Это ничего, если я им скажу, чтоб они оттуда убрались?
— Да, конечно.
— А теперь, сэр, я скажу вам самое главное. Эта банда выживает вас из дома и ничего не делают, лишь только чай пьют. А тут еще одна из них, эта дьяволица, спустилась в кухню среди ночи, нажарила столько бекона с яйцами, что можно армию накормить, приказав мне убраться, когда я пыталась разжечь утренний огонь. Вы в порядке, сэр? У вас голова болит?
— Глаза немного болят.
— Я сейчас помогу. Так, давайте я положу вам влажную тряпочку.
Шарлен укладывает на лоб Клементину компресс. Вдыхаю запах ее влажной юбки из плотной шерсти. Слышу как на дворе постукивают колеса. Лежу, закрыв веки, готовый к такому нежному уходу. Далекое завтра. Прошу приди. Без тонущих слуг. И гостей, размахивающих своими инструментами. Не хватает силы воли вернуться обратно и сказать этой даме, что Персиваля нет, так что забудь о бензине. Голова раскалывается. Мне нельзя расклеиваться. Опять лежу в постели. Как всегда, когда плохо себя чувствую. Начинаю ставит компрессы на лоб. Что я и делал в доме у тетушки, слабый свет пробивался сквозь три окна, выходящих на улицу. Почтовый ящик на телефонном столбе поскрипывал каждый раз ночью, когда кто-нибудь опускал в него письмо. Отсылая приветствие, уходящее через полуночные руки, отштемпелеванное и проштампованное, аккуратно запакованное, вниз по лотку и далее, далее вокруг земли. Прошу, не наклоняйся. Любовное воспоминание еще во мне.
— Шарлен, у Персиваля есть родственники?
— Ни души, насколько я знаю.
— Если найдем тело, то нужно будет его похоронить.
— Без проблем. Шон, кузнец, что в городе, быстренько сколотит ящик. А у вас, здесь, есть собственное кладбище, ждущее его. Омойте его несколькими бутылками виски. Сегодня очень холодно. Я зажгу несколько кусков торфа, чтобы немного согреться. Сэр, во дворе звонят, кто-то должно быть у парадной двери, мне посмотреть?
— Пожалуйста.
Смотрю в потолок, по которому ползет черный жук. Чувствую дыхание Шарлен на своем лице, сладкое и теплое. В книжке по этикету читал, что совокупление со служанками воспитывает наглость, ведущую к поеданию копченого лосося хозяина и безудержному поглощению его напитков. И даже стрельбе из его оружия. Если сквайру можно побаловаться, то хозяину лучше остерегаться. Хочется приподняться и притянуть к себе Шарлен. Очарован твоими глазами. Одни округлости переходят в другие. Попка белая, как твои щечки. Как две лампы, горящие у тетушкиного дома. Бомбардируемые всю ночь жуками. Тогда на улицах царствовал террор. Людей убивали за копейки прямо на газонах. Так что, когда я выздоровел и смог передвигаться побыстрее, то упаковал свои саквояжи, забронировал билет на океанский лайнер и сел на поезд до побережья. Почти сбежал по толстым ухающим доскам на причал. Тетушка в течение пяти лет шесть месяцев в году жила на корабле. Говорила, что ей нравится корабельная жизнь. Мужчина в зеленой будочке проштемпелевал мой паспорт. Над головой с криками летали, кувыркаясь, чайки. Моряки отдали швартовы. Корабль дал гудок. Тетушка сказала, тот мир тебе понравиться. Тебе будет за что бороться. Повысит твои требования. В саду, на третьей палубе, подавали чай, пригласили всех пассажиров второго класса. Старый корабль с узким носом. Я сидел один за столиком. Увидел блондинку с вьющимися волосами и с припудренными улыбчивыми голубыми глазами. Я подумал, Бог ты мой, путешествие будет чудесным. И больше ее не видел. Весь рейс она пролежала в чреве корабля, так ее укачало. Три часа нас трепал ураган. В темноте море дыбилось черными водяными горами. Корма, где я, вцепившись, выглядывал в иллюминатор, ходила вверх-вниз, как лифт. Гигантские винты, выходя из воды, дрожью сотрясали судно. Я стоял, завернувшись в енотовое пальто. Смерть перестала преследовать меня на суше. А теперь я танцую с ней по океанским волнам. По обе стороны от входа в ресторан стояли две пальмы в кадушках. Джентльмен с песчаного цвета волосами сидел напротив меня за моим столиком, четырнадцатым по счету. Пассажиры по одному бегали к ближайшему ведру. Одного малыша вырвало прямо на стол. Двенадцать озабоченных пепельно-зеленых лиц умчались прочь. Оставив этого мужичину и меня. Аппетит у него был. Вычистил двенадцать тарелок копченого лосося. Застенчиво улыбнулся мне и кивнул головой, поглощая очередную