Я на ходу отдал необходимые распоряжения. Возле истребителя техник Диков помогает мне надеть парашют.
— Итак, на войну, товарищ командир?
— Да, Володя, на войну. А когда же на Исаакий заберемся?
— Видно, уж после войны.
— Есть после войны! — Диков козырнул, рассмеялся и помог мне сесит в кабину.
Я уже дал газ, чтобы вырулить для взлета когда Диков вскочил вдруг на край крыла и крикнул в самое ухо:
— Удачи вам! Чтобы ни одна вражеская пуля не тронула вас на войне. Ни пуха ни пера!
Я улыбнулся в ответ, кивнул ему. Диков спрыгнул с крыла. Отбежав в сторону, он помахал мне рукой, и мы порулили.
«Молодому звену», как однажды назвал нас командир, предстоит самостоятельно выполнить боевое задание.
Справа от меня Хрипунов, слева —Гусейн Алиев.
Идем с набором высоты вдоль западного побережья Карельского перешейка в сторону Выборга. Видимость хорошая. Через залив хорошо видна Финляндия. Леса, озера, изрезанный фиордами берег. Такое впечатление, будто там нет ни души. Но это только кажется. Нетрудно понять, что участку границы под Выборгом финны придают особое значение. Видимо, неспроста получили мы предупреждение, что за воздухом здесь нужно следить особо. Я разворачиваюсь и веду звено сначала к Красной Горке, потом к Кронштадту. Ни одного самолета в воздухе мы не обнаруживаем.
Сделав последний круг над базой, направляемся домой.
Тут я вспоминаю, что мы давно не тренировались в групповом пилотаже. Момент подходящий. В настоящем бою это так необходимо. Быстро разворачиваю звено и, войдя в створ между Кронштадтом и солнцем, подаю сигнал разомкнуться. Убедившись, что оба летчика выполнили сигнал, делаю «бочку». И-16 сначала как бы неохотно, а потом с неожиданной легкостью делает полный оборот через крыло. Смотрю на друзей. Их машины тоже крутятся. Все правильно. Делаю переворот через крыло и на какое-то мгновение оказываюсь вниз головой. Алиев и Хрипунов тоже выполняют переворот. Потом мы все трое пикируем к воде. Выведя самолет из пикирования, я ищу взглядом друзей. Молодцы, держатся рядом, словно привязанные ко мне невидимыми нитями. На большой скорости со снижением увожу звено на аэродром. Низко проносимся мы над Петергофским парком, прямо над Большим каскадом, и, выйдя на аэродром, совершаем посадку.
Ну, орлы, с первым боевым вылетом! Что видели? — спрашиваю у летчиков.
Пока тихо, — говорит Алиев. — Что дальше будет, сказать трудно.
Я докладываю командиру, что все вокруг спокойно.
— Плохо, что спокойно, — говорит майор. — Когда спокойно, тогда неясно.
Он уточняет, где мы были, как далеко просматривается Финляндия и не задержало ли что — либо нашего внимания на море и в воздухе. Адъютант склоняется над страничкой журнала боевых действий. Он медлит, не зная, что записать.
Ну что ж, — поворачивается к нему командир — Так и пиши: со стороны Финляндии все спокойно.
А разве есть данные о неспокойном поведении соседей? — спрашиваю я.
Особых нет, но… — Майор берет карандаш и подходит к карте: — Вот здесь вчера утром подорвалось на мине какое-то судно. — Он обводит острием карандаша место гибели корабля: — Где-то здесь, в Морском канале.
Мне хочется знать подробности. Но командиру больше ничего не известно. Он предупреждает, что в очередных полетах необходимо усилить наблюдение за воздухом.
Так вот она, таинственная мина, о которой говорили вчера. Значит, это не просто слух. Выходит, что Финляндия помогает гитлеровской Германии, действует с ней заодно. Ведь бомбардировка Севастополя, Киева, Мурманска и минирование вод в районе Кронштадта выполнены в одно и то же время. Я сел на нары, достал из планшета карту и там, где был обозначен Морской канал, изобразил тонущий корабль, а рядом, на голубом фоне Финского залива, написал: «Первый взрыв войны. Утро 22 июня 1941 года».
В землянке было шумно. Не знающий усталости патефон в который раз тянул одно и то же: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Но кто-то сразу же снял иголку с пластинки, как только из своего «кабинета» вышел командир эскадрильи. Он кратко рассказал о случившемся всему летному составу. Карта моя пошла по кругу. Между тем майор Новиков объявил, что 5вено Ефимова вылетает на охрану базы, и снова подчеркнул необходимость тщательного наблюдения за воздухом и за морем у побережья Финляндии.
