Хотя этот вопрос является трудным, я еще не могу найти линию, которая бы позволяла мне принять активное участие в работе администрации на оккупированной территории Германии и одновременно не нарушала бы государственные законы моей родины.
3 августа 1944 года. Сегодня я сообщил русским, что в результате бесед с ними, а также под влиянием изменившейся обстановки и разговоров с Мюллером, я серьезно намерен пересмотреть свое отношение к публичному выступлению против гитлеризма, но мне необходима ее наиболее удобная форма, которая не была бы истолкована в Германии, как «удар в спину германской армии».
Говорят, что Турция разорвала дипломатические и экономические отношения с Германией… Вероятно, за этим разрывом следует ожидать высадки союзниками десанта на Балканах; наряду с другими целями, этот разрыв преследовал и удаление из Турции официальных немецких представителей и агентуры, которые могли обнаружить подготовку десанта.
4 августа 1944 года. Большая часть времени сегодня снова ушла на разговоры с господином полковником Швецом.
Я спросил его: «Какие предвидятся изменения в уже начертанной судьбе Германии, если я присоединюсь к движению?»
Он ответил: «Ваш призыв к армии означает спасение многих немецких жизней, ибо поднимает голос человек, которого уважает и знает вся армия. Он показывает выход из катастрофического положения.
С вашим присоединением к движению представительство новой демократической Германии становится серьезным фактором, который нельзя будет обойти, когда будет решаться судьба будущей Германии».
Я, усмехнувшись, спросил: «А заслуженные господа из Национального комитета?»
Полковник: «Заслуженные господа из Национального комитета заслужили себе полное право требовать от вас, чтобы вы присоединились к ним и стали во главе движения».
Я: «Но мне же говорят, что у меня нет совести…»
Полковник: «Вы должны понимать, что с вами говорил представитель государства, которое твердо хочет, чтобы это бессмысленное кровопролитие прекратилось — дискуссия по этому вопросу ведется с вами уже год, а вы выставляете наивные и смешные аргументы, чтобы обосновать вашу отрицательную позицию.
Положение выглядит так: 27 генералов немецкой армии говорят и пишут: «Необходимо убрать Гитлера — он нас вел и ведет в пропасть», — а вы — маршал — молчите… Ваше молчание равно громкому призыву в этом специфическом моменте, призыву к продолжению кровопролития, а этого не допустят ни генералы, ни мы. Вы должны сказать решительное слово».
Я: «Если вы так ставите вопрос, то вы должны и понять, что я не могу менять свою позицию под нажимом ультиматума — я должен подумать; бесспорно, что беседа с генералом Мюллером внесла в мою концепцию новые элементы ориентации, но я должен их еще обдумать. Я должен всем этим поделиться со своими друзьями в Войково; потом я могу принять решение. Скажите, как обстоит вопрос с формированием немецкой армии из числа военнопленных?»
Полковник: «Насчет армии я точно не могу вам сказать, но, видите ли, до сих пор ее не сформировали, несмотря на то что массы немецких военнопленных требуют от нас создания такой армии — они хотят драться против Гитлера.
Но Красная армия исходит из эгоистических интересов при решении этого вопроса — она не заинтересована в том, чтобы немец стрелял в немца, но что во время оккупации Германии немецкие части будут нести службу внутреннего порядка — это не подлежит сомнению».
Мне понравился ответ на последний вопрос, и напоследок я ему сказал, что будущая дружба между нашими народами была бы в опасности, если бы Красная армия допустила такое положение, чтобы немец стрелял в немца и отвлекался от главной цели — Гитлера. Жаль только, что нет сведений из Германии и что русская пресса очень мало приводит сообщений по вопросу «путча».
8 августа 1944 года. Мне трудно писать эти строки. Видимо, такова моя судьба, если она приготовила мне такой крутой поворот. Сегодня я решился выступить против фюрера.
Я так и не понял, почему так быстро, слово к слову, строка к строке, сложилось мое заявление. Если оно действительно поможет хотя бы одному человеку в этом мире, то значит, что я писал его недаром. О судьбе Коки, Зюсси и других мне очень трудно думать, но я все-таки надеюсь, что с ними все будет в порядке.
Вероятно, это удел всех «путчистов» — если не физическая, то моральная смерть… Впрочем, посмотрим, что будет дальше.
