я в своей жизни еще не дал ни
одного урока, и только одно место, временное звание
преподавателя, выпрошенное у вас на десять минут, сразу же
восполняет все мои пробелы, все мои незнания, заполняет все
пустоты в смысле того, что - вопреки всему - дает мне
преимущества перед вами. И, если бы я даже знал в десять раз
меньше этого, и этого знания было бы мне достаточно для того,
чтобы одним званием педагога иметь право унизить вас, внушить
вас, что вы - ничтожество, а я - верх мироздания и имею право
раздавить, уничтожить вас."
Она пыталась оправдаться тем, что она после консерватории
уже многое забыла, так как вела теперь другой предмет, но я
возразил, сказав, что она каждый год присутствует на экзаменах
и зачетах, что я регулярно вижу ее в музыкальной библиотеке и
что по своему предмету она сталкивается с программами по муз.
литературе. На это ей нечего было ответить. Она действительно
знала гораздо больше меня. И я увидел, что она поняла, на что я
намекаю: на то, что ей было проще и легче стерпеть унижение,
признав свою мнимую профессиональную непригодность перед
каким-то студентом, чем признать пусть даже не свою (она
считалась либеральным педагогом), так большинства других
преподавателей ответственность за жестокие, изощренные
издевательства над юными существами, почти еще детьми, ставшие
нормой в муз. училище...
Я отдавал себе отчет в том, что такого никогда быть не
могло, что она бы никогда не смогла говорить со студентом как с
равным - все они были ремесленниками и гордились своей
квалификацией, своей избранностью перед рабочими, перед
простыми людьми, я знал и то, что после такого эксперимента мне
не могло быть места в училище. Да и какой бы урок она извлекла
бы из этого? Все это было лишь чистым воображением. Но
вообрахением, в котором отразилась моя мечта на получение права
голоса, права убедить и доказать, что так дальше нельзя, что
происходящее аморально. Это была мечта если не о свободе слова,
то, по крайней мере, о свободе суждения о людях, о долге и
ответственности, включая ответственности тех, кто оказался как
бы в нише безнаказанности, кто вообразил, что относится к
идеологической элите. Это было воображение страждущего в
пустыне, которому представляются прозрачные, наполненные водой
ручьи, или человека, растерзанного и истекающего кровью, но
представляющего себя прежним: сильным и здоровым.
А тем временем я приближался к месту своего
заключительного сражения с этим безымянным Чем-то, -
всесильным и безжалостным, сознавая, что, столкнувшись с ним, я
не выйду победителем из этого самоубийственного столкновения.
Неукротимо, неотвратимо я приближался к городу.
В училище я поднялся на второй этаж, где должна была
происходить пересдача. Сердце у меня отчаянно билось; я
готовился сдавать, и, в то же время, оттягивал минуту моего
ответа перед комиссией. Каждый раз, когда хлопала дверь, я
вздрагивал и напряженно ждал, вслушиваясь, не назовут ли уже
сейчас мое имя. Казалось, что я ждал этого так, как должен
ждать чего-то человек, чувствующий всей спиной дуло
наставленного на него автомата. Выстрел должен был вот-вот
произойти, я тупо смотрел в одну точку, но ничего не видел
перед собой. Я только чувствовал, как конечности холодеют, а
невидимый механизм - как механизм часовой бомбы - отсчитывает
время, оставшееся до экзамена.
Кровь стучала у меня в висках; пальцы безвольно барабанили
по подоконнику. В глазах у меня то светлело, то снова
становилось темно. Я все время думал о значении слова
"неотвратимо". Я шептал себе: "Если бы все это вернуть назад,
если бы это вернуть назад! " Но я не давал себе отчета в том,
что и тогда поправить что-либо было бы невозможно. В голове
стояли обрывки каких-то жутких, примитивных мелодий, какой-то
гул не давал сосредоточиться. Я чувствовал, что сейчас все
кончится, и не знал, что мне еще остается делать. Я наблюдал,
как друг за другом заходили в класс студенты и знал, что скоро
и мне придется столкнуться с э т и м. -
Вдруг мои размышления прервало звучание моегои имени.
Сердце оборвалось внутри. Хотя я ждал этого момента, я
вздрогнул от неожиданности. У двери стоял преподаватель,
приглашая меня войти. Класс теперь казался мне кабинетом
начальника тюрьмы, в котором производились какие-то страшные
процедуры. С дрожащими губами я вошел в класс, думая, что
сейчас увижу шприц или щипцы для пыток, и даже удивился, когда
всего этого не оказалось. Но мое волнение не уменьшилось.
