Между нами было шагов десять, но я смог сделать только один. Сабля вдруг стала тяжелой и я рухнул лицом в черную траву.
Умирать лучше днем. Я повторяю эти слова раз за разом, но понимаю, что смерть вольна приходить без приглашения. В свете свечей все кажется неимоверно тяжелым и в то же время хрупким. Длинные тени ложатся на полы и стены, переплетаясь с тьмой. В полумраке расстояния кажутся больше, углы –темнее, направления –размытыми. Воображение рисует всяких химер, что тянут свои щупальца к нам из Великого Ничто. Мы боимся темноты, потому что знаем – в темноту уходят навсегда. Но не всегда у умирающего есть шанс выбрать время своего ухода. Вечером убивает страх перед нарождающейся ночью, кровь стынет в холоде ночи, успокаивая сердце навсегда. Блаженны умершие на рассвете – борьба с тьмой съела все их силы и душа уже не в силах вынести радости. И только днем смерть легка и чиста. Я еще жив – смерть мне еще предстоит. Я знаю: смерть, это то, что случается со всеми. Говорят, перед смертью вспоминают всю свою жизнь. Потом я много раз пересекался со смертью, но всегда вспоминалась только та ночь. Тогда я не хотел умирать, пытаясь дожить до рассвета. Я даже не думал, что утро может быть хуже ночи. Я верил – умирать лучше днем.
Полноту нашего разгрома я понял лишь утром. Я сидел у окна. Мои руки были спеленаты за спиной так, что я не мог пошевелить и пальцем. Я не видел их и даже не чувствовал. Я вообще не был уверен, что они у меня были, но ведь что-то там было связано. За окном была та же деревня, что и вчера. Но сегодня они не была нашей. Улицы хранили следы ночного побоища, и крестьяне из-за оград смотрели на солдат. Мое пробуждение было тяжелым и насильственным. Меня растолкал какой-то солдат и повел на допрос. Хотя о том, куда и зачем меня повели, я узнал когда напротив меня расположился их гауптман. Он поставил на стол оловянную кружку с отваром, потом из своей тубы вытащил походный писчий прибор, и бумаги. Его бумаги были в большинстве своем пусты и он, вытащив перья и открыв чернильницу принялся подготавливать их к заполнению. Наконец, гауптман закончил приготовления и начал со стандартного вопроса:
– Что за часть? По уставу я имел право выдать на допросе свое имя и номер части. Но почему-то мне было наплевать на уставы и я решил, что буду отвечать на то, что посчитаю нужным. Умирать не хотелось вчера ночью, когда я дрался, сегодня пришла какая-то апатия и больше всего я боялся унизиться.
– Вторая отдельная регийская хоругвь, – ответил я с неохотой.
– А вы одеты…
– Я не успел получить униформу…
– Ладно, поверим… Ваше звание и полное имя…
– Лейтенант Дже… – я задумался. Настоящей фамилии говорить не хотелось. Я вспомнил Тронда, но тут мне на ум пришло другое, и я сказал: Кано. Лейтенант Дже Кано, командир хоругви… Гауптман удивленно поднял глаза:
– А сколько вам лет… Я подумал, что имею право ответить на этот вопрос.
– Семнадцать.
– Вы молоды даже для лейтенанта, даже для командира бандеры… Не говоря уже об хоругви.
– Я принял командование уже после окружения. Мой собеседник пожал плечами:
– Да, ладно, какая разница… При обыске мы не нашли шифроблокнотов?..
– Их приказал сжечь еще прошлый командир.
– Замечательно. Я так и думал. А шифровальщик?..
– А шифровальщик погиб.
– Погиб или умер?
– Погиб. Было еще дюжина вопросов – иногда я говорил правду, иногда полу правду, иногда нес полную чушь. Было видно, что бумаги заполнялись для проформы и особого значения не имели. Наконец, гауптман черканул что-то в своих бумагах, затем пересыпал их песком и сложил в тубу. Потом посмотрел мне в глаза и спросил:
– Скажи мне – а на что вы вообще надеялись, когда шли на прорыв?
– На победу. – ответил я. Он рассмеялся, но ничего не сказал. Лишь поднявшись из-за стола и одеваясь, он продолжил:
– Вообще-то мы имеем приказ, уничтожать не сложивших оружия, немедленно без суда и следствия. Но относительно таких как ты, я имею другую инструкцию… Конечно я бы мог тебя казнить, чтобы не создавать себе лишних проблем… Он поднял чашку и, допив содержимое, добавил:
– Но будем солдатами до конца. Честное слово, я не знаю, что вас ждет. Мне только известно, что с этого утра вы исчезли для мира. Посему, считаю возможным предложить вам последнее желание. Итак? Это была обычная щедрость палача – чего изволите, намылить ли петлю, одеть повязку на глаза, чтоб не так больно было умирать… Хоть немного выторговать у смерти. Я ответил:
– Я хочу попрощаться со своими солдатами. Он удивленно поднял глаза:
– Зачем? Мы их похороним сами…
– Я говорю о живых. О пока живых.