Только много лет спустя, уже после войны, читая статью Виктора Конецкого «В Морском канале» (сбор — с «Подвиг Ленинграда»), узнал я подробности «первого взрыва войны». На мине, сброшенной с вражеского самолета, подорвался пароход «Рухна», отошедший в то первое военное утро от причалов Ленинградского порта.
Тяжело раненный лоцман Трофимов нашел в себе 1лы добраться до рулевой рубки тонущего, поднимающегося на дыбы корабля и в последний момент повернул судно в сторону. «Рухна» сошла с середины канала на его край и, затонув, оставила фарватер свободным для движения судов. Волей случая Трофимов остался жив. Он был поднят из воды на борт спасательной шлюпки…
В очередном вылете на прикрытие базы мы разыскали место гибели судна и, промчавшись над торчащими из воды мачтами, всем звеном сделали «горку» и отсалютовали пулеметными очередями.
Жизнь в землянке постепенно начала входить в привычную колею. Рано вставали, поздно ложились, спали всего три — четыре часа и потом целый день, что называется, висели над Кронштадтом.
Все чаще стали появляться над заливом вражеские самолеты — разведчики. Каждый раз в таком случае в гарнизоне неистово, надрывно выла сирена. Не видимый глазом разведчик проходил на огромной высоте, оставляя за собой инверсионный след, тянувшийся по небу двумя белыми полосами.
Прошло всего несколько дней с начала войны, а как все изменилось у нас на аэродроме! Самолеты стоят под камуфляжными сетками, и теперь их трудно обнаружить среди буйно разросшегося кустарника. Все лишнее со стоянки убрано. На крыше штабной землянки зеленеют елочки. Оружейники спрятали свою палатку в зарослях на берегу речки. Слово «маскировка» наконец-то стало для нас весомым. Был случай, когда, возвратясь с задания, я не узнал своего аэродрома. Мое звено вынуждено было сделать над ним два круге, прежде чем нам стало ясно, что мы не где — нибудь, а дома. И оба ангара, и большие каменные дома, и высокая водонапорная башня — все пестрело серыми, бурыми, зелеными и даже малиновыми полосами и пятнами. Начальник штаба полка майор Куцев задумал скрыть от глаз врага даже сам аэродром, предложив вкривь и вкось насыпать на нем песчаные дорожки. Удалось проложить только одну такую дорожку, но и она изменила вид аэродрома.
Над Ленинградом и Кронштадтом появились аэростаты заграждения. Гигантские тела их мерно покачивались на тонких, невидимых тросах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Итак, на войну, товарищ командир?
— Да, Володя, на войну. А когда же на Исаакий заберемся?
— Видно, уж после войны.
— Есть после войны! — Диков козырнул, рассмеялся и помог мне сесит в кабину.
Я уже дал газ, чтобы вырулить для взлета когда Диков вскочил вдруг на край крыла и крикнул в самое ухо:
— Удачи вам! Чтобы ни одна вражеская пуля не тронула вас на войне. Ни пуха ни пера!
Я улыбнулся в ответ, кивнул ему. Диков спрыгнул с крыла. Отбежав в сторону, он помахал мне рукой, и мы порулили.
«Молодому звену», как однажды назвал нас командир, предстоит самостоятельно выполнить боевое задание.
Справа от меня Хрипунов, слева —Гусейн Алиев.
Идем с набором высоты вдоль западного побережья Карельского перешейка в сторону Выборга. Видимость хорошая. Через залив хорошо видна Финляндия. Леса, озера, изрезанный фиордами берег. Такое впечатление, будто там нет ни души. Но это только кажется. Нетрудно понять, что участку границы под Выборгом финны придают особое значение. Видимо, неспроста получили мы предупреждение, что за воздухом здесь нужно следить особо. Я разворачиваюсь и веду звено сначала к Красной Горке, потом к Кронштадту. Ни одного самолета в воздухе мы не обнаруживаем.
Сделав последний круг над базой, направляемся домой.
Тут я вспоминаю, что мы давно не тренировались в групповом пилотаже. Момент подходящий. В настоящем бою это так необходимо. Быстро разворачиваю звено и, войдя в створ между Кронштадтом и солнцем, подаю сигнал разомкнуться. Убедившись, что оба летчика выполнили сигнал, делаю «бочку». И-16 сначала как бы неохотно, а потом с неожиданной легкостью делает полный оборот через крыло. Смотрю на друзей. Их машины тоже крутятся. Все правильно. Делаю переворот через крыло и на какое-то мгновение оказываюсь вниз головой. Алиев и Хрипунов тоже выполняют переворот. Потом мы все трое пикируем к воде. Выведя самолет из пикирования, я ищу взглядом друзей. Молодцы, держатся рядом, словно привязанные ко мне невидимыми нитями. На большой скорости со снижением увожу звено на аэродром. Низко проносимся мы над Петергофским парком, прямо над Большим каскадом, и, выйдя на аэродром, совершаем посадку.
