Реверт Набиолла пожал плечами и ушел вместе с ним. Странно: их никто хорошо не знал, но когда они ушли, что-то поменялось. Школа впала в какой-то ступор, отчаяние… На следующей неделе декану сдалось семеро – больше, чем за весь предыдущий месяц. Кажется, командование Школы, тоже что-то почувствовала – на следующей неделе никого не казнили. Но только одну неделю. Зима двигалась к солнцестоянию – было очень холодно и перед тем как долбить холодную землю, нам пришлось разгребать снег. С молчаливого согласия караула их пепел ссыпали в одну яму. Прах к праху…
Отчего заболел Сайд? Наверное виной тому была зима – чтобы сохранить тепло все щели в здании забили паклей и заклеили тканью, пропитанной мукой. Потом, весной, когда лед на окнах растаял и от воды мука начал цвести, в неимоверном количестве расплодились тараканы. Когда ленты содрали и тараканам стало нечего есть., то с голоду они пожрали всех клопов и блох в школе, а потом вымерли сами. Но тогда до весны было далеко. Мало кто думал, что доживет до весны – и многие оказались правы. Лишенная щелей школа, утратила свои сквозняки – все были рады этому, кроме Сайда. Сперва он впал в легкую тоску. На арену не ходил, пропускал занятия – я боялся, что его приговорят к смерти за нерадивость. Но этого не произошло, находились другие – тогда я не понимал почему. Я думал: грусть проходит. Но этого не происходило – он тосковал по сквознякам. Иногда сайд выходил на улицу, но в кольце Стены, трещал мороз, способный заморозить на лету не только птицу, но и ветер. Мороз был жутким – камины и печи просто не справлялись, хотя Смотритель Печей и скопил двойной запас дров. Но дым поднимался прямо к небесам, и не было ни ветерка, что отклонил бы его в сторону. Сайд не выздоровел – ему становилось все хуже. В одно утро боль скрутила его так, что он грыз подушку, дабы не выпустить крик наружу. Его болезнь испугала многих – некоторые всерьез считали, что у Сайда стальное сердце, которое гонит смесь щелока и каменного масла. Его болезни боялись даже больше, нежели самого Сайда. А вдруг это заразно, а вдруг от этого не умирают, и становятся еще сильней? У постели больного склонились только те, кто считал танцы со смертью долгом службы и его друзья. Я до сих пор не решил, куда принадлежал я. Совет был недолог. Кажется Громан сказал:
– Дже, помоги ему…
– Я не лекарь.
– Но ты же лечил того рядового. Я не сразу понял, что он говорит о Хайдере.
– Он был кадетом…
– С каких пор кадеты не люди? Я пожал плечами и подошел к Сайду. Он жаловался на жуткие боли и если верить его рассказам, выходило, что источник боли находился чуть ниже плечей… и в нескольких дюймах за спиной. То бишь вне его тела. Когда я сказал это остальным, Малыш спросил:
– Как может болеть то, чего нет? Что будешь делать?
– Не знаю… – немного подумав, добавил: Я скоро. Я вышел из комнаты, тайком вытащив из сумки сухарь. В столовой я нашел кусок сыра, сухой будто камень и наполовину с плесенью. Выбежал на холод, отодрал с дерева кусок коры, разрыл под снегом какую-то траву. Она была бело зеленой, но почему-то ароматной и свежей. Все это я растер камнями, порошок разбавил водой и слепил полдюжины шариков размером с ноготь. Когда я вернулся в комнату, там остался только Сайд. Я отдал ему свое лекарство, он проглотил два колобка, достал из-за кровати флягу и запил содержимым…
– Так ты еще и врач… – сказал он, вытирая губы. Я отрицательно покачал головой.
– А кто научил?
– Да никто и не учил…
– А у меня был дружок… Хирург. Все что-то резал, шил… Бывало, поймает собаку отрежет одну голову, а пришьет другую. Обычно твари сдыхали, но как-то пришил он кошке собачью голову. Так мы уродца выкрали и забросили через фронт
– ох там и переполох был… А он обиделся… Еще пытался вывести науку фехтования из анатомии. Хотя сам дрался неважно. А под Бреанной его самого разделали будто для анатомического. Анатомический театр одного актера! Я промолчал – а что мне оставалось делать. Вылечить мое лекарство ничего не могло, но вреда от него тоже было никакого. Ну что ж в нашей воле всегда дать что-то больному – или сочувствие или легкую смерть. Но через некоторое время Сайд пробормотал:
– Слушай, а ведь полегчало… Тогда я подумал, что на самом деле помогло содержимое его фляги, но потом понял, что Сайд поверил в мое лекарство и убедил себя, что оно поможет…
– У меня всегда там болит, когда меняется ветер… Но пока ветер не тот…
– И что у тебя болит.
– Не знаю. Может быть крылья… Знаешь, когда-то у меня были крылья. Я пожал плечами – бывали случаи, что усекновенные конечности тревожить хозяина. Мне рассказывали случай, как один мог двигать стакан призраком своей руки. Но крылья… Крылья… Я отдал бы немало за пару крыльев…
Человеку свойственно уставать. Иногда он устает от собственных воспоминаний и тогда ему хочется забыться. В Школе нас потчевали слабеньким плодовым вином – мерзким на вкус. Тем, что давали нам в день, напиться не было никакой возможности. Некоторые собирали его, чтобы раз в месяц напиться. Появились различные суррогаты – вино смешивали с вытяжками из бузины, волчьей ягоды. Каждый исхитрялся как мог – скажем я пил вино на пустой желудок и наперстками. Потом Громан познакомил меня с Орсоном –они где-то когда-то пересекались. Можно сказать, что Орсона знал и я – когда я латал кадета, он чем-то делился и даже чему-то меня научил. Из двух кружек Орсон скастрюлил самогонный аппарат. Он умудрялся гнать из всего, что попадало к нам на стол. Мало того – он был садоводом. Не знаю, есть ли более подходящее занятие для солдата. Он строгал ящики, высаживал в плошки цветы. Никакой особой системы у него не было – у него росло все, семена чего он мог достать: от гороха до гранатового деревца. Когда он заполнил подоконники у себя, он принялся раздавать растения знакомым. Мне он подарил фиалку, она, кажется неплохо пахла, но теперь на всю оставшуюся жизнь запах фиалки вызывает в памяти тюрьму. Графу тоже что-то досталось, но что именно я, запамятовал В школе он устроился быстро – он умудрился подружиться со Смотрителем Печей. Это была странная дружба – вроде той, между овцами и волками. Может статься, начнись заваруха, они бы дрались друг с другом не задумываясь. От Смотрителя он получал дрова, доски, сырье для самогона, а потом они его вместе и пили. Дружбу с нами и со Смотрителем он не смешивал, за что я остался ему благодарным.
– Человек, он, в сущности, неплохой. – будто оправдывал Орсон эту дружбу. Вроде нас – только его испортила война… Нас всех испортила война, – сказал потом Гебер Громан… Самой большой добычей Орсона стал ключ от чердака. Вообще – обладать ключом, считалось в Школе символом власти – самым важными были ключ от оружейной и еще три, которые открывали туннели к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56