9 августа 1944 года. Сегодня вечером, в 22.30, я пригласил в гостиную господина полковника, чтобы побеседовать с ним. В ходе беседы я сказал, что решил оставаться жить здесь, на даче. В состав своего «штаба» я отобрал следующих лиц:
1. генерала Зикста фон Армина
2. генерала Штреккера
3. генерала Лейзера
4. полковника Шильркнехта
5. полковника фон Бело
6. денщика Шульте.
Для размещения этих лиц я попросил, чтобы предоставили верхний этаж дома. Самый умный генерал — это Зикст фон Армин — он будет моим советником.
Перейдя к вопросу положения Северной группировки, я сказал, что существует историческая аналогия между положением армейской группы в Прибалтике и войсками корпуса генерала Йорка в районе г.Тильзит — в 1813 г.5 Надо будет сделать все, чтобы эти войска отказались от Гитлера, то есть в пропаганде надо будет использовать эту историческую параллель. Полковник ответил, что мне нужно будет свое заявление написать от руки. Я дал свое согласие.
10 августа 1944 года. Сегодня, с согласия русских, я назначил генерала Лейзера старшим по режиму. Лейзер будет согласовывать все хозяйственные вопросы с администрацией объекта.
Кроме того, я и генералы постановили отказаться от этой роскошной жизни, которую они здесь ведут. Генералы в лагере № 48 живут гораздо проще — они могут потом упрекать нас, что одновременно с изменением своей позиции я изменил и свой скромный образ жизни.
Генерал Лейзер сегодня передаст составленное им меню, которое не отличается от меню для генералов в лагере № 48. Я попросил господина полковника, чтобы в будущем придерживались этих норм.
Вечером 10 августа генерал Лейзер зачитал составленное им меню:
1. Завтрак — хлеб, масло, чай или кофе.
2. Обед из 3 блюд — первое, второе, третье.
3. В 5 часов вечера — чай или кофе, кекс.
4. Ужин — каша, чай.
Что касается спиртных напитков, то не нужно их ставить на стол каждому; кто хочет пить, может сам открыть шкаф (который стоит в столовой) и выпить рюмку.
Далее генерал Лейзер мне сказал, что генерал Штреккер очень переживает, он не мог еще примириться с новым положением в связи с изменением моей позиции, выраженной в заявлении.
Вечером того же дня я получил папку с бумагой — для подготовки заявления, которое нужно обязательно написать от руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
3 августа 1944 года. Сегодня я сообщил русским, что в результате бесед с ними, а также под влиянием изменившейся обстановки и разговоров с Мюллером, я серьезно намерен пересмотреть свое отношение к публичному выступлению против гитлеризма, но мне необходима ее наиболее удобная форма, которая не была бы истолкована в Германии, как «удар в спину германской армии».
Говорят, что Турция разорвала дипломатические и экономические отношения с Германией… Вероятно, за этим разрывом следует ожидать высадки союзниками десанта на Балканах; наряду с другими целями, этот разрыв преследовал и удаление из Турции официальных немецких представителей и агентуры, которые могли обнаружить подготовку десанта.
4 августа 1944 года. Большая часть времени сегодня снова ушла на разговоры с господином полковником Швецом.
Я спросил его: «Какие предвидятся изменения в уже начертанной судьбе Германии, если я присоединюсь к движению?»
Он ответил: «Ваш призыв к армии означает спасение многих немецких жизней, ибо поднимает голос человек, которого уважает и знает вся армия. Он показывает выход из катастрофического положения.
С вашим присоединением к движению представительство новой демократической Германии становится серьезным фактором, который нельзя будет обойти, когда будет решаться судьба будущей Германии».
Я, усмехнувшись, спросил: «А заслуженные господа из Национального комитета?»
Полковник: «Заслуженные господа из Национального комитета заслужили себе полное право требовать от вас, чтобы вы присоединились к ним и стали во главе движения».
Я: «Но мне же говорят, что у меня нет совести…»
Полковник: «Вы должны понимать, что с вами говорил представитель государства, которое твердо хочет, чтобы это бессмысленное кровопролитие прекратилось — дискуссия по этому вопросу ведется с вами уже год, а вы выставляете наивные и смешные аргументы, чтобы обосновать вашу отрицательную позицию.
Положение выглядит так: 27 генералов немецкой армии говорят и пишут: «Необходимо убрать Гитлера — он нас вел и ведет в пропасть», — а вы — маршал — молчите… Ваше молчание равно громкому призыву в этом специфическом моменте, призыву к продолжению кровопролития, а этого не допустят ни генералы, ни мы. Вы должны сказать решительное слово».
