И приказов этот тоже не слушается, так? То есть, он будет что угодно говорить, этому все равно. Но он же говорит в эту штуку, то есть, тот, который там, его слышит, так?
— Ну, — сказал лейтенант. — Короче!
— Нужно, чтобы он кричал.
Молчание. Никто не понял или не захотел понять. Генка поторопился довести свою мысль до слушателей.
— И сказать этому, который там, что мы не перестанем, пока он не откроет. Так?
— Ты… — лейтенант запнулся. — Ты соображаешь, что говоришь?
Генка посмотел в его глаза и понял, что лучше бы он откусил себе язык. Лейтенант выглядел каким угодно — не не успокоенным и не довольным.
— Ты соображаешь, что говоришь?! — он сгреб рядового за грудки.
— Да! — пискнул Генка. Руки лейтенанта разжались.
— А ты знаешь, как это сделать?
— Да, — мертвым голосом ответил рядовой.
— Делай, — сказал Палишко. — Давай, командуй, только быстро!
Рядовой Геннадий Остапчук показал на корпус:
— Мне туда на минуточку…
«В сортир, что ли?»
— Иди.
Гена, начитанный мальчик с развитым воображением, пошел не в сортир. Он думал над решением проблемы и вспомнил, что видел на столе в кабинете подходящую вещь.
В корпусе было полно народу. Тяжелораненые, хрипевшие и стонавшие на полу, но больше молчащих — измученных болью, ослабевших от потери крови — наглядные пособия на тему «Почему нужно побыстрее отключить помехи и вызвать помощь».
— Остап, ты куда? — спросил кто-то.
— Приказ! — бросил Генка.
Чем-то это было хорошо: не оправдываться на окрик, а внушительно бросить: «Приказ!»
Он обшарил стол и нашел то, что нужно. Ручки и карандаши уже растащили, в известных целях помылили и бумагу, но на эту штучку никто не позарился — назначение ее было неясно. Генка при всей своей начитанности сам не знал, как она называется и для чего нужна, но выглядела она как самое то, что надо. Может быть, и делать ничего не придется — пленник посмотрит на заходящие друг на друга хромированные клыки, два снизу и два сверху, посмотрит и испугается холодного стального блеска… Испугается так, как боится его сам Гена.
У Гены Остапчука было очень живое воображение.
Арт Верещагин ничего не мог об этом знать и, следовательно, не принял в расчет. Фортуна улыбнулась ему кривой ухмылкой: как раз тогда, когда он решил заговорить, Палишко запаниковал.
Лейтенант сделал рейд по окрестностям, прислушался к перебранке минометов и АГС внизу, за жидким горным леском. Он был в тревоге. Приемлемого выхода из положения не наблюдалось. Может быть, вражина и в самом деле не знает кода. Что же — сидеть и ждать белых?
Во время посещения корпуса он подошел к толстой железной двери, наугад потыкал в замок. Ударил в сталь кулаком, матюкнулся. Каменная кладка, цемент — нашему не чета. Вмуровано мертво. Граната не берет — пробовали. С гранатометом тут не пристроишься: планировка не та.
Он пощелкал рычажком на «говорилке», подавил в себе желание отматюкать того, кто засел за железной дверью. Не поможет. Ладно, открывать он не хочет. Но пусть выключит помехи. Если пройдет то, что предложил Остапчук — может, и выключит. Всего делов: нажать пару кнопок…
А вдруг там и нет никого?
Ну и хрен ли? Мозгами пошевели: Верещагин и его кодла здесь охрану несли. Охрану. Должны знать все входы и выходы. Должен быть другой способ заткнуть вышку. Палишко не особенно рубит в технике, да ему и не надо задумываться, что это за способ. Пусть беляк сам расскажет.
Он расскажет.
Лейтенант вернулся в генераторную. Пленные и двое рядовых, что их стерегли, проводили его почти одинаковыми тревожными взглядами. Пленные… что-то такое подумалось, связанное с пленными, мелькнуло в башке и ушло сразу же. Ладно, вспомнится.
Беляк лежал на полу, закрыв глаза — с понтом, без сознания. Но Палишко знал, по дыханию слышал, что гад притворяется.
— Ну? — спросил лейтенант. — Будем столбами стоять или как? Анисимов, развяжи ему руки…
* * *
Так. Уже лучше.
Не успел он обрадоваться пульсации крови в кончиках пальцев, как его подхватили под руки, перетащили на останки кресла и привязали к ним. Просто и без затей — перекинув локти через спинку кресла, тем же ремнем от автомата привязали запястья к ее стальной поперечине. Руки тут же оказались вывернутыми, как на дыбе — спинка была слишком широкой. Поперечины сиденья врезались в зад. Придумали же кресло, скоты… Дизайнеры, мать их…
Мордатый рядовой Микитюк, великий мастер хука справа, вытащил нож.
