Ты что, не слышишь – молодая хозяйка звонит?
Да, мэм. Слышу.
Ну, вот и наступил этот ужасный миг. Я приподняла блюдо, широко расставив руки, чтобы взяться за ручки, которые уже раскалились так же, как и вертел, и не успев еще выйти из кухни, уже знала, что на сей раз вряд ли донесу блюдо с его содержимым, ведь само блюдо раза в два больше чайного подноса, а поросенок, похоже, удвоил свой вес, пока жарился, хотя на самом деле был легче, чем до жарки, ибо в ее процессе потерял весь свой золотистый жир.
Вновь прозвучал колокольчик, такой нетерпеливый, и я пошла, как мне и поручили, внушая себе, что и во всех свинарниках окрути не родился еще поросенок, которого я не смогла бы отнести, и напрягая мышцы, тренированные на игровом поле «Святой Марты».
Поставьте блюдо перед Млудом, дитя мое. Вот так, голубушка.
Дитя? Дитя? Да кто она такая, прости господи, чтобы обращаться ко мне так снисходительно? Она старше меня всего на два-три года от силы.
Еще кларета, Млуд? Джейке, пожалуйста, наполните бокал Млуда.
Несомненно, злость, которую она во мне пробудила, присутствие мистера Джейкса, несмотря на мою антипатию к его косоглазию и жировику, и воспоминания о том, как он грубо обращался со мной весь этот день, придали мне силы, в которых я так нуждалась, чтобы избежать позора. Я развернулась, поскольку заходила в дверь столовой спиной, и увидела мутные глаза рогатых голов, развешанных по всем четырем стенам этой огромной комнаты, вдохнула упоительный аромат жаркого, которое сама же и несла, и сразу увидела молодую хозяйку, улыбающуюся с дальнего конца стола, посередине, на противоположной от меня стороне – молодого хозяина, тянувшегося к кларету, и того самого Млуда, с забинтованной головой сидевшего спиной ко мне и лицом к молодой хозяйке.
При виде этих бинтов, поверьте, я пошатнулась раз, другой, но затем, быстро найдя объяснение – охота на лис, Дервла! что же еще? – обрела равновесие и присутствие духа, сделала последний шаг к столу, чувствуя, как на меня с одобрением или жалостью – даже не знаю – пялятся оленьи глаза.
С жалостью, конечно.
И тогда, поравнявшись с локтем старика, я смело развернулась и оказалась – потная, наивная, глупая девчонка – лицом к лицу с Тедди. Да-да, с самим Тедди! И в этот ужасный момент я увидела, что глаза его столь же безжизненны и незрячи, как мертвые глаза оленей, чьи головы украшали стены над нашими головами. О, Матерь Божья, он не узнал свою Дервлу!
Поросенка, как и следовало ожидать, я уронила.
Вскрикнув, я, как дура, открыла рот, чуть наклонила блюдо, и несчастный поросенок, переложенный петрушкой, нырнув, с глухим стуком шлепнулся прямо на пол, который загудел глухо, как мой медный барабан. Немного проехав, он, словно усмехаясь, застыл, прижав свои четыре жирные ножки к брюшку, посверкивая черными блестящими копытцами.
Матерь Божья! Смилуйся надо мной!
По-видимому, от аромата, который испускал поросенок и который окутал комнату плотной пеленой, я ухмыльнулась – так же вымученно, как и это создание, что валялось здесь в таком унижении, подобного коему я еще никогда не переживала. Молодая хозяйка хотела было что-то сказать, но передумала и отпила вина. Молодой хозяин наклонился вперед, будто ему вновь потребовался давешний сапог, хотя никакого сапога поблизости не было. Тедди ласково взглянул на поросенка на полу так, будто смотрел своей Дервле в лицо, красное, как кларет, и мокрое от слез, которых я все-таки не смогла сдержать. А что касается мистера Джейкса, он так и стоял, держа бутылку, с перекинутым через руку чертовым полотенцем, и даже не пошевелился, чтобы помочь мне или тихонько приободрить словом.
Темнота наплывала плотной пеленой, я двигалась по аллеям, заваленным порушенными деревьями, за которыми прятались люди в черном с масками на лицах, пока, вздрогнув, не пришла в чувство, понимая, что за испытанный позор, за пляску поросенка на полу, оживленную мрачным юмором, должна благодарить лишь самое себя; понимая, как и раньше, что кроме самой меня никто не поможет, даже призываемая мною Богородица, ведь ее вмешательство ограничено переживаниями душевными, хотя есть люди, подвергающие сомнению даже их.