порцию со своей тарелки. Я написал ему коротенькую записку, пояснив, что временно потерял голос. Он снова кивнул и улыбнулся. Спросил, играю ли я в шахматы. Он был импульсивным игроком, переполненный уверенностью. Неторопливо распозиционировав коней и слонов, я разгромил его в пух и прах. Каждый раз незадолго до финальных моментов этих кровавых бань он вскакивал на ноги и мерил шагами открытую палубу, чтобы оживить свою стратегию свежим морским воздухом. Его агрессивность на первых ходах всегда толкала меня на то, чтобы не дать ему выиграть. Те немногие пассажиры, которые еще могли передвигаться по качающемуся судну, толпились вокруг. Шахматисты-любители потихоньку ему подсказывали. Бойня тем не менее продолжалась. Он все также вскакивал и мчался на открытый воздух, шлепая себя по щекам и мотая головой. Возвращался и, выдавив на своем лице снисходительную улыбку, двигал своего ферзя в атаку. То, что надо. Мой конь весело всаживал копье в приватную заднюю часть его слона. И он снова сжимал свои кулаки до побеления. Один раз мне даже показалось, что он готов был вцепиться в мое молчащее горло и не дать мне пожить в замке моей тетушки. Вместо этого он вскочил на ноги и в молчаливой истерики прошелся гавотом по кают— компании. Позже, в комнате отдыха второго класса, рядом с дымовыми трубами теплохода, он превратился в симпатичного компаньона, счастливо попивающего пинту за пинтой горькое пиво. Рассказал, что попытал свое счастье в новом мире и добился своего. Сносил все свои ботинки в поисках работы. Делал стельки из газет чтобы раскаленные тротуары не жгли ему ноги. Сказал, что все те, кто на корабле, добились в новом мире своего. А сейчас помирают на палубе от рвоты. Полкоманды тоже в отключке. И капитан зашел в порт. Пока мы пережидали непогоду у города, когда-то снесенного взрывом. В бухте, над которой возвышался форт. Я сошел на берег с этим джентльменом. В старой деревянной церкви мы посетили воскресную службу. Он занял у меня монетку, чтобы пожертвовать ее, когда к нам подошли с подносом. Меня охватила какая-то странная грусть и я почувствовал, что у меня по лицу потекли слезы. Такой одинокий мир. Голоса слились в песнопении. Взлетая ввысь в благодарении. Поперек такта и я выдавил из себя две или три нотки. При переходе из одной земли в другую. На цыпочках между разного рода обманщиками, в своей жадности хватающих тебя прямо за яйца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Да, конечно.
— А теперь, сэр, я скажу вам самое главное. Эта банда выживает вас из дома и ничего не делают, лишь только чай пьют. А тут еще одна из них, эта дьяволица, спустилась в кухню среди ночи, нажарила столько бекона с яйцами, что можно армию накормить, приказав мне убраться, когда я пыталась разжечь утренний огонь. Вы в порядке, сэр? У вас голова болит?
— Глаза немного болят.
— Я сейчас помогу. Так, давайте я положу вам влажную тряпочку.
Шарлен укладывает на лоб Клементину компресс. Вдыхаю запах ее влажной юбки из плотной шерсти. Слышу как на дворе постукивают колеса. Лежу, закрыв веки, готовый к такому нежному уходу. Далекое завтра. Прошу приди. Без тонущих слуг. И гостей, размахивающих своими инструментами. Не хватает силы воли вернуться обратно и сказать этой даме, что Персиваля нет, так что забудь о бензине. Голова раскалывается. Мне нельзя расклеиваться. Опять лежу в постели. Как всегда, когда плохо себя чувствую. Начинаю ставит компрессы на лоб. Что я и делал в доме у тетушки, слабый свет пробивался сквозь три окна, выходящих на улицу. Почтовый ящик на телефонном столбе поскрипывал каждый раз ночью, когда кто-нибудь опускал в него письмо. Отсылая приветствие, уходящее через полуночные руки, отштемпелеванное и проштампованное, аккуратно запакованное, вниз по лотку и далее, далее вокруг земли. Прошу, не наклоняйся. Любовное воспоминание еще во мне.
— Шарлен, у Персиваля есть родственники?
— Ни души, насколько я знаю.
— Если найдем тело, то нужно будет его похоронить.
— Без проблем. Шон, кузнец, что в городе, быстренько сколотит ящик. А у вас, здесь, есть собственное кладбище, ждущее его. Омойте его несколькими бутылками виски. Сегодня очень холодно. Я зажгу несколько кусков торфа, чтобы немного согреться. Сэр, во дворе звонят, кто-то должно быть у парадной двери, мне посмотреть?
— Пожалуйста.
