наклонившись вперед и слегка скривившись вправо, тело как бы приняло форму кресла, и даже когда Шанто укладывали спать, оно не выпрямлялось, а оставалось скрюченным. Боли не покидали его больше, опухоли увеличивались при малейшей перемене погоды, после рюмки вина или куска мяса, которые он позволял себе проглотить.
— Может быть, ты выпьешь чашку молока? — спросила его Полина. — Это тебя немного освежит.
— Не хочу я молока… — ответил он между двумя стонами. — Тоже хороша выдумка — их молочная диета! Я думаю, этим-то они меня и доконали… Нет, нет, ничего мне не надо, так будет лучше всего.
Тем не менее он попросил ее переменить положение левой ноги, потому что сам не мог ее передвинуть.
— Эта проклятая ножища здорово горит сегодня! Отодвинь ее подальше, вытяни! Вот так, спасибо… Какой славный денек! О господи, господи!
Устремив глаза на необъятный горизонт, он продолжал стонать, сам того не замечая. Стонать было для него теперь так же естественно, как дышать. Одетый в просторный фланелевый синий халат, скрывавший его руки и ноги, похожие на узловатые корни, Шанто сидел, уронив на колени свои обезображенные кисти; при свете солнечного дня они казались еще более жалкими. Его занимало море, бесконечная синяя дорога, по которой двигались белые паруса; он был не в состоянии пошевелить ногой и все же жадно смотрел на этот беспредельный, развертывавшийся перед ним путь.
Полину беспокоили открытые голые ножки маленького Поля; она снова стала на колени и закутала их концом одеяла.
Три месяца после его рождения она каждый понедельник собиралась уехать. Но слабые ручки ребенка удерживали ее с непобедимой силой. В то время утром боялись, что он не доживет до вечера. Одна Полина творила чудеса, ежеминутно спасая его. Мать лежала еще в постели, а кормилица, которую пришлось нанять, была глупа и безответна, как телка, и умела только совать ему грудь. Полина окружила ребенка непрерывной заботой, следила за ним по часам, постоянно измеряла ему температуру и упорно отогревала его, как наседка, чтобы возместить ему недостающий месяц утробной жизни. В конце первого месяца он окреп, развился и стал похож на нормально родившегося ребенка. Однако он все же оставался очень хилым, и Полина не отходила от него ни на минуту, особенно с тех пор, как его отняли от груди, что он перенес довольно тяжело.
— Вот так, — сказала она, — теперь ему не будет холодно… Посмотри, как ему идет красный цвет. Он кажется совсем розовым.
Шанто с трудом повернул голову, только головой он и мог теперь шевелить.
Он проговорил:
— Если ты его поцелуешь, он проснется… Не тронь его, он спит, как херувимчик. Видишь, там дымок? Это пароход из Гавра несется на всех парах.
Чтобы доставить дяде удовольствие, Полина посмотрела на пароход. На безбрежной водяной глади двигалась черная точка, на горизонте появилась темная струйка дыма. Полина с минуту неподвижно смотрела на спокойное море, на ясный небосвод, радуясь этому прекрасному дню.
— А ведь так у меня рагу пригорит! — сказала она и направилась к кухне.
Не успела она войти в дом, как со второго этажа раздался голос:
— Полина!
То была Луиза. Она облокотилась на подоконник в бывшей спальне г-жи Шанто, которую теперь занимала молодая чета. Непричесанная, в ночной кофточке, она проговорила раздраженным тоном:
— Если Лазар здесь, скажи, чтобы он шел ко мне.
— Нет, он еще не возвращался.
Тут Луиза вышла из себя.
— Я так и знала, что мы его увидим только вечером, если он вообще соблаговолит вернуться! Он сегодня не ночевал дома, хоть и обещал быть вовремя… Очень мило с его стороны! Когда он уезжает в Кан, его оттуда не вытянешь.
— У него так мало развлечений! — мягко возразила Полина. — И потом, это дело с удобрениями, наверно, отняло у него много времени… Теперь он, должно быть, воспользуется кабриолетом доктора и вернется вместе с ним.
С тех пор, как Лазар и Луиза поселились в Бонвиле, между ними постоянно вспыхивали недоразумения. Они не ссорились открыто, но вечно раздражались и дулись друг на друга; эти двое людей ни в чем не хотели уступать и отравляли друг другу существование. Она долго не могла оправиться после тяжелых родов и теперь влачила пустую и праздную жизнь. Заботы по хозяйству внушали ей отвращение, и она убивала время за чтением или за своим туалетом, который растягивала до самого обеда. Лазар томился от невыносимой скуки, даже не дотрагивался до книжки, а целыми часами тупо глядел на море и только изредка убегал из дому в Кан, откуда возвращался еще более утомленным. А Полине пришлось взять на себя все хозяйство. Она стала для них необходимой, потому что теперь мирила их по три раза на день.