– Ты что, до сих пор не понял? – удивился гауптман, – этой ночью уцелел только ты… Меня вывели из избы. Ко мне подвели мерина – тягловую силу самого спокойного нрава, ибо руки мне развязывать не собирались. Меня подсадили и конвоируемый двумя унтерами, я двинулся из деревни. Проезжая по улицам, я осмотрелся по сторонам – на земле все еще лежали трупы и их только начинали убирать. Я так и не узнал, похоронили ли они всех, или только своих. Судя по количеству солдат в деревне, против нас была брошена целая дивизия. А перед самым выездом из деревни, мы обогнали полуроту магиков. Они шли колонной по четыре. Шли не в ногу, ломая линию шеренг и было что-то неестественное в этих людях без оружия и брони. Я подумал о коменданте Тебро – возможно эта часть его развеселила, но я был в этом сильно неуверен… За околицей села дорога разделялась на две, но я не мог выбирать, по которой двигаться. Все решалось не мной. Так начинался первый день плена.
II
Я видел, как уходила война. Уходила тяжело, в муках, но разве возможен другой исход для войны? Я даже не знаю, что вам рассказать о моей дороге. Может вспомнить, как мы обходили деревни, объятые черным пламенем чумы. Об оцеплениях, что перегораживали дороги, поля и леса и считали себя мертвецами, лишь потому, что охраняли смерть. Солдатам в оцеплениях приказали быть героями – и они ими стали. И я преклоняю пред ними голову, не смотря на то, что вчера еще они были моими врагами. Может, мне стоит вспомнить о дорогах, на которых мы часто встречали карантинные отряды, что уничтожали своих вчерашних сослуживцев – людей, которые успели только обучиться науке убивать. А может, мне рассказать про нищих калек, что просили на площадях подаяние. Про людей, что проходили мимо них, потупив глаза, потому что сами были нищими. Я помню дорогу, помню, как вокруг бесновалась осень. Как золотом горели леса, и павший лист устилал нашу дорогу. Странно, но я почти не помню своих конвоиров. Я провел с ними почти два дня, но теперь вряд ли смогу узнать. Их мало трогало то, что творилось вокруг. Они почти все время молчали, обмениваясь лишь самыми необходимыми фразами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Умирать лучше днем. Я повторяю эти слова раз за разом, но понимаю, что смерть вольна приходить без приглашения. В свете свечей все кажется неимоверно тяжелым и в то же время хрупким. Длинные тени ложатся на полы и стены, переплетаясь с тьмой. В полумраке расстояния кажутся больше, углы –темнее, направления –размытыми. Воображение рисует всяких химер, что тянут свои щупальца к нам из Великого Ничто. Мы боимся темноты, потому что знаем – в темноту уходят навсегда. Но не всегда у умирающего есть шанс выбрать время своего ухода. Вечером убивает страх перед нарождающейся ночью, кровь стынет в холоде ночи, успокаивая сердце навсегда. Блаженны умершие на рассвете – борьба с тьмой съела все их силы и душа уже не в силах вынести радости. И только днем смерть легка и чиста. Я еще жив – смерть мне еще предстоит. Я знаю: смерть, это то, что случается со всеми. Говорят, перед смертью вспоминают всю свою жизнь. Потом я много раз пересекался со смертью, но всегда вспоминалась только та ночь. Тогда я не хотел умирать, пытаясь дожить до рассвета. Я даже не думал, что утро может быть хуже ночи. Я верил – умирать лучше днем.
Полноту нашего разгрома я понял лишь утром. Я сидел у окна. Мои руки были спеленаты за спиной так, что я не мог пошевелить и пальцем. Я не видел их и даже не чувствовал. Я вообще не был уверен, что они у меня были, но ведь что-то там было связано. За окном была та же деревня, что и вчера. Но сегодня они не была нашей. Улицы хранили следы ночного побоища, и крестьяне из-за оград смотрели на солдат. Мое пробуждение было тяжелым и насильственным. Меня растолкал какой-то солдат и повел на допрос. Хотя о том, куда и зачем меня повели, я узнал когда напротив меня расположился их гауптман. Он поставил на стол оловянную кружку с отваром, потом из своей тубы вытащил походный писчий прибор, и бумаги. Его бумаги были в большинстве своем пусты и он, вытащив перья и открыв чернильницу принялся подготавливать их к заполнению. Наконец, гауптман закончил приготовления и начал со стандартного вопроса:
– Что за часть? По уставу я имел право выдать на допросе свое имя и номер части. Но почему-то мне было наплевать на уставы и я решил, что буду отвечать на то, что посчитаю нужным. Умирать не хотелось вчера ночью, когда я дрался, сегодня пришла какая-то апатия и больше всего я боялся унизиться.
