— Прошу вас, синьора, не беспокойтесь, — ответил он со всей учтивостью.
— Два ваших полицейских уже были сегодня утром здесь. И унесли некоторые вещи. — Было заметно, что ее знания итальянского недостаточно, чтобы правильно назвать эти вещи.
— Может быть, лучше нам продолжить разговор по-английски? — спросил он уже на этом языке.
— О да! — Она впервые улыбнулась— легкий намек на истинные масштабы ее красоты. — Так мне будет гораздо проще. — Ее сведенные горем черты словно смягчились. Даже телу ее, казалось, стало легче оттого, что языковой барьер устранен. — Я бывала тут всего несколько раз, в Венеции — и мне страшно неловко, что я так плохо знаю итальянский.
В иных обстоятельствах он бы стал горячо отрицать это, всячески нахваливая ее способности к языкам. Но на сей раз он сказал только:
— Понимаю, синьора, как это для вас тяжело, и хотел бы выразить свои соболезнования вам и вашей семье, — Ну почему слова, которыми мы отвечаем на чью-то смерть, всегда так неуместны, так вопиюще фальшивы? — Это был великий музыкант, и мировое искусство понесло невосполнимую утрату. Но не сомневаюсь, ваша потеря несоизмеримо огромней. — А это прозвучало выспренне и искусственно, но лучше он выразиться не сумел.
Возле пепельницы громоздилась стопка телеграмм — некоторые вскрыты, некоторые нет. Стало быть, синьоре приходится слушать подобное с самого утра, — однако она и виду не подала, «спасибо» — и все. Сунула руку в карман джемпера, достала пачку сигарет и уже вытащив одну и, поднеся к губам, заметила другую, все еще дымящуюся в пепельнице. Отбросив в сторону и пачку, и новую сигарету, она взяла ту, что лежала в пепельнице, — глубоко затянулась, задержав дыхание, и с видимым отвращением выдохнула.
— Да, миру музыки будет его не хватать, — проговорила она и, прежде чем он успел заметить странность этой фразы, добавила: — И нам тоже. — Хотя на сигарете успел нагореть какой-то миллиметр пепла, она щелчком стряхнула его в пепельницу, затем подалась вперед и принялась вращательным движением счищать пепел с краев, словно затачивая в точилке карандаш.
Он нащупал в кармане записную книжку, достал и раскрыл на странице, где набросал для себя списочек книг, которые собирался прочесть. Еще вчера вечером он отметил, что красота этой женщины почти совершенна, а под определенным углом и при должном освещении исчезает и последнее «почти». И сквозь пелену усталости, затуманившей ее лицо, эта красота сквозила со всей очевидностью, — голубые, широко поставленные глаза и белокурые от природы волосы, которые сегодня просто зачесаны назад и тяжелым узлом закреплены на затылке.
— Вы знаете, чем его убили? — спросила она.
— Я побеседовал утром с судмедэкспертом. Это цианистый калий. Он был в кофе.
— Значит, все произошло быстро. Хоть это хорошо.
— Да, — согласился он. — Почти мгновенно. — Он что-то черкнул в книжке, затем спросил: — Вы что, знаете этот яд?
Она стрельнула глазами.
— Не больше чем любой другой врач. Он щелчком перелистнул страницу.
— Судмедэксперт утверждает, его не так просто раздобыть, этот самый цианистый калий, — соврал он. И поскольку на это она не сказала ничего, он спросил снова: — А как вам показался ваш муж вчера вечером, синьора? Не было в его поведении чего-то странного или особенного?
Она продолжала обтирать сигарету о край пепельницы.
— Нет, по-моему, он был такой же, как всегда.
— А какой именно, позвольте спросить?
— Немного напряженный, замкнутый. Он предпочитал ни с кем не разговаривать ни перед представлением, ни в антрактах. Старался, чтобы ничто его не отвлекало.
Брунетти воспринял это как должное.
— Может быть, вчера вечером он нервничал чуть больше, чем обычно?
Она помолчала, обдумывая его вопрос.
— Нет, я бы не сказала. Мы пришли к театру часов в семь, — это ведь очень близко.
Он кивнул,
— Я пошла на свое место в зале, хотя было еще рано. Капельдинеры часто видели меня на репетициях и спокойно пропустили. Хельмут пошел за кулисы— переодеться и просмотреть партитуру.
— Вы меня извините, синьора, но, кажется, в какой-то газете я читал, что ваш муж славился умением дирижировать без партитуры?
Она улыбнулась:
— О да, это он умел. Но она всегда лежала у него в гримерке, и он ее просматривал перед спектаклем и в антрактах.
— Так, значит, из-за этого он и не любил ни с кем разговаривать в антрактах?
— Да.
— Вы сказали, что вчера вечером зашли к нему за кулисы поговорить…
Она промолчала, тогда он спросил:
— Это что — дело обычное?
— Нет. Как я уже говорила вам, во время спектакля он предпочитал ни с кем не общаться. Говорил, что это мешает ему сосредоточиться. Но вчера вечером он попросил меня зайти к нему после второго действия.
— С вами рядом кто-нибудь был, когда он попросил вас об этом?
— То есть— был ли свидетель, что он попросил меня об этом? — В ее голосе послышались металлические нотки.
Брунетти кивнул.
— Нет, Dottore Брунетти, не было у меня никакого свидетеля. Но сама я тогда очень удивилась.
— Почему?
— Потому что Хельмут редко делал что-то… Не знаю, как это сказать… Что-то необычное. Что-то, что выбивалось бы из его ежедневного распорядка. Поэтому я и удивилась, когда он попросил меня зайти к нему во время спектакля.
— Но вы зашли?
— Да. Зашла.
— Зачем это ему понадобилось?
— Не знаю. В фойе я встретила знакомых и остановилась поболтать с ними. И совершенно забыла, что во время спектакля нельзя пройти за кулисы через оркестровую яму, что придется подниматься наверх и проходить через ложи. Так что когда я добралась наконец до его гримерки, уже прозвенел второй звонок.
— Вы с ним разговаривали?
Она долго колебалась, прежде чем ответить.
— Да, но успела только поздороваться и спросить, что он хотел мне сказать. И тут мы услышали… — Она замолчала, усердно продолжая обдирать пепел с сигареты, долго-долго ворочая погасшим окурком в пепельнице, пока, наконец, не выбросила его и не заговорила снова, причем в голосе ее что-то изменилось: —… услышали третий звонок. Времени на разговоры не осталось. Я бросила: «Увидимся после спектакля», — и пошла на свое место. И ждала, что поднимется занавес, начнется представление, но вы сами знаете… знаете, что случилось.
— Скажите, вы именно тогда впервые почуяли что-то неладное?
Потянувшись за пачкой, она достала следующую сигарету. Брунетти, взяв со стола зажигалку, поднес ей.
— Спасибо, — поблагодарила она, выпуская дым в сторону.
— Вы именно тогда впервые почуяли что-то неладное, синьора? — повторил он вопрос.
—Да.
— Скажите, в последние несколько недель ваш муж не вел себя как-нибудь необычно? — Не услышав ответа, Брунетти подсказал: — Ну, нервозно, как-то раздраженно?
— Я поняла ваш вопрос, — отрезала она, потом растерянно взглянула на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66