Задняя с наложенным на нее эластичным, кажется, бинтом как-то странно торчала вбок и на заду белели полоски пластыря. Псина приподнялась, обнюхала меня и вовсю завиляла хвостом.
– Что с ней такое?
– Что-то сломалось или сместилось. Сама точно не знаю.
– Но это поправимо?
– Врач сказал, насчет лапы вряд ли. Теперь так и будет скакать на трех.
– Как это произошло?
– Наверное, Эшли… Меня тогда не было дома, должно быть, он пнул ее ногой. Заявил, что пыталась его куснуть.
– Она в жизни никого не укусила!
Я присел на корточки и погладил шелковистую головку собаки, чувствуя себя так, будто что-то гнетущее вторглось ко мне посреди моей жизни и помыслов, что-то исключительно важное, непоправимое, словно много лет назад я принял фатальное, ошибочное решение и только теперь понял, сколько бед оно мне принесло.
– Она уже такая старенькая! – как бы в утешение проговорила Пенни.
– Ну да, да…
– Не надо винить Эшли!
– Как это, не надо! А уж родителей его надо тем более! Кстати, где он сам? Судя по всему, отсутствует?
– Да. Китти увезла его на несколько дней.
– В сопровождении двух десантников-отставников из морской пехоты?
– В сопровождении няньки; они отправились погостить у подруги Китти, у той восьмилетняя дочка и тоже нянька. Это рядом с Брайтоном.
– Четверо против двоих! Пожалуй, им надо бы следить, чтобы животные там калечились с разумной частотой. Хотя бы по одному в сутки.
– Прекрати! Хочешь выпить?
– Да-да, пожалуйста! А Рой об этом знает?
– Тебе скотч с водой?
– С водой! Рой об этом знает?
– Знает, он ужасно огорчился и устроил Эшли страшный нагоняй.
– И этим все кончилось!
– Ведь ты же знаешь, что папочка и Китти стоят насмерть против рукоприкладства в отношении детей!
– Как же, как же! Еще кто-нибудь есть в доме? Кристофер, его девушка?
– Уехали в Нортэмптон.
Мы направились по коридору, уставленному штабелями картонных коробок, пересекли холл, где я увидел гору старых газет и еще одну гору, побольше, по-видимому из старых игрушек, и прошли в гостиную. Тут все оказалось на удивление в полном порядке, хотя по виду нельзя было сказать, что все пребывает в неприкосновенности. Я заметил что-то на этот счет Пенни, когда она принесла мне мой бокал.
– Просто я живу здесь, – ответила она. – Здесь и у себя в спальне. Все остальные комнаты мне как бы и не нужны. Правда, за исключением кухни. Я даже вполне управляюсь одна.
– Неужели тебе одной в этом доме не одиноко?
– Нет, нисколько. Мне нравится. Я совершенно никуда не выхожу: тут у меня столько дел. Я знаю, надо бы навестить папу в больнице, но, когда позвонила, мне сказали, что у него все в порядке, наверное, это ужасно, но ведь его довольно скоро выпишут, а у меня было столько дел, вот я и не пошла. Я думаю, ты его навещал?
– Навещал. У него все в порядке, по крайней мере в смысле здоровья. А чем ты все время занята?
– Ах, да так… – Она как-то искоса, смутившись, взглянула на меня. – Читаю и… много всяких дел.
Я заметил на столе рядом с пустой пепельницей и вазой со свежесрезанными розами тоненькую брошюрку знакомого мне формата. Я вскоре разглядел, что это изданная Би-би-си книжечка Дениса Мэтьюза о фортепианных сонатах Бетховена. И потом увидел, что первый том этих самых сонат стоит на пюпитре рояля и открыт на менуэте № 1. И тут же, хотя и с явным запозданием, спросил:
– Что случилось?
– Ты о чем?
– Даже с твоей речью. С твоим выговором. Ты и держишься совсем иначе. Может, ты влюбилась, в чем дело?
Пенни рассмеялась: и смех был какой-то другой, без всякого намека на сарказм.
– Да нет, не в том дело! Это как-то не в моем духе.
– Тогда в чем же? Ты теперь такая умиротворенная. Счастливая.
– Да, так оно и есть. Все очень просто. Прибегла к сильному средству.
– Ты имеешь в виду алкоголь?
– Нет, Дуглас. Наркотик.
– Неужели героин?
– О, не надо так пугаться! Ну да, именно он. Ты даже не представляешь себе, что это такое. Собственно, можешь посмотреть на меня и убедиться.
– Но тому, кто употребляет героин, останется жить не больше двух лет! Так сказал один мой знакомый доктор.
– Это-то самое в нем и привлекательное! Ничто не длится вечно, в том числе и вся эта ужасная морока с браком, рождением детей, с воспитанием. Никто от тебя ничего не ждет.
– А как же Бетховен? Ведь он вечен!
– Я этого уже не узнаю. Я никогда не буду пригодна для этой жизни. Всегда надо знать свой потолок. Свой я определила и потому могу устроить свою жизнь соответственно. Немногим такое удается.
– Пенни, иди наверх, собери чемодан и едем ко мне, позволь мне о тебе заботиться!
Она рассмеялась снова:
– Помнишь, я тебе однажды сказала, что никто меня не способен выдержать? Во всяком случае, я это помню! Это единственное, что во мне не изменилось. И тебе с этим не справиться. Спасибо за приглашение, но ты ведь не огорчишься, правда? Ты ведь не думаешь, что сможешь то, чего не смог Гилберт?
Я уставился под ноги на свежевычищенный пылесосом ковер:
– Твой отец знает?
– Не думаю. Пожалуй, со временем ему станет известно. Но и он тоже ничего не сможет изменить. Зачем ему? У него теперь своя жизнь. Знаешь, Дуглас, то, что он ушел к этой девице, один из лучших поступков в его жизни. Для всех, не только для него. Теперь мы все свободны.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69