Ну, орлы, с первым боевым вылетом! Что видели? — спрашиваю у летчиков.
Пока тихо, — говорит Алиев. — Что дальше будет, сказать трудно.
Я докладываю командиру, что все вокруг спокойно.
— Плохо, что спокойно, — говорит майор. — Когда спокойно, тогда неясно.
Он уточняет, где мы были, как далеко просматривается Финляндия и не задержало ли что — либо нашего внимания на море и в воздухе. Адъютант склоняется над страничкой журнала боевых действий. Он медлит, не зная, что записать.
Ну что ж, — поворачивается к нему командир — Так и пиши: со стороны Финляндии все спокойно.
А разве есть данные о неспокойном поведении соседей? — спрашиваю я.
Особых нет, но… — Майор берет карандаш и подходит к карте: — Вот здесь вчера утром подорвалось на мине какое-то судно. — Он обводит острием карандаша место гибели корабля: — Где-то здесь, в Морском канале.
Мне хочется знать подробности. Но командиру больше ничего не известно. Он предупреждает, что в очередных полетах необходимо усилить наблюдение за воздухом.
Так вот она, таинственная мина, о которой говорили вчера. Значит, это не просто слух. Выходит, что Финляндия помогает гитлеровской Германии, действует с ней заодно. Ведь бомбардировка Севастополя, Киева, Мурманска и минирование вод в районе Кронштадта выполнены в одно и то же время. Я сел на нары, достал из планшета карту и там, где был обозначен Морской канал, изобразил тонущий корабль, а рядом, на голубом фоне Финского залива, написал: «Первый взрыв войны. Утро 22 июня 1941 года».
В землянке было шумно. Не знающий усталости патефон в который раз тянул одно и то же: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Но кто-то сразу же снял иголку с пластинки, как только из своего «кабинета» вышел командир эскадрильи. Он кратко рассказал о случившемся всему летному составу. Карта моя пошла по кругу. Между тем майор Новиков объявил, что 5вено Ефимова вылетает на охрану базы, и снова подчеркнул необходимость тщательного наблюдения за воздухом и за морем у побережья Финляндии.
Только много лет спустя, уже после войны, читая статью Виктора Конецкого «В Морском канале» (сбор — с «Подвиг Ленинграда»), узнал я подробности «первого взрыва войны». На мине, сброшенной с вражеского самолета, подорвался пароход «Рухна», отошедший в то первое военное утро от причалов Ленинградского порта.
Тяжело раненный лоцман Трофимов нашел в себе 1лы добраться до рулевой рубки тонущего, поднимающегося на дыбы корабля и в последний момент повернул судно в сторону. «Рухна» сошла с середины канала на его край и, затонув, оставила фарватер свободным для движения судов. Волей случая Трофимов остался жив. Он был поднят из воды на борт спасательной шлюпки…
В очередном вылете на прикрытие базы мы разыскали место гибели судна и, промчавшись над торчащими из воды мачтами, всем звеном сделали «горку» и отсалютовали пулеметными очередями.
Жизнь в землянке постепенно начала входить в привычную колею. Рано вставали, поздно ложились, спали всего три — четыре часа и потом целый день, что называется, висели над Кронштадтом.
Все чаще стали появляться над заливом вражеские самолеты — разведчики. Каждый раз в таком случае в гарнизоне неистово, надрывно выла сирена. Не видимый глазом разведчик проходил на огромной высоте, оставляя за собой инверсионный след, тянувшийся по небу двумя белыми полосами.
Прошло всего несколько дней с начала войны, а как все изменилось у нас на аэродроме! Самолеты стоят под камуфляжными сетками, и теперь их трудно обнаружить среди буйно разросшегося кустарника. Все лишнее со стоянки убрано. На крыше штабной землянки зеленеют елочки. Оружейники спрятали свою палатку в зарослях на берегу речки. Слово «маскировка» наконец-то стало для нас весомым. Был случай, когда, возвратясь с задания, я не узнал своего аэродрома. Мое звено вынуждено было сделать над ним два круге, прежде чем нам стало ясно, что мы не где — нибудь, а дома. И оба ангара, и большие каменные дома, и высокая водонапорная башня — все пестрело серыми, бурыми, зелеными и даже малиновыми полосами и пятнами. Начальник штаба полка майор Куцев задумал скрыть от глаз врага даже сам аэродром, предложив вкривь и вкось насыпать на нем песчаные дорожки. Удалось проложить только одну такую дорожку, но и она изменила вид аэродрома.
Над Ленинградом и Кронштадтом появились аэростаты заграждения. Гигантские тела их мерно покачивались на тонких, невидимых тросах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88