Потом Системе удалось его сманить, потому что он сразу оценил перспективы. Теперь, после пятнадцати лет работы, Коглин превратился в ходячую энциклопедию человеческих деяний, особенно преступных. Его положение поддерживали подобранный им самим штат сотрудников и международная цепочка агентов. В Системе находились такие, кто глядел на Коглина свысока. Его не любили за неясное происхождение и отсутствие лоска, однако боялись того, что он знает или может узнать. Он был, так сказать, Эдгаром Гувером в области алмазов.
Коглин, крепкий коротышка лет сорока пяти, ирландец по матери. По отцу он, возможно, тоже был ирландцем, но этого даже его матушка толком не знала. У него были небольшие, близко посаженные глаза, плоское лицо и не однажды сломанный нос. Но, к счастью для Коглина, голова у него работала куда лучше, чем казалось на первый взгляд.
Он говорил Мичему:
– Нас никогда не просили следить за ним постоянно. Мичем кивнул в знак согласия. Он просматривал досье.
– Есть тут что-нибудь? – спросил он.
– Одно темное дельце, но давнее, шестьдесят шестого года.
– И что?
– Деньги все еще лежат в швейцарском банке. Он к ним не притронулся.
– Каково ваше мнение? – Мичем закрыл папку.
– Возможно, его девица. У нее хватит средств на такие игрушки. Не исключено, что никакой другой подоплеки тут нет.
– Сомневаюсь. Кстати, как она выглядит?
– Здесь есть ее снимок, – сказал Коглин, Перегнувшись через стол, он открыл досье, нашел фотографию и показал Мичему. Тот с минуту разглядывал ее, но ничего не сказал.
– Итак, – заключил Мичем, – чего не знаем, то можем узнать, не так ли?
– Хотите, чтобы его взяли под особый контроль?
– Удовлетворите мое любопытство.
– Не забудьте, на следующем заседании совета будут обсуждать бюджет, – бросил Коглин и поднялся. Уже у дверей он вспомнил о Барри Уайтмене и упомянул его.
– Что с ним?
– Мы считали, что он еще вчера вернулся в Нью-Йорк, а он взял и передумал.
– Он все еще в Лондоне?
– Нет, уже в Париже.
– Что он там делает?
– Да уж не по музеям ходит. Повез туда свою птичку, такую высоченную стерву.
Мичем, притворясь безразличным, углубился в текущий отчет о поставках из Намакваленда, а Коглин, сдерживая улыбку, повернулся и пошел прочь.
– Извините, Антверпен не соединяет.
– Попытайтесь еще раз, через полчаса.
Чессер снова был в номере «Коннахта». Он не жалел о покупке алмаза. Теперь его заботила огранка. В Антверпене работало больше пятнадцати тысяч мастеров, но Чессеру нужен был лучший. Вильденштейн. Это имя означало стопроцентную гарантию качества, но Чессер сомневался, удастся ли к нему попасть. Вторым кандидатом был Корнфельд, но Чессер решил не обращаться к нему, пока не потерпит неудачу у Вильденштейна.
Он старался не думать о том, что будет, если оба знаменитых мастера откажутся выполнить его заказ. Слава Богу, не приходится заниматься этим каждый день. Едва ли у него хватит духа на такую работу, хотя люди вроде Уайтмена, кажется, вполне преуспевают. Может, вырабатывается привычка? Много выигрываешь, много теряешь.
Чессер заказал по телефону виски. Потом позвонил в парикмахерскую. Ему сказали, что Марен там нет и не было, хотя она записывалась на сегодня. Чессер встревожился, потому что не в ее обычаях было отказываться от своих планов.
Ему оставалось только сидеть и ждать. Вскоре принесли виски, но толку от него было мало. Чессер попытался читать вчерашнюю газету.
В пять часов телефон зазвонил. Наконец соединили с Антверпеном. На проводе был Вильденштейн.
Чессер представился в подобающих выражениях и уже собирался перейти к сути дела, но тут появилась Марен. Не считаясь с тем, что Чессер говорит по телефону, она подошла к нему и поцеловала в губы долгим поцелуем. Вильденштейн решил, что их разъединили, и кричал «алло» с растущим раздражением.
В конце концов Чессеру удалось освободиться.
Вильденштейн спросил, что ему нужно.
– У меня есть алмаз, который я хотел бы огранить у вас.
– Одну минуту. Я посмотрю.
Чессер услышал, как Вильденштейн положил трубку на стол. Он представил себе известного гранильщика. Однажды в Антверпене Чессеру его показали. Чернобородый, ученого вида человек. Хасидский еврей в длинном черном сюртуке и черной шляпе.
Вильденштейн снова взял трубку.
– Не раньше августа, – сказал он.
– Мне нужно сейчас.
