Веллауэр сам нашел труп своей второй жены. Незадолго до того, как спуститься в подвал и повеситься, та позвонила подружке и пригласила ее на чашку кофе — черный юмор, ставивший Брунетти в тупик всякий раз, как он перечитывал эти материалы. Подруга задержалась и прибыла тогда, когда Веллауэр уже обнаружил тело и вызвал полицию. А значит, с тем же успехом мог найти и оставленную ею записку или письмо— и уничтожить.
Утром Паола дала ему номер Падовани, предупредив, что завтра журналист собирается обратно в Рим. Зная, что расходы на обед вполне можно списать по статье «опрос свидетелей», он позвонил Падовани и пригласил в «Галледжанте» — этот ресторан был Брунетти весьма по вкусу, но крайне редко бывал по карману. Договорились на час дня.
Позвонив по внутреннему телефону, он попросил пригласить к нему переводчицу с немецкого. Это оказалась та самая девушка, с которой он столько раз привычно раскланивался в коридорах. Он объяснил ей, что хотел бы позвонить в Берлин и что, возможно, ему понадобится ее помощь — в случае, если его собеседник не знает ни итальянского, ни английского.
И он набрал номер, данный ему синьорой Веллауэр. После четвертого гудка трубку подняли, и женский голос решительно— немцы всегда казались ему решительными — произнес:
— Штейнбруннер.
Он передал трубку переводчице, и из того, что она говорила, понял, что доктор на работе, а это его домашний телефон. Сделав знак переводчице — перезвонить на работу, он слушал, как она объясняет, кто она такая и по какому поводу звонит. Потом она выжидательно отставила руку и кивнула. После чего передала трубку ему, и он решил, что случилось чудо и доктор Штейнбруннер заговорил по-итальянски. Однако вместо голоса из трубки донеслась нежная и ласковая мелодия, струящаяся через Альпы на берег венецианской лагуны. Протянув трубку обратно, он смотрел, как она, дожидаясь, отбивает в воздухе такт.
Вдруг она прижала трубку к самому уху и что-то сказала по-немецки. Потом еще несколько фраз, а потом, обратясь к Брунетти:
— Сейчас переключат ему в кабинет. В приемной сказали, он говорит по-английски. Сами с ним поговорите?
Он кивнул, взял трубку, но сделал ей знак не уходить:
— Погодите, надо убедиться, что его английский не хуже вашего немецкого.
Не успел он договорить, как низкий голос на другом конце провода произнес:
— Доктор Эрих Штейнбруннер слушает. С кем имею честь?
Брунетти назвался и жестом отпустил переводчицу. Прежде чем удалиться, она, перегнувшись через стол, пододвинула к нему блокнот и карандаш.
— Да, комиссар. Чем могу вам быть полезен?
— Я расследую причины смерти маэстро Вел-лауэра, и от его вдовы узнал, что вы были его близким другом.
— Да, верно. Мы с женой дружили с ним много лет. Его смерть стала ударом для нас обоих.
— Понимаю, доктор.
— Я собирался поехать на похороны, но состояние здоровья моей супруги не позволяет ей путешествовать, а я не могу ее оставить одну.
— Не сомневаюсь, что синьора Веллауэр понимает…— ответил Брунетти, поражаясь вненациональной пошлости дежурных фраз.
— Я говорил с Элизабет, — отозвался врач. — По-моему, она держится молодцом.
Что-то такое было в его интонации, что Брунетти вдруг спросил:
— Мне показалось, она… Как бы точнее выразиться… Что ей не хотелось, чтобы я вам звонил, доктор. — И, не услышав ответа, добавил: — Может быть, просто прошло слишком мало времени после его смерти, чтобы вспоминать о более радостных днях.
— Да, это возможно, — ответил доктор так сухо, что сразу стало ясно, что сам он эту возможность всерьез не рассматривает.
— Доктор, можно задать вам несколько вопросов?
— Разумеется.
— Я просмотрел ежедневник маэстро и выяснил, что в последние месяцы жизни он часто встречался с вами и вашей супругой.
— Да, мы несколько раз ужинали вместе.
— Но кроме того, там несколько раз записано только ваше имя, доктор, и утреннее время. Насколько можно судить, речь идет уже не о дружеском визите, а о врачебном приеме. — Тут Брунетти спохватился, с некоторым опозданием. — Позвольте, доктор, можно у вас узнать, вы… — Он замолчал, испугавшись обидеть собеседника вопросом в лоб— является ли тот, вообще говоря, врачом общей практики, — и схитрил: — Простите, забыл, как это по-английски. Вы не скажете, какова область ваших медицинских интересов?
— Ухо, горло, нос. Но прежде всего горло. На этой почве мы с Хельмутом и познакомились — много лет назад. Много-много лет назад. — Голос в трубке вдруг потеплел. — Тут у нас я считаюсь «доктором для певцов». — Кажется, он удивился, что кому-то еще приходится объяснять такие очевидные вещи.
— И он что, именно поэтому к вам обратился? Потому что у кого-то из труппы что-то случилось с горлом? Или у него самого?
— Нет, у него не было проблем ни с горлом, ни с голосом. В первый раз он предложил мне позавтракать с ним вместе и поговорить об одной из его певиц.
— Но и после этой даты, доктор, в ежедневнике отмечены утренние встречи с вами.
— Да, мы виделись еще дважды. Сначала он пришел ко мне и попросил его обследовать. А потом, неделю спустя, приходил за результатами.
— Вы не могли бы сообщить их мне?
— А вы не могли бы сначала объяснить мне, почему вам это представляется столь важным?
— Создается впечатление, что маэстро был чем-то озабочен, чем-то серьезно обеспокоен. Так говорят многие, с кем я тут разговаривал. Вот я и пытаюсь выяснить, в чем дело— что могло так на него подействовать.
— Боюсь, что не понимаю, какое все это имеет отношение к делу.
— Доктор, мне необходимо знать как можно больше о состоянии его здоровья. Помните— все, что я узнаю, может помочь мне найти человека, виновного в его смерти, чтобы тот понес заслуженное наказание.
Паола не раз втолковывала ему, что единственный путь к сердцу немца— это апелляция к букве закона. И стремительная реакция собеседника, похоже, в очередной раз подтвердила ее правоту.
— В таком случае я охотно готов вам помочь.
—Что это было за обследование?
— Как я уже говорил, с горлом и голосом у него все было в порядке. Зрение превосходное. Однако имелось некоторое нарушение слуха, почему он и обратился ко мне с просьбой провести обследование.
— И каковы были результаты, доктор?
— Как я сказал, некоторое ослабление слуха. Незначительное. Вещь вполне закономерная для его возраста. — Доктор поспешно поправился:— Для нашего возраста.
— Когда вы его обследовали, доктор? Я нашел пометки за октябрь.
— Да, примерно тогда. Чтобы назвать вам точную дату, мне надо поднять записи.
— А точных результатов вы не помните?
— Нет-нет, что вы! Но скажу вам со всей уверенностью, что снижение не больше десяти процентов. Иначе я бы запомнил.
— Это существенное снижение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66