— Ты бы лучше оделась, — заметила Полина. — Сейчас, верно, придет аббат, — может быть, ты посидишь с ним и с дядей, я страшно занята.
Но Луиза продолжала сердиться:
— Ну можно ли отлучаться на столько времени? Отец еще вчера писал мне, что так уйдут наши последние деньги.
Действительно, Лазар уже затеял два неудачных предприятия, поэтому Полина, тревожась за судьбу ребенка, в качестве крестной подарила ему две трети всего, что у нее еще осталось, застраховав его за свой счет. Поль должен был ко дню совершеннолетия получить сто тысяч франков. У нее было теперь всего пятьсот франков ренты, но это огорчало ее лишь потому, что ей пришлось сократить обычную милостыню.
— Дурацкая затея — эти удобрения! — продолжала ворчать Луиза. — Папа должен был его отговорить, и, если Лазар не вернулся, значит, он там развлекается… Впрочем, меня это ничуть не трогает, пусть бегает, сколько его душе угодно!
— Тогда зачем же ты сердишься? — возразила Полина. — Право же, у бедного мальчика нет никаких дурных намерений… Так ты сойдешь? А как тебе нравится Вероника? Куда-то исчезла и в субботу свалила на меня всю стряпню.
Это было совершенно непонятное происшествие, уже два часа занимавшее весь дом. Служанка очистила овощи, ощипала и выпотрошила утку, приготовила и положила на тарелку мясо — и вдруг как сквозь землю провалилась, ее нигде не могли сыскать. Полина, в полном недоумении, решила наконец сама поставить кушанье на огонь.
— Она все еще не вернулась? — спросила Луиза, позабыв о своем гневе.
— Нет! Знаешь, что я думаю? Она заплатила какой-то женщине сорок су за утку, а я, помнится, сказала ей, что видела в Вершмоне гораздо лучшую за тридцать. Ее всю передернуло, и она так на меня посмотрела, словно готова была съесть. Держу пари, что она отправилась в Вершмон проверить, не сочиняю ли я.
Полина смеялась, но в ее смехе чувствовалась печаль: она страдала от беспричинной грубости Вероники. Внутренний перелом, совершившийся в служанке после смерти г-жи Шанто, постепенно пробудил в ней прежнюю ненависть к Полине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Может быть, ты выпьешь чашку молока? — спросила его Полина. — Это тебя немного освежит.
— Не хочу я молока… — ответил он между двумя стонами. — Тоже хороша выдумка — их молочная диета! Я думаю, этим-то они меня и доконали… Нет, нет, ничего мне не надо, так будет лучше всего.
Тем не менее он попросил ее переменить положение левой ноги, потому что сам не мог ее передвинуть.
— Эта проклятая ножища здорово горит сегодня! Отодвинь ее подальше, вытяни! Вот так, спасибо… Какой славный денек! О господи, господи!
Устремив глаза на необъятный горизонт, он продолжал стонать, сам того не замечая. Стонать было для него теперь так же естественно, как дышать. Одетый в просторный фланелевый синий халат, скрывавший его руки и ноги, похожие на узловатые корни, Шанто сидел, уронив на колени свои обезображенные кисти; при свете солнечного дня они казались еще более жалкими. Его занимало море, бесконечная синяя дорога, по которой двигались белые паруса; он был не в состоянии пошевелить ногой и все же жадно смотрел на этот беспредельный, развертывавшийся перед ним путь.
Полину беспокоили открытые голые ножки маленького Поля; она снова стала на колени и закутала их концом одеяла.
Три месяца после его рождения она каждый понедельник собиралась уехать. Но слабые ручки ребенка удерживали ее с непобедимой силой. В то время утром боялись, что он не доживет до вечера. Одна Полина творила чудеса, ежеминутно спасая его. Мать лежала еще в постели, а кормилица, которую пришлось нанять, была глупа и безответна, как телка, и умела только совать ему грудь. Полина окружила ребенка непрерывной заботой, следила за ним по часам, постоянно измеряла ему температуру и упорно отогревала его, как наседка, чтобы возместить ему недостающий месяц утробной жизни. В конце первого месяца он окреп, развился и стал похож на нормально родившегося ребенка. Однако он все же оставался очень хилым, и Полина не отходила от него ни на минуту, особенно с тех пор, как его отняли от груди, что он перенес довольно тяжело.
— Вот так, — сказала она, — теперь ему не будет холодно… Посмотри, как ему идет красный цвет. Он кажется совсем розовым.