Арт закрыл глаза. На холодную сталь было страшно смотреть. Чувствовать — еще страшнее, хотя нож только разрезал горловину тишэтки. Мокрая ткань треснула от рывка в две стороны — с отвратительным, нервным звуком. Футболку стянули на локти.
Затравленный ужас забился, заметался в голове. Что они собираются делать?
Какая разница, ты, кретин? Говори! Говори сейчас же, пока они еще не начали!
Палишко достал «уоки», включил рычажок в режим «передачи».
— Слушай сюда, — сказал он в микрофон. Его подражание майору выглядело бы смешно… если бы не было так страшно. — Твой командир просил тебя отключить помехи. Ты не послушался. Сейчас он тебя еще раз попросит. Хорошо попросит.
Парень с лицом херувимчика достал из кармана скрепковыдергиватель.
Артем решил, что наконец-то выпал из окружающей реальности, но секунду спустя убедился в обратном: реальность осталась прежней и приобретала все более скверный оборот. Зачем парнишке скрепковыдергиватель? Он собирается расшивать документы? Ох, вряд ли. В советском десанте канцелярскому делу не учат.
Дешевая сценка из дешевого шпионского романа. Гребаное казино Рояль.
От запредельно страшных ситуаций сознание дистанцируется. Человек наблюдает как бы со стороны: это происходит не с тобой, не здесь и не сейчас. Потому что в противном случае это НЕПЕРЕНОСИМО страшно, впадаешь в ступор и не можешь ни двинуться, ни слова сказать — завораживающий ужас уничтожения…
А бывает — мозг работает с чеканной четкостью, и в последние секунды ты просчитываешь ситуацию до конца и в примирении с неизбежным черпаешь неизмеримые силы.
Вот! Вот она — правда, а остальное — художественный вымысел: Верещагин получил оружие.
Месть была его единственным утешительным призом. И не такой он был человек, чтобы отказываться от этой возможности.
Холодные и острые «зубы» сомкнулись, еще не причиняя боли, на козелке уха.
— Слушай внимательно, — сказал лейтенант Кашуку. — Проси!
«Уоки» ткнули чуть ли не в зубы.
— Кашук! — Арт собрался с силами, чтобы говорить как можно четче: радио искажает звуки.
…Стонов он, наверное, не удержит. Человек слаб. Но кричать не будет.
…В конце концов, миллионы людей прокалывают уши. Говорят, там мало нервных окончаний.
— Сделай так, чтобы они не ушли отсюда живыми!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199
— Ну, — сказал лейтенант. — Короче!
— Нужно, чтобы он кричал.
Молчание. Никто не понял или не захотел понять. Генка поторопился довести свою мысль до слушателей.
— И сказать этому, который там, что мы не перестанем, пока он не откроет. Так?
— Ты… — лейтенант запнулся. — Ты соображаешь, что говоришь?
Генка посмотел в его глаза и понял, что лучше бы он откусил себе язык. Лейтенант выглядел каким угодно — не не успокоенным и не довольным.
— Ты соображаешь, что говоришь?! — он сгреб рядового за грудки.
— Да! — пискнул Генка. Руки лейтенанта разжались.
— А ты знаешь, как это сделать?
— Да, — мертвым голосом ответил рядовой.
— Делай, — сказал Палишко. — Давай, командуй, только быстро!
Рядовой Геннадий Остапчук показал на корпус:
— Мне туда на минуточку…
«В сортир, что ли?»
— Иди.
Гена, начитанный мальчик с развитым воображением, пошел не в сортир. Он думал над решением проблемы и вспомнил, что видел на столе в кабинете подходящую вещь.
В корпусе было полно народу. Тяжелораненые, хрипевшие и стонавшие на полу, но больше молчащих — измученных болью, ослабевших от потери крови — наглядные пособия на тему «Почему нужно побыстрее отключить помехи и вызвать помощь».
— Остап, ты куда? — спросил кто-то.
— Приказ! — бросил Генка.
Чем-то это было хорошо: не оправдываться на окрик, а внушительно бросить: «Приказ!»
Он обшарил стол и нашел то, что нужно. Ручки и карандаши уже растащили, в известных целях помылили и бумагу, но на эту штучку никто не позарился — назначение ее было неясно. Генка при всей своей начитанности сам не знал, как она называется и для чего нужна, но выглядела она как самое то, что надо. Может быть, и делать ничего не придется — пленник посмотрит на заходящие друг на друга хромированные клыки, два снизу и два сверху, посмотрит и испугается холодного стального блеска… Испугается так, как боится его сам Гена.
У Гены Остапчука было очень живое воображение.
Арт Верещагин ничего не мог об этом знать и, следовательно, не принял в расчет. Фортуна улыбнулась ему кривой ухмылкой: как раз тогда, когда он решил заговорить, Палишко запаниковал.