Я: «Если вы так ставите вопрос, то вы должны и понять, что я не могу менять свою позицию под нажимом ультиматума — я должен подумать; бесспорно, что беседа с генералом Мюллером внесла в мою концепцию новые элементы ориентации, но я должен их еще обдумать. Я должен всем этим поделиться со своими друзьями в Войково; потом я могу принять решение. Скажите, как обстоит вопрос с формированием немецкой армии из числа военнопленных?»
Полковник: «Насчет армии я точно не могу вам сказать, но, видите ли, до сих пор ее не сформировали, несмотря на то что массы немецких военнопленных требуют от нас создания такой армии — они хотят драться против Гитлера.
Но Красная армия исходит из эгоистических интересов при решении этого вопроса — она не заинтересована в том, чтобы немец стрелял в немца, но что во время оккупации Германии немецкие части будут нести службу внутреннего порядка — это не подлежит сомнению».
Мне понравился ответ на последний вопрос, и напоследок я ему сказал, что будущая дружба между нашими народами была бы в опасности, если бы Красная армия допустила такое положение, чтобы немец стрелял в немца и отвлекался от главной цели — Гитлера. Жаль только, что нет сведений из Германии и что русская пресса очень мало приводит сообщений по вопросу «путча».
8 августа 1944 года. Мне трудно писать эти строки. Видимо, такова моя судьба, если она приготовила мне такой крутой поворот. Сегодня я решился выступить против фюрера.
Я так и не понял, почему так быстро, слово к слову, строка к строке, сложилось мое заявление. Если оно действительно поможет хотя бы одному человеку в этом мире, то значит, что я писал его недаром. О судьбе Коки, Зюсси и других мне очень трудно думать, но я все-таки надеюсь, что с ними все будет в порядке.
Вероятно, это удел всех «путчистов» — если не физическая, то моральная смерть… Впрочем, посмотрим, что будет дальше.
9 августа 1944 года. Сегодня вечером, в 22.30, я пригласил в гостиную господина полковника, чтобы побеседовать с ним. В ходе беседы я сказал, что решил оставаться жить здесь, на даче. В состав своего «штаба» я отобрал следующих лиц:
1. генерала Зикста фон Армина
2. генерала Штреккера
3. генерала Лейзера
4. полковника Шильркнехта
5. полковника фон Бело
6. денщика Шульте.
Для размещения этих лиц я попросил, чтобы предоставили верхний этаж дома. Самый умный генерал — это Зикст фон Армин — он будет моим советником.
Перейдя к вопросу положения Северной группировки, я сказал, что существует историческая аналогия между положением армейской группы в Прибалтике и войсками корпуса генерала Йорка в районе г.Тильзит — в 1813 г.5 Надо будет сделать все, чтобы эти войска отказались от Гитлера, то есть в пропаганде надо будет использовать эту историческую параллель. Полковник ответил, что мне нужно будет свое заявление написать от руки. Я дал свое согласие.
10 августа 1944 года. Сегодня, с согласия русских, я назначил генерала Лейзера старшим по режиму. Лейзер будет согласовывать все хозяйственные вопросы с администрацией объекта.
Кроме того, я и генералы постановили отказаться от этой роскошной жизни, которую они здесь ведут. Генералы в лагере № 48 живут гораздо проще — они могут потом упрекать нас, что одновременно с изменением своей позиции я изменил и свой скромный образ жизни.
Генерал Лейзер сегодня передаст составленное им меню, которое не отличается от меню для генералов в лагере № 48. Я попросил господина полковника, чтобы в будущем придерживались этих норм.
Вечером 10 августа генерал Лейзер зачитал составленное им меню:
1. Завтрак — хлеб, масло, чай или кофе.
2. Обед из 3 блюд — первое, второе, третье.
3. В 5 часов вечера — чай или кофе, кекс.
4. Ужин — каша, чай.
Что касается спиртных напитков, то не нужно их ставить на стол каждому; кто хочет пить, может сам открыть шкаф (который стоит в столовой) и выпить рюмку.
Далее генерал Лейзер мне сказал, что генерал Штреккер очень переживает, он не мог еще примириться с новым положением в связи с изменением моей позиции, выраженной в заявлении.
Вечером того же дня я получил папку с бумагой — для подготовки заявления, которое нужно обязательно написать от руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84