Шанто с трудом повернул голову, только головой он и мог теперь шевелить.
Он проговорил:
— Если ты его поцелуешь, он проснется… Не тронь его, он спит, как херувимчик. Видишь, там дымок? Это пароход из Гавра несется на всех парах.
Чтобы доставить дяде удовольствие, Полина посмотрела на пароход. На безбрежной водяной глади двигалась черная точка, на горизонте появилась темная струйка дыма. Полина с минуту неподвижно смотрела на спокойное море, на ясный небосвод, радуясь этому прекрасному дню.
— А ведь так у меня рагу пригорит! — сказала она и направилась к кухне.
Не успела она войти в дом, как со второго этажа раздался голос:
— Полина!
То была Луиза. Она облокотилась на подоконник в бывшей спальне г-жи Шанто, которую теперь занимала молодая чета. Непричесанная, в ночной кофточке, она проговорила раздраженным тоном:
— Если Лазар здесь, скажи, чтобы он шел ко мне.
— Нет, он еще не возвращался.
Тут Луиза вышла из себя.
— Я так и знала, что мы его увидим только вечером, если он вообще соблаговолит вернуться! Он сегодня не ночевал дома, хоть и обещал быть вовремя… Очень мило с его стороны! Когда он уезжает в Кан, его оттуда не вытянешь.
— У него так мало развлечений! — мягко возразила Полина. — И потом, это дело с удобрениями, наверно, отняло у него много времени… Теперь он, должно быть, воспользуется кабриолетом доктора и вернется вместе с ним.
С тех пор, как Лазар и Луиза поселились в Бонвиле, между ними постоянно вспыхивали недоразумения. Они не ссорились открыто, но вечно раздражались и дулись друг на друга; эти двое людей ни в чем не хотели уступать и отравляли друг другу существование. Она долго не могла оправиться после тяжелых родов и теперь влачила пустую и праздную жизнь. Заботы по хозяйству внушали ей отвращение, и она убивала время за чтением или за своим туалетом, который растягивала до самого обеда. Лазар томился от невыносимой скуки, даже не дотрагивался до книжки, а целыми часами тупо глядел на море и только изредка убегал из дому в Кан, откуда возвращался еще более утомленным. А Полине пришлось взять на себя все хозяйство. Она стала для них необходимой, потому что теперь мирила их по три раза на день.
— Ты бы лучше оделась, — заметила Полина. — Сейчас, верно, придет аббат, — может быть, ты посидишь с ним и с дядей, я страшно занята.
Но Луиза продолжала сердиться:
— Ну можно ли отлучаться на столько времени? Отец еще вчера писал мне, что так уйдут наши последние деньги.
Действительно, Лазар уже затеял два неудачных предприятия, поэтому Полина, тревожась за судьбу ребенка, в качестве крестной подарила ему две трети всего, что у нее еще осталось, застраховав его за свой счет. Поль должен был ко дню совершеннолетия получить сто тысяч франков. У нее было теперь всего пятьсот франков ренты, но это огорчало ее лишь потому, что ей пришлось сократить обычную милостыню.
— Дурацкая затея — эти удобрения! — продолжала ворчать Луиза. — Папа должен был его отговорить, и, если Лазар не вернулся, значит, он там развлекается… Впрочем, меня это ничуть не трогает, пусть бегает, сколько его душе угодно!
— Тогда зачем же ты сердишься? — возразила Полина. — Право же, у бедного мальчика нет никаких дурных намерений… Так ты сойдешь? А как тебе нравится Вероника? Куда-то исчезла и в субботу свалила на меня всю стряпню.
Это было совершенно непонятное происшествие, уже два часа занимавшее весь дом. Служанка очистила овощи, ощипала и выпотрошила утку, приготовила и положила на тарелку мясо — и вдруг как сквозь землю провалилась, ее нигде не могли сыскать. Полина, в полном недоумении, решила наконец сама поставить кушанье на огонь.
— Она все еще не вернулась? — спросила Луиза, позабыв о своем гневе.
— Нет! Знаешь, что я думаю? Она заплатила какой-то женщине сорок су за утку, а я, помнится, сказала ей, что видела в Вершмоне гораздо лучшую за тридцать. Ее всю передернуло, и она так на меня посмотрела, словно готова была съесть. Держу пари, что она отправилась в Вершмон проверить, не сочиняю ли я.
Полина смеялась, но в ее смехе чувствовалась печаль: она страдала от беспричинной грубости Вероники. Внутренний перелом, совершившийся в служанке после смерти г-жи Шанто, постепенно пробудил в ней прежнюю ненависть к Полине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102