Сигары покупал также нотариус Жиродо.
Олицетворением полнейшего равнодушия был Пуальфар. Его занимали совсем иные вопросы. Последнее время аптекаря неотступно мучила сенная лихорадка. По его лицу меланхолически струилась влага, повисшая унылыми сталактитами на кончике носа. Эта болезнь снова обострила воображение эротомана. Ему удалось отыскать в Лионе ужасающе худую и безобразную девку, проститутку без клиентуры, удивительно подходившую для имитации трупного окоченения. У неё резко выпирали кости таза, живот был впалым от голода, рёбра выступали, как у распятой, мятые морщинистые груди были похожи на два шарика, из которых выпустили воздух. Своему редкостному таланту вызывания замогильных образов аптекарь приготовил максимально выигрышное обрамление. Он снял на узкой улочке квартала Якобинцев тёмный и даже немного смрадный полуподвал, куда стал приходить раз или два в неделю, чтобы совершать положение во гроб. Освещённое двумя тусклыми свечами, обнажённое тело этой особы приобретало восковую бледность и казалось идеально неподвижным. Пуальфар неотрывно глядел на него, предаваясь крайнему сладострастию. Запахи отбросов, проникающие с лестничной клетки, казались аптекарю запахом тления. Никогда ещё ему не удавалось найти более прекрасного экземпляра для своих оригинальных утех. Аптекарь был в таком восторге от мнимого погребения, что назначил своей любовнице месячное жалование. Впрочем, оно было не слишком щедрым, так как аптекарь боялся, что вследствие благосостояния костлявость и безжизненная окраска тела, приводившего его в такой экстаз, могут исчезнуть. Его опасения были беспочвенны. Страшная прожорливость его содержанки должна была возместить ужасы двадцатипятилетней нищеты. Пища, брошенная в пропасть голодного прошлого, нисколько не увеличивала беднягу в весе. Способность набивать желудок не жирея сделала её бесценной для Пуальфара, посвящавшего ей много времени и слёз. За всё время своего вдовства он никогда ещё не испытывал подобного наслаждения. Целиком отдавшись своей страсти, он совершенно не интересовался событиями, расколовшими городок надвое.
А пока в Клошмерле группировались антипатии в ожидании часа, когда можно будет ринуться в бой, маленькая Роза Бивак преспокойно носила свой юный живот. Он уже начинал заостряться самым наглым образом и своим видом оскорблял высокие принципы, ибо в нём беззаконно созревал маленький житель Клошмерля. Люди не знали, как его окрестят: Биваком, Бродекеном или именем какого-нибудь третьего плута, которого весенние ночи втравили в эту запутанную историю. Само собой разумеется, злые языки трудились вовсю, безмерно преувеличивая прегрешения бедняжки. Все эти грязные толки возмущали Эрнеста Тафарделя, который был человеком великодушным, несмотря на все свои смешные качества. Он был сторонником абсолютной свободы и однажды, встретив на улице юную грешницу, обратился к ней со своим обычным красноречием:
– Надо думать, малютка, что ваше незаконное дитя не княжеского происхождения. Вам следовало бы выбрать ему родителя, которого родовой герб опоясывал бы, как дорогую сигару. Тогда ваше чрево было бы почитаемо, а плод его многославен.
Смысл этих ободряющих речей ускользнул от понимания Розы Бивак, у которой было простое сердце, плодородное лоно и крепкий, безотказный организм. Роза Бивак не особенно страдала оттого, что лишилась банта дочери Пресвятой Марии. Эта желторотая дурочка выглядела трогательно в своей беременности. У неё был завидный цвет лица, и трудно было смотреть без улыбки одобрения на её близкое материнство. И этот расцвет менее всего прощали ей благонравные женщины Клошмерля. Но Роза Бивак не замечала ненависти, потому что сама не знала этого чувства. Она ожидала своего Клодиуса Бродекена, который должен был приехать со дня на день.
8
ПРИБЫТИЕ КЛОДИУСА БРОДЕКЕНА
Около четырёх часов дня, когда над Клошмерлем склонялось знойное августовское солнце, у городского вокзала остановился поезд. Из него вышел только один человек – солдат, одетый в форму горного стрелка, с ефрейторской нашивкой на рукаве.
– Стало быть, приехал, Клодиус? – спросил его контролёр.
– Стало быть, приехал, Жан-Мари.
– К самому празднику, хитрец!
– К самому празднику, Жан-Мари.
– Славный праздничек получится при такой погоде!
– Славный праздничек, я уж об этом подумал.