Очутившись перед столом, я чувствовал, что теряю последнее
самообладание. Я протянул руку к одному билету, но затем, убрав
ее, схватил другой. Как я потом узнал, невытянутьй билет
оказался счастливым. В данном же билете была наиболее слабо
выученная мной тема. Правда, и ее я знал примерно совсем не так
плохо, но шанс мне мог дать только очень большой запас...
Теперь я напоминал игрока. Как в карточной игре, мне
попалась плохая карта, и мне надо решить, какой ход теперь ей
сделать. А, тем временем, тему отвечала, сидя за фортепиано,
какая-то девочка, заикаясь и запинаясь на каждом слове. Она
анализировала увертюру к "Эгмонту".
"Вступление, - отвечала она, - состоит... из двух...
контрастных друг к другу эпизодов. " В промежутках между
словами она шумно глотала слюну, и, на фоне всеобщего молчания,
эти звуки усиливали гнетущую атмосферу.
- Хм... эпизодов... Как вам это нравится? Э - п и з - о
д о в! Ты что, в детский сад пришла? И, уже склонившись над
спинкой стула: "Я вам так на уроке не объясняла. Не знаю, где
ты это взяла. Это у них, - сказала она, обрачаясь к комиссии,
- времени нет, чтобы прочитать в книге черным по белому, так
они из головы повыдумывают разных... пакостей. Извольте
отвечать правильно! Ну, же, играй, играй! "
И опять началось перемалывание костей. Я-то знал, что
определения "эпизод" и "тема" особенно существенной разницы
между собой - применительно к разбираемому отрывку
- не имеют. Но какое это имело значение здесь?
- Ну, вот опять! Вы видите, она же абсолютно ничего не
знает! Что ты сидишь?! Нет, я так работать больше не могу.
"Хватит, это я у тебя больше слушать не буду. Давай
дальше. "
Я ненадолго занялся своим билетом, но грубый окрик
заставил меня поднять голову.
- Ты что, оглохла?! Переходи к следующему вопросу. Что ты
глаза вылупила?.... Не хочется говорить. А то бы сказала,
какого слова ты заслуживаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
одного урока, и только одно место, временное звание
преподавателя, выпрошенное у вас на десять минут, сразу же
восполняет все мои пробелы, все мои незнания, заполняет все
пустоты в смысле того, что - вопреки всему - дает мне
преимущества перед вами. И, если бы я даже знал в десять раз
меньше этого, и этого знания было бы мне достаточно для того,
чтобы одним званием педагога иметь право унизить вас, внушить
вас, что вы - ничтожество, а я - верх мироздания и имею право
раздавить, уничтожить вас."
Она пыталась оправдаться тем, что она после консерватории
уже многое забыла, так как вела теперь другой предмет, но я
возразил, сказав, что она каждый год присутствует на экзаменах
и зачетах, что я регулярно вижу ее в музыкальной библиотеке и
что по своему предмету она сталкивается с программами по муз.
литературе. На это ей нечего было ответить. Она действительно
знала гораздо больше меня. И я увидел, что она поняла, на что я
намекаю: на то, что ей было проще и легче стерпеть унижение,
признав свою мнимую профессиональную непригодность перед
каким-то студентом, чем признать пусть даже не свою (она
считалась либеральным педагогом), так большинства других
преподавателей ответственность за жестокие, изощренные
издевательства над юными существами, почти еще детьми, ставшие
нормой в муз. училище...
Я отдавал себе отчет в том, что такого никогда быть не
могло, что она бы никогда не смогла говорить со студентом как с
равным - все они были ремесленниками и гордились своей
квалификацией, своей избранностью перед рабочими, перед
простыми людьми, я знал и то, что после такого эксперимента мне
не могло быть места в училище. Да и какой бы урок она извлекла
бы из этого? Все это было лишь чистым воображением. Но
вообрахением, в котором отразилась моя мечта на получение права
голоса, права убедить и доказать, что так дальше нельзя, что
происходящее аморально. Это была мечта если не о свободе слова,
то, по крайней мере, о свободе суждения о людях, о долге и
ответственности, включая ответственности тех, кто оказался как
бы в нише безнаказанности, кто вообразил, что относится к
идеологической элите. Это было воображение страждущего в
пустыне, которому представляются прозрачные, наполненные водой
ручьи, или человека, растерзанного и истекающего кровью, но
представляющего себя прежним: сильным и здоровым.