– Не смогу.
– Я обещал бриллиант через месяц.
– Приходите в августе.
– Камень в двести карат. Первоклассный. Вильденштейн колебался, и Чессер немного ободрился.
– Приносите его, я приму заказ на август, – сказал Вильденштейн.
Чессер решился. Рискнул обидеть Вильденштейна предложением перекупить его.
– Я заплачу вам сто тысяч за работу, – произнес Чессер.
– Сто тысяч чего?
– Долларов.
– Это слишком много.
– Для меня он стоит больше.
– Приезжайте в Антверпен.
– Вы возьметесь?
– Мне нужно взглянуть на камень.
– Буду завтра вечером. Когда вы уходите из мастерской?
– Я вас подожду.
– Спасибо. Для меня это очень важно.
– Посмотрим, посмотрим, – Вильденштейн попрощался и так быстро повесил трубку, что Чессер не успел и слова сказать.
Похоже, Вильденштейн согласился. За сто тысяч. Чессер не сомневался, что дело того стоит. Камень Вильденштейну понравится. Чессер подсчитал, что получит семьсот тысяч чистой прибыли. Сначала ему показалось мало, но потом он смирился, сообразив, что на этой сделке выгадывают все. Система получила семьсот тысяч за камень, который за сущие гроши выкопал какой-нибудь чернокожий рабочий. Вильденштейну обещано сто тысяч за огранку – наверняка больше ему никогда не предлагали. А Мэсси станет обладателем безупречного бриллианта, который на аукционе потянет не меньше, чем на два миллиона. Чессер тоже получит хорошую прибыль. Такую сумму он заработает только за семь лет продажи пакетов Системы. Конечно, его пакет может возрасти в цене. Теперь, после заключения столь крупной сделки, он считал это вполне вероятным.
Он пошел в спальню сказать Марен, что стал уже почти миллионером.
Марен встретила его словами: – Боже мой, я умираю от голода. Я не обедала, выпила чашку дрянного чая – и все.
Она успела раздеться, только туфли не сняла, и от этого ее красивые ноги выглядели еще длиннее и стройнее. Она подошла к туалетному столику за пачкой сигарет. Зажгла две и одну, как обычно, бросила Чессеру. Сигарета упала на пол к его ногам. Он наклонился, чтобы поднять ее, и ему послышалось, будто Марен сказала:
– Я сегодня разговаривала с Жаном-Марком.
– А?
– Я, говорю, чудесно поболтала с Жаном-Марком.
– Ну да, вы просто так, на улице, встретились.
– Вроде того. Я случайно заметила объявление возле табачного киоска. Это проводник мне его показал.
– Который?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Коглин, крепкий коротышка лет сорока пяти, ирландец по матери. По отцу он, возможно, тоже был ирландцем, но этого даже его матушка толком не знала. У него были небольшие, близко посаженные глаза, плоское лицо и не однажды сломанный нос. Но, к счастью для Коглина, голова у него работала куда лучше, чем казалось на первый взгляд.
Он говорил Мичему:
– Нас никогда не просили следить за ним постоянно. Мичем кивнул в знак согласия. Он просматривал досье.
– Есть тут что-нибудь? – спросил он.
– Одно темное дельце, но давнее, шестьдесят шестого года.
– И что?
– Деньги все еще лежат в швейцарском банке. Он к ним не притронулся.
– Каково ваше мнение? – Мичем закрыл папку.
– Возможно, его девица. У нее хватит средств на такие игрушки. Не исключено, что никакой другой подоплеки тут нет.
– Сомневаюсь. Кстати, как она выглядит?
– Здесь есть ее снимок, – сказал Коглин, Перегнувшись через стол, он открыл досье, нашел фотографию и показал Мичему. Тот с минуту разглядывал ее, но ничего не сказал.
– Итак, – заключил Мичем, – чего не знаем, то можем узнать, не так ли?
– Хотите, чтобы его взяли под особый контроль?
– Удовлетворите мое любопытство.
– Не забудьте, на следующем заседании совета будут обсуждать бюджет, – бросил Коглин и поднялся. Уже у дверей он вспомнил о Барри Уайтмене и упомянул его.
– Что с ним?
– Мы считали, что он еще вчера вернулся в Нью-Йорк, а он взял и передумал.
– Он все еще в Лондоне?
– Нет, уже в Париже.
– Что он там делает?
– Да уж не по музеям ходит. Повез туда свою птичку, такую высоченную стерву.
Мичем, притворясь безразличным, углубился в текущий отчет о поставках из Намакваленда, а Коглин, сдерживая улыбку, повернулся и пошел прочь.
– Извините, Антверпен не соединяет.
– Попытайтесь еще раз, через полчаса.
