Он открыл второй ящик в armadio и хотел достать свой серый шерстяной свитер. Не найдя его, он полез в другой ящик, потом в верхний. Проверил еще два ящика, как при обыске, а потом вспомнил, что на прошлой неделе сын брал у него этот свитер. Это значило, по убеждению Брунетти, что он найдется в виде мятого кома на дне платяного шкафа сына или в плотной куче глубоко в ящике. В последнее время он стал лучше успевать в школе, но, к сожалению, аккуратнее не сделался.
Брунетти прошел через холл и вошел в комнату сына, поскольку дверь была открыта. Раффи уже ушел в школу, но Брунетти надеялся, что он не надел свитер. Чем больше он об этом думал, тем больше ему самому хотелось надеть именно этот свитер, и тем больше он раздражался, чувствуя, что это желание невыполнимо.
Он открыл шкаф. Куртки, рубашки, лыжная парка, на полу перепутанные башмаки, теннисные туфли и пара летних сандалий. И никакого свитера. Он не висел ни на стуле, ни на спинке кровати. Брунетти открыл первый ящик и нашел там залежи белья. Во втором были носки, ни одного парного, и, как он заподозрил, далеко не все были чистыми. Третий ящик выглядел более обещающим: там лежали спортивная фуфайка и две футболки с логотипами, которые Брунетти не потрудился прочесть. Ему хотелось найти свой свитер, а не защищать от вырубки тропические леса. Он отодвинул вторую майку, и его рука застыла.
Под футболками, полускрытые, но этак лениво, лежали два шприца, аккуратно упакованные в стерильные пластиковые обертки. Брунетти почувствовал, как у него заколотилось сердце.
– MadrediDio, – сказал он вслух и быстро оглянулся, испугавшись, что Раффи войдет и застанет отца, обыскивающего его комнату. Он сунул футболки обратно и закрыл ящик.
Внезапно ему вспомнился воскресный день, лет десять назад, когда они с Паолой и детьми поехали на Лидо. Раффи, бегая по пляжу, наступил на осколок бутылки и рассек ступню. И Брунетти, пронизанный болью сына и своей острой любовью к нему, обмотал рану полотенцем, схватил мальчишку на руки и бежал целый километр до больницы, которая была в конце пляжа. Он прождал два часа в плавках, коченея от ужаса и работающего кондиционера, пока не вышел врач и не сказал ему, что мальчик в порядке. Шесть швов и костыли на неделю, но в порядке.
Что толкнуло Раффи на это? Может, он слишком строгий отец? Он никогда не поднимал руки на детей, редко повышал голос. Воспоминаний о том, как сурово его самого воспитывали, хватало, чтобы подавить любой позыв к насилию. Или он слишком был занят работой, проблемами общества, чтобы озаботиться собственными детьми? Когда в последний раз он помогал им с уроками? И где Раффи взял наркотики? И какие? Только бы не героин, пожалуйста, только не это.
Паола? Она обычно узнавала, что делают дети, раньше него. Она подозревала? Может ли быть, что она знала и не сказала ему? А если она не знает, должен ли он поступить так же и защитить ее от этого?
Брунетти оперся дрожащей рукой на край кровати Раффи и сел. Он сцепил руки и зажал их между колен, глядя в пол. Вьянелло должен знать, кто в этом районе продает наркотики. Сказал бы ему Вьянелло, если бы знал про Раффи? Рядом с ним на кровати валялась одна из рубашек Раффи. Он подтянул ее к себе, прижал к лицу и ощутил запах своего сына, тот же аромат, который впервые почувствовал, когда Паола вернулась домой из больницы с Раффи и он прижался лицом к круглому животику голенького малыша. У него перехватило дыхание, и он ощутил вкус соли на губах.
Брунетти долго сидел на краю кровати, вспоминая прошлое и отметая любые мысли о будущем, кроме той, что он должен рассказать все Паоле. Хотя он уже признал свою вину, ему хотелось надеяться, что она будет отрицать ее, уверяя его, что он был неплохим отцом их детям. А что насчет Кьяры? Она знает или догадывается? И что потом? При этой мысли он встал и вышел из комнаты, оставив дверь открытой, как было.
Паола сидела на диване в гостиной, закинув ноги на низкий мраморный столик, и читала утреннюю газету. Это означало, что она уже выходила под дождь, чтобы купить ее.
Он стоял у двери и смотрел, как она переворачивает страницу. Внутренний радар, отлаженный за долгие годы брака, заставил ее повернуться к нему.
– Гвидо, свари еще кофе, – попросила она и опять уткнулась в газету.
– Паола, – начал он. Она уловила его тон и опустила газету на колени. – Паола, – повторил он, не зная, что собирается сказать и как. – Я нашел у Раффи в комнате два шприца.