А тем временем я приближался к месту своего
заключительного сражения с этим безымянным Чем-то, -
всесильным и безжалостным, сознавая, что, столкнувшись с ним, я
не выйду победителем из этого самоубийственного столкновения.
Неукротимо, неотвратимо я приближался к городу.
В училище я поднялся на второй этаж, где должна была
происходить пересдача. Сердце у меня отчаянно билось; я
готовился сдавать, и, в то же время, оттягивал минуту моего
ответа перед комиссией. Каждый раз, когда хлопала дверь, я
вздрагивал и напряженно ждал, вслушиваясь, не назовут ли уже
сейчас мое имя. Казалось, что я ждал этого так, как должен
ждать чего-то человек, чувствующий всей спиной дуло
наставленного на него автомата. Выстрел должен был вот-вот
произойти, я тупо смотрел в одну точку, но ничего не видел
перед собой. Я только чувствовал, как конечности холодеют, а
невидимый механизм - как механизм часовой бомбы - отсчитывает
время, оставшееся до экзамена.
Кровь стучала у меня в висках; пальцы безвольно барабанили
по подоконнику. В глазах у меня то светлело, то снова
становилось темно. Я все время думал о значении слова
"неотвратимо". Я шептал себе: "Если бы все это вернуть назад,
если бы это вернуть назад! " Но я не давал себе отчета в том,
что и тогда поправить что-либо было бы невозможно. В голове
стояли обрывки каких-то жутких, примитивных мелодий, какой-то
гул не давал сосредоточиться. Я чувствовал, что сейчас все
кончится, и не знал, что мне еще остается делать. Я наблюдал,
как друг за другом заходили в класс студенты и знал, что скоро
и мне придется столкнуться с э т и м. -
Вдруг мои размышления прервало звучание моегои имени.
Сердце оборвалось внутри. Хотя я ждал этого момента, я
вздрогнул от неожиданности. У двери стоял преподаватель,
приглашая меня войти. Класс теперь казался мне кабинетом
начальника тюрьмы, в котором производились какие-то страшные
процедуры. С дрожащими губами я вошел в класс, думая, что
сейчас увижу шприц или щипцы для пыток, и даже удивился, когда
всего этого не оказалось. Но мое волнение не уменьшилось.
Очутившись перед столом, я чувствовал, что теряю последнее
самообладание. Я протянул руку к одному билету, но затем, убрав
ее, схватил другой. Как я потом узнал, невытянутьй билет
оказался счастливым. В данном же билете была наиболее слабо
выученная мной тема. Правда, и ее я знал примерно совсем не так
плохо, но шанс мне мог дать только очень большой запас...
Теперь я напоминал игрока. Как в карточной игре, мне
попалась плохая карта, и мне надо решить, какой ход теперь ей
сделать. А, тем временем, тему отвечала, сидя за фортепиано,
какая-то девочка, заикаясь и запинаясь на каждом слове. Она
анализировала увертюру к "Эгмонту".
"Вступление, - отвечала она, - состоит... из двух...
контрастных друг к другу эпизодов. " В промежутках между
словами она шумно глотала слюну, и, на фоне всеобщего молчания,
эти звуки усиливали гнетущую атмосферу.
- Хм... эпизодов... Как вам это нравится? Э - п и з - о
д о в! Ты что, в детский сад пришла? И, уже склонившись над
спинкой стула: "Я вам так на уроке не объясняла. Не знаю, где
ты это взяла. Это у них, - сказала она, обрачаясь к комиссии,
- времени нет, чтобы прочитать в книге черным по белому, так
они из головы повыдумывают разных... пакостей. Извольте
отвечать правильно! Ну, же, играй, играй! "
И опять началось перемалывание костей. Я-то знал, что
определения "эпизод" и "тема" особенно существенной разницы
между собой - применительно к разбираемому отрывку
- не имеют. Но какое это имело значение здесь?
- Ну, вот опять! Вы видите, она же абсолютно ничего не
знает! Что ты сидишь?! Нет, я так работать больше не могу.
"Хватит, это я у тебя больше слушать не буду. Давай
дальше. "
Я ненадолго занялся своим билетом, но грубый окрик
заставил меня поднять голову.
- Ты что, оглохла?! Переходи к следующему вопросу. Что ты
глаза вылупила?.... Не хочется говорить. А то бы сказала,
какого слова ты заслуживаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10