- Вы можете. Знакомо вам имя поэта Франсуа Вийона?
- Да, знаю, - не без удивления сказал Ленуар. - Но он ведь только
сочинял какую-то чепуху, на французском сочинял, а не на латыни.
- А знаете вы, когда и как он умер?
- Ну конечно. Его повесили здесь, на Монфоконе, то ли в шестьдесят
четвертом, то ли в шестьдесят пятом, с шайкой таких же негодников. А
что тебе до него?
Еще два часа спустя бургундское иссякло, горло у обоих пересохло, за
окном чуть брезжил ясный холодный рассвет, и стражник выкрикнул три
часа.
- Я дико устал, Жеан, - сказал Барри. - Отошли-ка меня обратно.
Алхимик не стал спорить, слишком он был учтив, полон благодарности,
а вдобавок, пожалуй, тоже совсем выдохся. Барри стал столбом внутри
пентаграммы - высокий, костлявый, закутанный в коричневое одеяло, с
дымящейся сигаретой в зубах.
- Прощай, - печально молвил Ленуар.
- До свидания, - отозвался Барри.
Ленуар начал читать заклинание задом наперед. Пламя свечи
затрепетало, голос алхимика зазвучал тише.
- Me audi, haere, haere! - прочел он, вздохнул и поднял глаза.
Пентаграмма была пуста. Трепетал огонек свечи. - А я узнал так мало! -
вскричал Ленуар в пустую комнату. Потом забарабанил кулаками по
раскрытой книге. "И такой друг... истинный друг...
Он закурил сигарету из тех, что оставил ему Барри, - он мигом
пристрастился к табаку. Так, сидя за столом, он уснул и проспал три
часа. Пробудясь, посидел немного в хмуром раздумье, снова зажег свечу,
выкурил вторую сигарету, а потом раскрыл книгу под названием
"Incntoria" и начал читать вслух:
- Haere, haere...
- О слава богу! - сказал Барри, поспешно выступил из пентаграммы и
стиснул руку Ленуара. - Послушай, я вернулся туда, в эту комнату, в
эту самую комнату. Жеан! Но она была такая старая, ужасно старая и
пустая, тебя там не было... и я подумал, господи, да что же я наделал?
Я готов душу продать, лишь бы вернуться назад, к нему... Что мне
делать со всем тем, что я узнал в прошлом? Кто мне поверит? Как я
все это докажу? Да и кому, черт возьми, рассказывать, когда всем на
это наплевать? И не мог уснуть, битый час сидел и проливал слезы...
- Ты хочешь здесь остаться?
- Да. Вот, я прихватил... на случай, если ты опять меня вызовешь.
- Он несмело выложил восемь пачек все тех же. сигарет "Голуаз",
несколько книг и золотые часы. - За эти часы могут дать хорошую це-
ну, - пояснил он. - Я знал, от бумажных франков толку не будет.
При виде печатных книг глаза Ленуара загорелись любопытством, но он
не двинулся с места.
- Друг мой, - сказал он, - ты говоришь, что готов был продать
душу... ну, сам понимаешь... Готов был и я. Но мы ведь этого не
сделали. Так как же... в конце концов... как все это случилось? Оба мы
люди. Не дьяволы. Не было договора, подписанного кровью. Просто два
человека, оба жили в этой комнате...
- Не знаю, - сказал Барри. - Это мы продумаем после. Можно, я
останусь у тебя, Жеан?
- Считай, что ты у себя, - сказал Ленуар и с большим изяществом
обвел рукою комнату, груды книг, колбы и реторты, свечу, огонек
которой уже побледнел. За окном, серые на сером небе, высились башни
Собора Парижской Богоматери. Занималась заря третьего апреля.
После завтрака (корки хлеба и обрезков сыра) они вышли из дому и
взобрались на южную башню. Собор был такой же, как всегда, только
стены не такие закопченные, как в 1961 году, но вид с башни поразил
Пенниуизера. Внизу лежал совсем небольшой городок. Два островка
застроены домами; на правом берегу теснятся, обнесенные крепостной
стеной, еще дома; на левом - несколько улочек огибают здание
университета; и это все. Между химерами собора, на теплом от солнца
камне, ворковали голуби. Ленуар, которому этот вид был не внове,
выцарапывал на парапете (римскими цифрами) дату.
- Надо отпраздновать этот день, - сказал он. - Сьездим-ка за город.
Уже два года я не выбирался из Парижа. Поедем вон туда... - Он
показал на зеленый холм вдали, там сквозь утреннюю дымку чуть
виднелись несколько хижин и ветряная мельница.- ...На Монмартр, а?
Говорят, там есть неплохие кабачки.
Их жизнь быстро вошла в покойную колею. Поначалу Барри чувствовал
себя неуверенно на людных улицах, но Ленуар отдал ему запасной
черный плащ с капюшоном, и в этом одеянии он если и выделялся в толпе,
то разве лишь высоким ростом. Во Франции пятнадцатого века он,
вероятно, был самый рослый из людей. Условия жизни убогие, вши -
неизбежное зло, но Барри и прежде не очень гнался за комфортом;
всерьез ему недоставало только чашки кофе к завтраку. Они купили
кровать, бритву (свою Барри забыл прихватить), Жеан представил его
домовладельцу как мсье Барри, своего родича из Оверни, и теперь их
повседневная жизнь окончательно устроилась. Часы Пенниуизера принесли
им баснословное богатство - четыре золотых монеты, довольно, чтобы
прокормиться целый год. Продали они эти часы как диковинную новинку,
сработанную в Иллирии; покупатель, камергер его величества, как раз
подыскивал достойную вещицу в подарок королю; он поглядел на марку
фирмы: "Братья Гамильтон, Нью Хейвен, 1881",- и с понимающим видом
кивнул. К несчастью, не успев еще вручить свое подношение, он угодил
за решетку, в одну из клеток в замке Тур, куда Людовик ХI сажал
провинившихся придворных, и те часы, быть может, поныне лежат в
тайнике за каким-нибудь кирпичом в развалинах Плесси; однако двум
ученым мужам это ничуть не повредило. С утра они разгуливали по
городу, любовались Бастилией и парижскими храмами либо навещали разных
второстепенных поэтов, которыми интересовался Барри; после завтрака
рассуждали об электричестве, о теории атома, о физиологии и прочих
материях, коими интересовался Ленуар, производили небольшие химические
и анатомические опыты - как правило, неудачные; после ужина просто
беседовали. В долгих непринужденных беседах они переносились через
века, но под конец неизменно возвращались сюда, в полутемную комнату с
окном, настежь открытым весенней ночи, к своей дружбе. Через две
недели уже казалось, будто они знают друг друга всю жизнь. Они были
совершенно счастливы. Оба понимали: им не удастся применить знания,
полученные друг от друга. Как мог бы Пенниуизер в 1961-м доказать
истинность своих познаний о старом Париже? Как мог бы Ленуар в 1482-м
доказать истинную ценность научного метода познания? Обоих это ничуть
не огорчало. Они и прежде всерьез не надеялись, что хоть кто-то их
выслушает. Они жаждали только одного - познавать.
Итак, впервые за всю свою жизнь оба они были счастливы;
1 2 3 4 5