Чессер снова был в номере «Коннахта». Он не жалел о покупке алмаза. Теперь его заботила огранка. В Антверпене работало больше пятнадцати тысяч мастеров, но Чессеру нужен был лучший. Вильденштейн. Это имя означало стопроцентную гарантию качества, но Чессер сомневался, удастся ли к нему попасть. Вторым кандидатом был Корнфельд, но Чессер решил не обращаться к нему, пока не потерпит неудачу у Вильденштейна.
Он старался не думать о том, что будет, если оба знаменитых мастера откажутся выполнить его заказ. Слава Богу, не приходится заниматься этим каждый день. Едва ли у него хватит духа на такую работу, хотя люди вроде Уайтмена, кажется, вполне преуспевают. Может, вырабатывается привычка? Много выигрываешь, много теряешь.
Чессер заказал по телефону виски. Потом позвонил в парикмахерскую. Ему сказали, что Марен там нет и не было, хотя она записывалась на сегодня. Чессер встревожился, потому что не в ее обычаях было отказываться от своих планов.
Ему оставалось только сидеть и ждать. Вскоре принесли виски, но толку от него было мало. Чессер попытался читать вчерашнюю газету.
В пять часов телефон зазвонил. Наконец соединили с Антверпеном. На проводе был Вильденштейн.
Чессер представился в подобающих выражениях и уже собирался перейти к сути дела, но тут появилась Марен. Не считаясь с тем, что Чессер говорит по телефону, она подошла к нему и поцеловала в губы долгим поцелуем. Вильденштейн решил, что их разъединили, и кричал «алло» с растущим раздражением.
В конце концов Чессеру удалось освободиться.
Вильденштейн спросил, что ему нужно.
– У меня есть алмаз, который я хотел бы огранить у вас.
– Одну минуту. Я посмотрю.
Чессер услышал, как Вильденштейн положил трубку на стол. Он представил себе известного гранильщика. Однажды в Антверпене Чессеру его показали. Чернобородый, ученого вида человек. Хасидский еврей в длинном черном сюртуке и черной шляпе.
Вильденштейн снова взял трубку.
– Не раньше августа, – сказал он.
– Мне нужно сейчас.
– Не смогу.
– Я обещал бриллиант через месяц.
– Приходите в августе.
– Камень в двести карат. Первоклассный. Вильденштейн колебался, и Чессер немного ободрился.
– Приносите его, я приму заказ на август, – сказал Вильденштейн.
Чессер решился. Рискнул обидеть Вильденштейна предложением перекупить его.
– Я заплачу вам сто тысяч за работу, – произнес Чессер.
– Сто тысяч чего?
– Долларов.
– Это слишком много.
– Для меня он стоит больше.
– Приезжайте в Антверпен.
– Вы возьметесь?
– Мне нужно взглянуть на камень.
– Буду завтра вечером. Когда вы уходите из мастерской?
– Я вас подожду.
– Спасибо. Для меня это очень важно.
– Посмотрим, посмотрим, – Вильденштейн попрощался и так быстро повесил трубку, что Чессер не успел и слова сказать.
Похоже, Вильденштейн согласился. За сто тысяч. Чессер не сомневался, что дело того стоит. Камень Вильденштейну понравится. Чессер подсчитал, что получит семьсот тысяч чистой прибыли. Сначала ему показалось мало, но потом он смирился, сообразив, что на этой сделке выгадывают все. Система получила семьсот тысяч за камень, который за сущие гроши выкопал какой-нибудь чернокожий рабочий. Вильденштейну обещано сто тысяч за огранку – наверняка больше ему никогда не предлагали. А Мэсси станет обладателем безупречного бриллианта, который на аукционе потянет не меньше, чем на два миллиона. Чессер тоже получит хорошую прибыль. Такую сумму он заработает только за семь лет продажи пакетов Системы. Конечно, его пакет может возрасти в цене. Теперь, после заключения столь крупной сделки, он считал это вполне вероятным.
Он пошел в спальню сказать Марен, что стал уже почти миллионером.
Марен встретила его словами: – Боже мой, я умираю от голода. Я не обедала, выпила чашку дрянного чая – и все.
Она успела раздеться, только туфли не сняла, и от этого ее красивые ноги выглядели еще длиннее и стройнее. Она подошла к туалетному столику за пачкой сигарет. Зажгла две и одну, как обычно, бросила Чессеру. Сигарета упала на пол к его ногам. Он наклонился, чтобы поднять ее, и ему послышалось, будто Марен сказала:
– Я сегодня разговаривала с Жаном-Марком.
– А?
– Я, говорю, чудесно поболтала с Жаном-Марком.
– Ну да, вы просто так, на улице, встретились.
– Вроде того. Я случайно заметила объявление возле табачного киоска. Это проводник мне его показал.
– Который?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86