Лейтенант сделал рейд по окрестностям, прислушался к перебранке минометов и АГС внизу, за жидким горным леском. Он был в тревоге. Приемлемого выхода из положения не наблюдалось. Может быть, вражина и в самом деле не знает кода. Что же — сидеть и ждать белых?
Во время посещения корпуса он подошел к толстой железной двери, наугад потыкал в замок. Ударил в сталь кулаком, матюкнулся. Каменная кладка, цемент — нашему не чета. Вмуровано мертво. Граната не берет — пробовали. С гранатометом тут не пристроишься: планировка не та.
Он пощелкал рычажком на «говорилке», подавил в себе желание отматюкать того, кто засел за железной дверью. Не поможет. Ладно, открывать он не хочет. Но пусть выключит помехи. Если пройдет то, что предложил Остапчук — может, и выключит. Всего делов: нажать пару кнопок…
А вдруг там и нет никого?
Ну и хрен ли? Мозгами пошевели: Верещагин и его кодла здесь охрану несли. Охрану. Должны знать все входы и выходы. Должен быть другой способ заткнуть вышку. Палишко не особенно рубит в технике, да ему и не надо задумываться, что это за способ. Пусть беляк сам расскажет.
Он расскажет.
Лейтенант вернулся в генераторную. Пленные и двое рядовых, что их стерегли, проводили его почти одинаковыми тревожными взглядами. Пленные… что-то такое подумалось, связанное с пленными, мелькнуло в башке и ушло сразу же. Ладно, вспомнится.
Беляк лежал на полу, закрыв глаза — с понтом, без сознания. Но Палишко знал, по дыханию слышал, что гад притворяется.
— Ну? — спросил лейтенант. — Будем столбами стоять или как? Анисимов, развяжи ему руки…
* * *
Так. Уже лучше.
Не успел он обрадоваться пульсации крови в кончиках пальцев, как его подхватили под руки, перетащили на останки кресла и привязали к ним. Просто и без затей — перекинув локти через спинку кресла, тем же ремнем от автомата привязали запястья к ее стальной поперечине. Руки тут же оказались вывернутыми, как на дыбе — спинка была слишком широкой. Поперечины сиденья врезались в зад. Придумали же кресло, скоты… Дизайнеры, мать их…
Мордатый рядовой Микитюк, великий мастер хука справа, вытащил нож.
Арт закрыл глаза. На холодную сталь было страшно смотреть. Чувствовать — еще страшнее, хотя нож только разрезал горловину тишэтки. Мокрая ткань треснула от рывка в две стороны — с отвратительным, нервным звуком. Футболку стянули на локти.
Затравленный ужас забился, заметался в голове. Что они собираются делать?
Какая разница, ты, кретин? Говори! Говори сейчас же, пока они еще не начали!
Палишко достал «уоки», включил рычажок в режим «передачи».
— Слушай сюда, — сказал он в микрофон. Его подражание майору выглядело бы смешно… если бы не было так страшно. — Твой командир просил тебя отключить помехи. Ты не послушался. Сейчас он тебя еще раз попросит. Хорошо попросит.
Парень с лицом херувимчика достал из кармана скрепковыдергиватель.
Артем решил, что наконец-то выпал из окружающей реальности, но секунду спустя убедился в обратном: реальность осталась прежней и приобретала все более скверный оборот. Зачем парнишке скрепковыдергиватель? Он собирается расшивать документы? Ох, вряд ли. В советском десанте канцелярскому делу не учат.
Дешевая сценка из дешевого шпионского романа. Гребаное казино Рояль.
От запредельно страшных ситуаций сознание дистанцируется. Человек наблюдает как бы со стороны: это происходит не с тобой, не здесь и не сейчас. Потому что в противном случае это НЕПЕРЕНОСИМО страшно, впадаешь в ступор и не можешь ни двинуться, ни слова сказать — завораживающий ужас уничтожения…
А бывает — мозг работает с чеканной четкостью, и в последние секунды ты просчитываешь ситуацию до конца и в примирении с неизбежным черпаешь неизмеримые силы.
Вот! Вот она — правда, а остальное — художественный вымысел: Верещагин получил оружие.
Месть была его единственным утешительным призом. И не такой он был человек, чтобы отказываться от этой возможности.
Холодные и острые «зубы» сомкнулись, еще не причиняя боли, на козелке уха.
— Слушай внимательно, — сказал лейтенант Кашуку. — Проси!
«Уоки» ткнули чуть ли не в зубы.
— Кашук! — Арт собрался с силами, чтобы говорить как можно четче: радио искажает звуки.
…Стонов он, наверное, не удержит. Человек слаб. Но кричать не будет.
…В конце концов, миллионы людей прокалывают уши. Говорят, там мало нервных окончаний.
— Сделай так, чтобы они не ушли отсюда живыми!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199