От городского вокзала до самого городка нужно было идти пять километров по извилистой горной дороге. Всего лишь часок ходьбы для солдата, идущего бойким шагом альпийского стрелка, лучшим в мире военным шагом. Дорога дружески поскрипывала под массивными, хорошо подкованными ботинками Бродекена, в которых было так удобно ноге.
Всегда отрадно снова увидеть родимые края, особенно если тебя ожидает там что-то приятное. Клодиус Бродекен чувствовал себя счастливым: он гордился своей тёмной формой, украшенной ефрейторской нашивкой. К концу службы он должен был получить чин капрала, а капрал альпийских стрелков – лучший капрал в мире. Отличный солдат, отличный стрелок и расторопный малый, Клодиус Бродекен был на хорошем счету в своей роте.
Он шёл, одетый в горнострелковую форму: тёмный берет и щеголеватый мундир. У него были икры альпийского стрелка, то есть самые прекрасные икры во всей французской армии, самые прекрасные икры во всех армиях мира – самые упругие, крепкие и мускулистые в тех местах, где им и полагается быть таковыми. Правда, это были суконные икры, но тем не менее… Не всякому дано так ловко закручивать обмотки и наворачивать на икры вдвое больше сукна, чем солдатики из пехотной братии, накручивающие обмотки ровно, а не крест-накрест, отчего их лодыжки становятся тяжёлыми, а ноги прямыми, как будто у них и вовсе нет икр. Икры Клодиуса Бродекена были предметом его гордости. Для того, чтобы хорошо ходить и хорошо лазать по горам, нужно иметь сильные и крепкие икры. Это так же бесспорно, как тот факт, что ценность пехотинца заключается в его способности долго и размеренно маршировать. Именно так умел ходить Клодиус Бродекен, ефрейтор горных стрелков, неутомимый ходок. Он и теперь шёл резвой походкой альпийского стрелка, чётко печатая шаг, как на военном параде.
В полку он числился стрелком Бродекеном (матрикул 1103). Как уже говорилось, Клодиус был на хорошем счету в своей роте, но тем не менее вдали от родного городка он ощущал себя человеком, потерявшим точку опоры. Теперь же, вернувшись в родные места, он почувствовал, что снова становится настоящим клошмерльским парнем – прежним Клодиусом Бродекеном, но только более искушённым в жизни, так как он успел за время службы стать забиякой и сердцеедом. Клодиус Бродекен был счастлив, что снова видит холмы, покрытые созревающим виноградом, что скоро будет в Клошмерле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Олицетворением полнейшего равнодушия был Пуальфар. Его занимали совсем иные вопросы. Последнее время аптекаря неотступно мучила сенная лихорадка. По его лицу меланхолически струилась влага, повисшая унылыми сталактитами на кончике носа. Эта болезнь снова обострила воображение эротомана. Ему удалось отыскать в Лионе ужасающе худую и безобразную девку, проститутку без клиентуры, удивительно подходившую для имитации трупного окоченения. У неё резко выпирали кости таза, живот был впалым от голода, рёбра выступали, как у распятой, мятые морщинистые груди были похожи на два шарика, из которых выпустили воздух. Своему редкостному таланту вызывания замогильных образов аптекарь приготовил максимально выигрышное обрамление. Он снял на узкой улочке квартала Якобинцев тёмный и даже немного смрадный полуподвал, куда стал приходить раз или два в неделю, чтобы совершать положение во гроб. Освещённое двумя тусклыми свечами, обнажённое тело этой особы приобретало восковую бледность и казалось идеально неподвижным. Пуальфар неотрывно глядел на него, предаваясь крайнему сладострастию. Запахи отбросов, проникающие с лестничной клетки, казались аптекарю запахом тления. Никогда ещё ему не удавалось найти более прекрасного экземпляра для своих оригинальных утех. Аптекарь был в таком восторге от мнимого погребения, что назначил своей любовнице месячное жалование. Впрочем, оно было не слишком щедрым, так как аптекарь боялся, что вследствие благосостояния костлявость и безжизненная окраска тела, приводившего его в такой экстаз, могут исчезнуть. Его опасения были беспочвенны. Страшная прожорливость его содержанки должна была возместить ужасы двадцатипятилетней нищеты. Пища, брошенная в пропасть голодного прошлого, нисколько не увеличивала беднягу в весе. Способность набивать желудок не жирея сделала её бесценной для Пуальфара, посвящавшего ей много времени и слёз. За всё время своего вдовства он никогда ещё не испытывал подобного наслаждения. Целиком отдавшись своей страсти, он совершенно не интересовался событиями, расколовшими городок надвое.