– Вторая отдельная регийская хоругвь, – ответил я с неохотой.
– А вы одеты…
– Я не успел получить униформу…
– Ладно, поверим… Ваше звание и полное имя…
– Лейтенант Дже… – я задумался. Настоящей фамилии говорить не хотелось. Я вспомнил Тронда, но тут мне на ум пришло другое, и я сказал: Кано. Лейтенант Дже Кано, командир хоругви… Гауптман удивленно поднял глаза:
– А сколько вам лет… Я подумал, что имею право ответить на этот вопрос.
– Семнадцать.
– Вы молоды даже для лейтенанта, даже для командира бандеры… Не говоря уже об хоругви.
– Я принял командование уже после окружения. Мой собеседник пожал плечами:
– Да, ладно, какая разница… При обыске мы не нашли шифроблокнотов?..
– Их приказал сжечь еще прошлый командир.
– Замечательно. Я так и думал. А шифровальщик?..
– А шифровальщик погиб.
– Погиб или умер?
– Погиб. Было еще дюжина вопросов – иногда я говорил правду, иногда полу правду, иногда нес полную чушь. Было видно, что бумаги заполнялись для проформы и особого значения не имели. Наконец, гауптман черканул что-то в своих бумагах, затем пересыпал их песком и сложил в тубу. Потом посмотрел мне в глаза и спросил:
– Скажи мне – а на что вы вообще надеялись, когда шли на прорыв?
– На победу. – ответил я. Он рассмеялся, но ничего не сказал. Лишь поднявшись из-за стола и одеваясь, он продолжил:
– Вообще-то мы имеем приказ, уничтожать не сложивших оружия, немедленно без суда и следствия. Но относительно таких как ты, я имею другую инструкцию… Конечно я бы мог тебя казнить, чтобы не создавать себе лишних проблем… Он поднял чашку и, допив содержимое, добавил:
– Но будем солдатами до конца. Честное слово, я не знаю, что вас ждет. Мне только известно, что с этого утра вы исчезли для мира. Посему, считаю возможным предложить вам последнее желание. Итак? Это была обычная щедрость палача – чего изволите, намылить ли петлю, одеть повязку на глаза, чтоб не так больно было умирать… Хоть немного выторговать у смерти. Я ответил:
– Я хочу попрощаться со своими солдатами. Он удивленно поднял глаза:
– Зачем? Мы их похороним сами…
– Я говорю о живых. О пока живых.
– Ты что, до сих пор не понял? – удивился гауптман, – этой ночью уцелел только ты… Меня вывели из избы. Ко мне подвели мерина – тягловую силу самого спокойного нрава, ибо руки мне развязывать не собирались. Меня подсадили и конвоируемый двумя унтерами, я двинулся из деревни. Проезжая по улицам, я осмотрелся по сторонам – на земле все еще лежали трупы и их только начинали убирать. Я так и не узнал, похоронили ли они всех, или только своих. Судя по количеству солдат в деревне, против нас была брошена целая дивизия. А перед самым выездом из деревни, мы обогнали полуроту магиков. Они шли колонной по четыре. Шли не в ногу, ломая линию шеренг и было что-то неестественное в этих людях без оружия и брони. Я подумал о коменданте Тебро – возможно эта часть его развеселила, но я был в этом сильно неуверен… За околицей села дорога разделялась на две, но я не мог выбирать, по которой двигаться. Все решалось не мной. Так начинался первый день плена.
II
Я видел, как уходила война. Уходила тяжело, в муках, но разве возможен другой исход для войны? Я даже не знаю, что вам рассказать о моей дороге. Может вспомнить, как мы обходили деревни, объятые черным пламенем чумы. Об оцеплениях, что перегораживали дороги, поля и леса и считали себя мертвецами, лишь потому, что охраняли смерть. Солдатам в оцеплениях приказали быть героями – и они ими стали. И я преклоняю пред ними голову, не смотря на то, что вчера еще они были моими врагами. Может, мне стоит вспомнить о дорогах, на которых мы часто встречали карантинные отряды, что уничтожали своих вчерашних сослуживцев – людей, которые успели только обучиться науке убивать. А может, мне рассказать про нищих калек, что просили на площадях подаяние. Про людей, что проходили мимо них, потупив глаза, потому что сами были нищими. Я помню дорогу, помню, как вокруг бесновалась осень. Как золотом горели леса, и павший лист устилал нашу дорогу. Странно, но я почти не помню своих конвоиров. Я провел с ними почти два дня, но теперь вряд ли смогу узнать. Их мало трогало то, что творилось вокруг. Они почти все время молчали, обмениваясь лишь самыми необходимыми фразами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56