Она подождала, не прибавит ли он еще что-нибудь, потом подняла газету и продолжила чтение.
– Паола, ты слышала, что я сказал?
– Хм-м? – спросила она, откидывая голову, чтобы прочитать заголовок на верху страницы.
– Я сказал, что нашел у Раффи в комнате два шприца. В низу ящика. – Он двинулся к ней с внезапно возникшей бешеной потребностью вырвать газету у нее из рук и швырнуть на пол.
– Так вот где они были, – сказала она и перевернула страницу.
Он сел около нее на диван и, стараясь сохранять хладнокровие, положил ладонь на газетную страницу и медленно прижал ее к коленям жены.
– Что ты имеешь в виду под «вот где они были»? – спросил он напряженным голосом.
– Гвидо, – спросила она, переключая все внимание на него, поскольку газеты не было, – что с тобой? Тебе нехорошо?
Совершенно не соображая, что делает, он гневно сжал руку в кулак, скомкав газету.
– Я говорю, что нашел два шприца у Раффи в комнате, Паола. Шприца. Ты не понимаешь?
Она в замешательстве вытаращилась на мужа, но потом сообразила, что для него значат шприцы. Их глаза встретились, и он наблюдал, как до матери Раффи доходит его вера в то, что их сын сел на иглу. Ее рот сжался, глаза открылись еще шире, и тут она откинула голову и захохотала. Она хохотала так, что в изнеможении повалилась на бок. Из глаз у нее текли слезы, она утирала их, но не могла остановиться.
– Ох, Гвидо, – сказала она, прижимая ко рту руку в тщетном стремлении сдержаться. – Ох, Гвидо, не думай такого. Никаких наркотиков. – И она поять покатилась со смеху.
Брунетти сначала подумал, что это истерика, вызванная испугом; но он слишком хорошо знал Паолу. Это был просто смех, как при просмотре хорошей комедии. Яростным жестом он сгреб газету с ее колен и шмякнул на пол. Его гнев тут же успокоил ее, и она села на диване прямо.
– Гвидо. Itarli, – сказала она, как будто это все объясняло.
Она что, тоже под кайфом? Какое отношение имеют ко всему этому древоточцы?
– Гвидо, – повторила она нарочито спокойно, будто уговаривала опасного преступника или сумасшедшего, – я же тебе говорила на прошлой неделе. У нас древоточец в кухонном столе. В ножках его полно. И единственный способ от него избавиться – это вколоть яд в дырки. Помнишь, я спрашивала, поможешь ли ты вытащить стол на балкон в первый же солнечный день, чтобы испарения нас всех не убили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Брунетти прошел через холл и вошел в комнату сына, поскольку дверь была открыта. Раффи уже ушел в школу, но Брунетти надеялся, что он не надел свитер. Чем больше он об этом думал, тем больше ему самому хотелось надеть именно этот свитер, и тем больше он раздражался, чувствуя, что это желание невыполнимо.
Он открыл шкаф. Куртки, рубашки, лыжная парка, на полу перепутанные башмаки, теннисные туфли и пара летних сандалий. И никакого свитера. Он не висел ни на стуле, ни на спинке кровати. Брунетти открыл первый ящик и нашел там залежи белья. Во втором были носки, ни одного парного, и, как он заподозрил, далеко не все были чистыми. Третий ящик выглядел более обещающим: там лежали спортивная фуфайка и две футболки с логотипами, которые Брунетти не потрудился прочесть. Ему хотелось найти свой свитер, а не защищать от вырубки тропические леса. Он отодвинул вторую майку, и его рука застыла.
Под футболками, полускрытые, но этак лениво, лежали два шприца, аккуратно упакованные в стерильные пластиковые обертки. Брунетти почувствовал, как у него заколотилось сердце.
– MadrediDio, – сказал он вслух и быстро оглянулся, испугавшись, что Раффи войдет и застанет отца, обыскивающего его комнату. Он сунул футболки обратно и закрыл ящик.
Внезапно ему вспомнился воскресный день, лет десять назад, когда они с Паолой и детьми поехали на Лидо. Раффи, бегая по пляжу, наступил на осколок бутылки и рассек ступню. И Брунетти, пронизанный болью сына и своей острой любовью к нему, обмотал рану полотенцем, схватил мальчишку на руки и бежал целый километр до больницы, которая была в конце пляжа. Он прождал два часа в плавках, коченея от ужаса и работающего кондиционера, пока не вышел врач и не сказал ему, что мальчик в порядке. Шесть швов и костыли на неделю, но в порядке.
