последовательно сильную травму головного мозга, затем сильнейшую психологическую травму, затем шестнадцатимесячный мощный стресс. Озлобленный на власти и, видимо, сильно пьющий, с выраженными истерическими чертами личности. Вопрос: можно ли всерьез доверять такому человеку? Ответ, по-моему, очевиден.
Зимин откинулся на спинку стула, снял очки и стал внимательно разглядывать их на свет. Илья Дмитриевич Зимин отработал в прокуратуре без малого тридцать лет, опыт следственной работы имел огромный. Он мастерски умел как «сшить» любое дело, так и похоронить. Поэтому он и оказался здесь.
— Но вы же не будете отрицать, — сказал Мукусеев, — что Бороевича убили?
— Нет, не буду.
— Убили его после того, как он решился рассказать правду о гибели Ножкина и Курнева.
— О, это несерьезное заявление, Виктор Викторович. Во-первых, между убийством Бороевича и его обращением в посольство временной разрыв почти три недели. Во-вторых, в юриспруденции есть основополагающий принцип «после этого не значит вследствие этого». И, наконец, в-третьих. То, что вы, не подумавши, сказали, означает, что на Бороевича кто-то навел убийц. Учитывая, что информацию об этом держали в тайне и о ней знал весьма узкий круг людей… давайте, кстати, их перечислим: сам Бороевич и его супруга Милене Гороне, товарищ Медведев, оператор с Центрального телевидения, посол и уважаемый Сергей Сергеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78