Смотрю в потолок, по которому ползет черный жук. Чувствую дыхание Шарлен на своем лице, сладкое и теплое. В книжке по этикету читал, что совокупление со служанками воспитывает наглость, ведущую к поеданию копченого лосося хозяина и безудержному поглощению его напитков. И даже стрельбе из его оружия. Если сквайру можно побаловаться, то хозяину лучше остерегаться. Хочется приподняться и притянуть к себе Шарлен. Очарован твоими глазами. Одни округлости переходят в другие. Попка белая, как твои щечки. Как две лампы, горящие у тетушкиного дома. Бомбардируемые всю ночь жуками. Тогда на улицах царствовал террор. Людей убивали за копейки прямо на газонах. Так что, когда я выздоровел и смог передвигаться побыстрее, то упаковал свои саквояжи, забронировал билет на океанский лайнер и сел на поезд до побережья. Почти сбежал по толстым ухающим доскам на причал. Тетушка в течение пяти лет шесть месяцев в году жила на корабле. Говорила, что ей нравится корабельная жизнь. Мужчина в зеленой будочке проштемпелевал мой паспорт. Над головой с криками летали, кувыркаясь, чайки. Моряки отдали швартовы. Корабль дал гудок. Тетушка сказала, тот мир тебе понравиться. Тебе будет за что бороться. Повысит твои требования. В саду, на третьей палубе, подавали чай, пригласили всех пассажиров второго класса. Старый корабль с узким носом. Я сидел один за столиком. Увидел блондинку с вьющимися волосами и с припудренными улыбчивыми голубыми глазами. Я подумал, Бог ты мой, путешествие будет чудесным. И больше ее не видел. Весь рейс она пролежала в чреве корабля, так ее укачало. Три часа нас трепал ураган. В темноте море дыбилось черными водяными горами. Корма, где я, вцепившись, выглядывал в иллюминатор, ходила вверх-вниз, как лифт. Гигантские винты, выходя из воды, дрожью сотрясали судно. Я стоял, завернувшись в енотовое пальто. Смерть перестала преследовать меня на суше. А теперь я танцую с ней по океанским волнам. По обе стороны от входа в ресторан стояли две пальмы в кадушках. Джентльмен с песчаного цвета волосами сидел напротив меня за моим столиком, четырнадцатым по счету. Пассажиры по одному бегали к ближайшему ведру. Одного малыша вырвало прямо на стол. Двенадцать озабоченных пепельно-зеленых лиц умчались прочь. Оставив этого мужичину и меня. Аппетит у него был. Вычистил двенадцать тарелок копченого лосося. Застенчиво улыбнулся мне и кивнул головой, поглощая очередную порцию со своей тарелки. Я написал ему коротенькую записку, пояснив, что временно потерял голос. Он снова кивнул и улыбнулся. Спросил, играю ли я в шахматы. Он был импульсивным игроком, переполненный уверенностью. Неторопливо распозиционировав коней и слонов, я разгромил его в пух и прах. Каждый раз незадолго до финальных моментов этих кровавых бань он вскакивал на ноги и мерил шагами открытую палубу, чтобы оживить свою стратегию свежим морским воздухом. Его агрессивность на первых ходах всегда толкала меня на то, чтобы не дать ему выиграть. Те немногие пассажиры, которые еще могли передвигаться по качающемуся судну, толпились вокруг. Шахматисты-любители потихоньку ему подсказывали. Бойня тем не менее продолжалась. Он все также вскакивал и мчался на открытый воздух, шлепая себя по щекам и мотая головой. Возвращался и, выдавив на своем лице снисходительную улыбку, двигал своего ферзя в атаку. То, что надо. Мой конь весело всаживал копье в приватную заднюю часть его слона. И он снова сжимал свои кулаки до побеления. Один раз мне даже показалось, что он готов был вцепиться в мое молчащее горло и не дать мне пожить в замке моей тетушки. Вместо этого он вскочил на ноги и в молчаливой истерики прошелся гавотом по кают— компании. Позже, в комнате отдыха второго класса, рядом с дымовыми трубами теплохода, он превратился в симпатичного компаньона, счастливо попивающего пинту за пинтой горькое пиво. Рассказал, что попытал свое счастье в новом мире и добился своего. Сносил все свои ботинки в поисках работы. Делал стельки из газет чтобы раскаленные тротуары не жгли ему ноги. Сказал, что все те, кто на корабле, добились в новом мире своего. А сейчас помирают на палубе от рвоты. Полкоманды тоже в отключке. И капитан зашел в порт. Пока мы пережидали непогоду у города, когда-то снесенного взрывом. В бухте, над которой возвышался форт. Я сошел на берег с этим джентльменом. В старой деревянной церкви мы посетили воскресную службу. Он занял у меня монетку, чтобы пожертвовать ее, когда к нам подошли с подносом. Меня охватила какая-то странная грусть и я почувствовал, что у меня по лицу потекли слезы. Такой одинокий мир. Голоса слились в песнопении. Взлетая ввысь в благодарении. Поперек такта и я выдавил из себя две или три нотки. При переходе из одной земли в другую. На цыпочках между разного рода обманщиками, в своей жадности хватающих тебя прямо за яйца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78