– Пожалуй что, – признал Френсик.
– Но что-то в ней есть. Есть искренность, – сказала Соня, понимая, чего от нее ждут.
– Согласен.
– Проникновенность.
– Само собой.
– Крепкий сюжет.
– Железный.
– И есть подтекст, – сказала Соня.
Френсик перевел дух. Как раз на это слово он и надеялся.
– Думаешь, есть?
– Да. Честное слово. Есть вот в ней что-то такое. Нет, хорошо, правда. Ей-богу, хорошо.
– Н-ну, – сказал Френсик, как бы сомневаясь, – я, может быть, отстал от времени, но…
– Да ну тебя. Перестань дурака валять.
– Любезный друг, – сказал Френсик. – Я вовсе не валяю дурака! Вот ты сказала – есть подтекст, и слава богу. Я этого слово ждал и дождался. Стало быть, роман придется по вкусу тем духовным самоистязателям, которые радуются книге, только если она их раздражает. Но про себя-то я знаю, что с точки зрения подлинной литературы это сущая дрянь – и невелика важность, что знаю, однако инстинктами своими надо дорожить.
– У тебя, по-моему, вообще нет инстинктов.
– Литературный – есть, – сказал Френсик, – И он говорит мне, что книга мерзкая претенциозная, а значит – ходкая. Все в порядке: содержание – гадость, слог и того гаже.
– Слог как слог, – пожала плечами Соня.
– Тебе-то, конечно, все едино. Ты американка, вашу нацию классика не тяготит. Вам что Драйзер, что Менкен, что Том Вулф, что Сол Беллоу – какая разница? Имеете право. Я как нельзя больше ценю это безразличие, оно обнадеживает. Если уж вы без труда проглатываете вывороченные фразы, источенные запятыми и перетянутые скобками, где неприкаянные глаголы тычутся во все стороны, а оговорки цепляются друг за друга; фразы, которые, чтобы вразумительно спародировать, и то надо раза четыре перечесть со словарем – я ли стану вам перечить? Твои земляки, чей раж самоусовершенствования я никогда не мог оценить, в такую книгу просто влюбятся.
– Ну, содержание-то им не особенно в новинку. Было, и не так давно: вспомни-ка «Гарольда и Мод»
– Но не в таком омерзительно подробном исполнении, – заметил Френсик, отхлебнув вина. – И без лоуренсовщины. Вообще же это как раз наш козырь: ему – семнадцать, ей – восемьдесят. За права престарелых! Разве не звучит? Да, кстати, когда Хатчмейер будет в Лондоне?
– Хатчмейер? Ты что, обалдел? – удивилась Соня. Френсик протестующе помахал вилкой с длинной макарониной.
– Ну-ну, выбирай выражения. Я тебе не хиппи.
– А Хатчмейер тебе не «Олимпия Пресс». Он мещанин до мозга костей и к этой книге близко не подойдет.
– Подойдет, если подманим, – сказал Френсик.
– Подманим? – недоверчиво спросила Соня. – Это как?
– Я, собственно, решил запродать книгу самому что ни на есть почтенному лондонскому издателю, – сказал Френсик, – а уж потом перепродать права Хатчмейеру в Америку.
– Кому же это ты здесь запродашь?
– Коркадилам, – сказал Френсик.
– Старинная, обомшелая фирма, – покачала головой Соня.
– Вот именно. – сказал Френсик. – Престижная. И на грани банкротства.
– Им сто лет назад надо было отделаться от половины своих авторов, – сказала Соня.
– Ладно от авторов, лучше бы отделались от главы фирмы, от самого сэра Кларенса. Ты его некролог читала? Оказалось – нет, не читала.
– Очень любопытно. И поучительно. Сколько, ах, сколько у него заслуг перед Литературой! То бишь сколько напечатал он поэтов и романистов, которых никто не читал и не читает! В итоге – банкротство.
– Вот, значит, и не смогут они купить «Девства ради помедлите о мужчины».
– Купят, куда они денутся? – сказал Френсик. – На похоронах сэра Кларенса я перекинулся парой слов с Джефри Коркадилом. Он по стопам отца не пойдет. Коркадилы выкарабкиваются из восемнадцатого столетия, и Джефри нужен бестселлер. Они возьмут «Девство», а мы пощупаем Хатчмейера.
– И, по-твоему, на Хатчмейера это подействует? – усомнилась Соня. – Что ему Коркадилы?
– Как что, а почет? – сказал Френсик. – У них же монументальное прошлое. На камин-то Шелли опирался, в кресле-то непорожняя миссис Гаскелл сидела, а на ковер и вовсе Теннисона стошнило. А сколько первоизданий! Хоть и не вся «великая традиция», а все же изрядный кусок истории литературы. И в такую преподобную компанию Коркадилы возьмут наш роман – за бесценок, конечно.
– Ты думаешь, автору этого хватит? А деньги ему нипочем?
– Деньги он получит от Хатчмейера. Мы его, голубчика, хорошенько выдоим. Но автор, конечно, небывалый.
– Судя по книге – да, – сказала Соня. – А еще почему?
– Непробиваемый аноним, – сказал Френсик и изложил инструкции мистера Кэдволладайна. – Так что у нас своя рука владыка, – заключил он.
– Дело за псевдонимом, – сказала Соня. – Убьем-ка мы сразу двух зайцев: пусть автора зовут Питер Пипер. Хоть раз в жизни увидит человек свое имя на книжной обложке.
– Ты права, – грустно согласился Френсик. – Боюсь, что иначе бедняге Пиперу не видать этого как своих ушей.
– Вдобавок сэкономишь на ежегодном обеде и не придется читать новую версию «Поисков утраченного детства». У него какой сейчас образец?
– Томас Манн, – вздохнул Френсик. – Фразы на две страницы – заранее ужас берет! А ты думаешь, можно эдак-то разделаться с его литературными мечтаниями?
– Как знать? – возразила Соня. – Поглядит человек на свою напечатанную фамилию, почувствует себя на какое-то время автором – может, и хватит с него?
– Да, уж либо так, либо никак, это я более чем головой ручаюсь, – сказал Френсик.
– Ну вот, и ему кое-что перепадет.
После обеда Френсик отправил рукопись Коркадилам. На титульном листе, под заглавием, Соня припечатала «сочинение Питера Пипера». Френсик долго, убедительно разъяснял по телефону ситуацию Джефри Коркадилу и запер свой кабинет вполне собой довольный.
Через неделю редколлегия Коркадилов обсуждала «Девства ради помедлите о мужчины» перед лицом прошлого, осенявшего развалины их издательской репутации. Панельные стены зала заседаний были обвешаны портретами знаменитых покойников. Шелли среди них не было, миссис Гаскелл – тоже; их замещали меньшие светила. В застекленных шкафах выстроились первоиздания, а музейные витрины хранили писательские реликвии. Перья гусиные и перья стальные, послужившие автору «Уэверли», перочинные ножички, чернильница, которую Троллоп будто бы забыл в поезде, песочница Саути и даже кусочек промокашки, который, будучи поднесен e зеркалу, обнаруживал, что Генри Джеймс однажды, на удивление потомству, написал пошлое слово «дорогая».
Посреди этого музея, за овальным столом орехового дерева, сидели, соблюдая еженедельный обряд, директор издательства мистер Уилберфорс и главный редактор мистер Тэйт. Они прихлебывали мадеру, грызли тминные печеньица и неодобрительно поглядывали то на рукопись, лежавшую перед ними, то на Джефри Коркадила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70