Что толкнуло Раффи на это? Может, он слишком строгий отец? Он никогда не поднимал руки на детей, редко повышал голос. Воспоминаний о том, как сурово его самого воспитывали, хватало, чтобы подавить любой позыв к насилию. Или он слишком был занят работой, проблемами общества, чтобы озаботиться собственными детьми? Когда в последний раз он помогал им с уроками? И где Раффи взял наркотики? И какие? Только бы не героин, пожалуйста, только не это.
Паола? Она обычно узнавала, что делают дети, раньше него. Она подозревала? Может ли быть, что она знала и не сказала ему? А если она не знает, должен ли он поступить так же и защитить ее от этого?
Брунетти оперся дрожащей рукой на край кровати Раффи и сел. Он сцепил руки и зажал их между колен, глядя в пол. Вьянелло должен знать, кто в этом районе продает наркотики. Сказал бы ему Вьянелло, если бы знал про Раффи? Рядом с ним на кровати валялась одна из рубашек Раффи. Он подтянул ее к себе, прижал к лицу и ощутил запах своего сына, тот же аромат, который впервые почувствовал, когда Паола вернулась домой из больницы с Раффи и он прижался лицом к круглому животику голенького малыша. У него перехватило дыхание, и он ощутил вкус соли на губах.
Брунетти долго сидел на краю кровати, вспоминая прошлое и отметая любые мысли о будущем, кроме той, что он должен рассказать все Паоле. Хотя он уже признал свою вину, ему хотелось надеяться, что она будет отрицать ее, уверяя его, что он был неплохим отцом их детям. А что насчет Кьяры? Она знает или догадывается? И что потом? При этой мысли он встал и вышел из комнаты, оставив дверь открытой, как было.
Паола сидела на диване в гостиной, закинув ноги на низкий мраморный столик, и читала утреннюю газету. Это означало, что она уже выходила под дождь, чтобы купить ее.
Он стоял у двери и смотрел, как она переворачивает страницу. Внутренний радар, отлаженный за долгие годы брака, заставил ее повернуться к нему.
– Гвидо, свари еще кофе, – попросила она и опять уткнулась в газету.
– Паола, – начал он. Она уловила его тон и опустила газету на колени. – Паола, – повторил он, не зная, что собирается сказать и как. – Я нашел у Раффи в комнате два шприца.
Она подождала, не прибавит ли он еще что-нибудь, потом подняла газету и продолжила чтение.
– Паола, ты слышала, что я сказал?
– Хм-м? – спросила она, откидывая голову, чтобы прочитать заголовок на верху страницы.
– Я сказал, что нашел у Раффи в комнате два шприца. В низу ящика. – Он двинулся к ней с внезапно возникшей бешеной потребностью вырвать газету у нее из рук и швырнуть на пол.
– Так вот где они были, – сказала она и перевернула страницу.
Он сел около нее на диван и, стараясь сохранять хладнокровие, положил ладонь на газетную страницу и медленно прижал ее к коленям жены.
– Что ты имеешь в виду под «вот где они были»? – спросил он напряженным голосом.
– Гвидо, – спросила она, переключая все внимание на него, поскольку газеты не было, – что с тобой? Тебе нехорошо?
Совершенно не соображая, что делает, он гневно сжал руку в кулак, скомкав газету.
– Я говорю, что нашел два шприца у Раффи в комнате, Паола. Шприца. Ты не понимаешь?
Она в замешательстве вытаращилась на мужа, но потом сообразила, что для него значат шприцы. Их глаза встретились, и он наблюдал, как до матери Раффи доходит его вера в то, что их сын сел на иглу. Ее рот сжался, глаза открылись еще шире, и тут она откинула голову и захохотала. Она хохотала так, что в изнеможении повалилась на бок. Из глаз у нее текли слезы, она утирала их, но не могла остановиться.
– Ох, Гвидо, – сказала она, прижимая ко рту руку в тщетном стремлении сдержаться. – Ох, Гвидо, не думай такого. Никаких наркотиков. – И она поять покатилась со смеху.
Брунетти сначала подумал, что это истерика, вызванная испугом; но он слишком хорошо знал Паолу. Это был просто смех, как при просмотре хорошей комедии. Яростным жестом он сгреб газету с ее колен и шмякнул на пол. Его гнев тут же успокоил ее, и она села на диване прямо.
– Гвидо. Itarli, – сказала она, как будто это все объясняло.
Она что, тоже под кайфом? Какое отношение имеют ко всему этому древоточцы?
– Гвидо, – повторила она нарочито спокойно, будто уговаривала опасного преступника или сумасшедшего, – я же тебе говорила на прошлой неделе. У нас древоточец в кухонном столе. В ножках его полно. И единственный способ от него избавиться – это вколоть яд в дырки. Помнишь, я спрашивала, поможешь ли ты вытащить стол на балкон в первый же солнечный день, чтобы испарения нас всех не убили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67