А пока в Клошмерле группировались антипатии в ожидании часа, когда можно будет ринуться в бой, маленькая Роза Бивак преспокойно носила свой юный живот. Он уже начинал заостряться самым наглым образом и своим видом оскорблял высокие принципы, ибо в нём беззаконно созревал маленький житель Клошмерля. Люди не знали, как его окрестят: Биваком, Бродекеном или именем какого-нибудь третьего плута, которого весенние ночи втравили в эту запутанную историю. Само собой разумеется, злые языки трудились вовсю, безмерно преувеличивая прегрешения бедняжки. Все эти грязные толки возмущали Эрнеста Тафарделя, который был человеком великодушным, несмотря на все свои смешные качества. Он был сторонником абсолютной свободы и однажды, встретив на улице юную грешницу, обратился к ней со своим обычным красноречием:
– Надо думать, малютка, что ваше незаконное дитя не княжеского происхождения. Вам следовало бы выбрать ему родителя, которого родовой герб опоясывал бы, как дорогую сигару. Тогда ваше чрево было бы почитаемо, а плод его многославен.
Смысл этих ободряющих речей ускользнул от понимания Розы Бивак, у которой было простое сердце, плодородное лоно и крепкий, безотказный организм. Роза Бивак не особенно страдала оттого, что лишилась банта дочери Пресвятой Марии. Эта желторотая дурочка выглядела трогательно в своей беременности. У неё был завидный цвет лица, и трудно было смотреть без улыбки одобрения на её близкое материнство. И этот расцвет менее всего прощали ей благонравные женщины Клошмерля. Но Роза Бивак не замечала ненависти, потому что сама не знала этого чувства. Она ожидала своего Клодиуса Бродекена, который должен был приехать со дня на день.
8
ПРИБЫТИЕ КЛОДИУСА БРОДЕКЕНА
Около четырёх часов дня, когда над Клошмерлем склонялось знойное августовское солнце, у городского вокзала остановился поезд. Из него вышел только один человек – солдат, одетый в форму горного стрелка, с ефрейторской нашивкой на рукаве.
– Стало быть, приехал, Клодиус? – спросил его контролёр.
– Стало быть, приехал, Жан-Мари.
– К самому празднику, хитрец!
– К самому празднику, Жан-Мари.
– Славный праздничек получится при такой погоде!
– Славный праздничек, я уж об этом подумал.
От городского вокзала до самого городка нужно было идти пять километров по извилистой горной дороге. Всего лишь часок ходьбы для солдата, идущего бойким шагом альпийского стрелка, лучшим в мире военным шагом. Дорога дружески поскрипывала под массивными, хорошо подкованными ботинками Бродекена, в которых было так удобно ноге.
Всегда отрадно снова увидеть родимые края, особенно если тебя ожидает там что-то приятное. Клодиус Бродекен чувствовал себя счастливым: он гордился своей тёмной формой, украшенной ефрейторской нашивкой. К концу службы он должен был получить чин капрала, а капрал альпийских стрелков – лучший капрал в мире. Отличный солдат, отличный стрелок и расторопный малый, Клодиус Бродекен был на хорошем счету в своей роте.
Он шёл, одетый в горнострелковую форму: тёмный берет и щеголеватый мундир. У него были икры альпийского стрелка, то есть самые прекрасные икры во всей французской армии, самые прекрасные икры во всех армиях мира – самые упругие, крепкие и мускулистые в тех местах, где им и полагается быть таковыми. Правда, это были суконные икры, но тем не менее… Не всякому дано так ловко закручивать обмотки и наворачивать на икры вдвое больше сукна, чем солдатики из пехотной братии, накручивающие обмотки ровно, а не крест-накрест, отчего их лодыжки становятся тяжёлыми, а ноги прямыми, как будто у них и вовсе нет икр. Икры Клодиуса Бродекена были предметом его гордости. Для того, чтобы хорошо ходить и хорошо лазать по горам, нужно иметь сильные и крепкие икры. Это так же бесспорно, как тот факт, что ценность пехотинца заключается в его способности долго и размеренно маршировать. Именно так умел ходить Клодиус Бродекен, ефрейтор горных стрелков, неутомимый ходок. Он и теперь шёл резвой походкой альпийского стрелка, чётко печатая шаг, как на военном параде.
В полку он числился стрелком Бродекеном (матрикул 1103). Как уже говорилось, Клодиус был на хорошем счету в своей роте, но тем не менее вдали от родного городка он ощущал себя человеком, потерявшим точку опоры. Теперь же, вернувшись в родные места, он почувствовал, что снова становится настоящим клошмерльским парнем – прежним Клодиусом Бродекеном, но только более искушённым в жизни, так как он успел за время службы стать забиякой и сердцеедом. Клодиус Бродекен был счастлив, что снова видит холмы, покрытые созревающим виноградом, что скоро будет в Клошмерле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97