Абсолютно униженная, я нагнулась. Протянула вперед руки. Сделала шаг к поросенку. Заставила себя опуститься на четвереньки. Закусила верхнюю губу, затем нижнюю. Зажмурилась. Задержала дыхание. И затем – была не была – схватила поросенка. Так! Так! Попыталась ухватиться за это скользкое животное.
Все время в комнате царило молчание – нет, они не могли вести себя настолько не по-христиански, чтобы вот так намеренно молчать, однако именно так они себя повели. Молодая хозяйка. Мистер Джейке. Млуд, который был моим Тедди, – неважно, как они его звали и почему. И лишь когда я стала хватать этого поросенка, молодая хозяйка явно не смогла больше выносить ту боль, которую они причиняли молодой девушке, неважно, ирландке или нет, и внезапно произнесла:
Джейке! Виски!
Даже стоя на четвереньках, я поняла, что, наряду со всем прочим, послужила им дополнительным поводом к выпивке, словно они – ирландцы, каковыми на самом деле не являлись. В сумеречном свете я видела, как мимо меня проплыли ноги мистера Джейкса в черных брюках, снова потянулась к поросенку, который опять ускользнул от меня, хоть я и уцепила его за край уха, и закрутился вокруг меня кругами, пока я не схватила его за хвост, и услышала его визг, чего на самом деле быть не могло, и потянула его к себе, скользкого и горячего, еще хранящего жар углей. Не оставалось ничего иного, как затащить его к себе на колени и схватить в охапку, будто непослушного ребенка, – я так и сделала, и подняла его на грудь, уже всю измазанную его лоснящейся румяной корочкой. И, пошатываясь, встала. И своими собственными руками вернула его на блюдо, за что меня, кажется, поблагодарили или просто в унисон вздохнули, – так мне показалось, пока я машинально вытирала пот с лица, вымазав его еще больше жиром поросенка, который теперь лежал на блюде косо, ножками вверх, вместо того, чтобы лежать на брюшке, аккуратно поджав их под себя. На блюде он лежал так же, как и на полу, уж лучше бы они там лежали, подумала я и, как лунатик, побрела из этой холодной комнаты.
Поднявшись к себе, я скинула одежду и вытерлась ею начисто, затем надела ночную рубашку и улеглась в постель, чувствуя, как терзающий меня стыд перерастает в лихорадку, словно у малышки Марты, и понимая, что жар этот овладеет мною в ночной тьме.
* * *
Проснулась. Лихорадит. Но не настолько, чтобы не помнить о моральной стороне дела. Я должна перебороть свой страх перед собаками. Ни больше, ни меньше. Сей же ночью. Сей же час. Ждать я больше не могла. Пока я выбиралась, пылая, из-под жарких простыней и одеял, дыша въевшимся в них запахом жареной свинины, не переставая думала о том, что должна найти моего Тедди именно сегодня ночью, пусть меня хоть на куски разорвут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Да, мэм. Слышу.
Ну, вот и наступил этот ужасный миг. Я приподняла блюдо, широко расставив руки, чтобы взяться за ручки, которые уже раскалились так же, как и вертел, и не успев еще выйти из кухни, уже знала, что на сей раз вряд ли донесу блюдо с его содержимым, ведь само блюдо раза в два больше чайного подноса, а поросенок, похоже, удвоил свой вес, пока жарился, хотя на самом деле был легче, чем до жарки, ибо в ее процессе потерял весь свой золотистый жир.
Вновь прозвучал колокольчик, такой нетерпеливый, и я пошла, как мне и поручили, внушая себе, что и во всех свинарниках окрути не родился еще поросенок, которого я не смогла бы отнести, и напрягая мышцы, тренированные на игровом поле «Святой Марты».
Поставьте блюдо перед Млудом, дитя мое. Вот так, голубушка.
Дитя? Дитя? Да кто она такая, прости господи, чтобы обращаться ко мне так снисходительно? Она старше меня всего на два-три года от силы.
Еще кларета, Млуд? Джейке, пожалуйста, наполните бокал Млуда.
Несомненно, злость, которую она во мне пробудила, присутствие мистера Джейкса, несмотря на мою антипатию к его косоглазию и жировику, и воспоминания о том, как он грубо обращался со мной весь этот день, придали мне силы, в которых я так нуждалась, чтобы избежать позора. Я развернулась, поскольку заходила в дверь столовой спиной, и увидела мутные глаза рогатых голов, развешанных по всем четырем стенам этой огромной комнаты, вдохнула упоительный аромат жаркого, которое сама же и несла, и сразу увидела молодую хозяйку, улыбающуюся с дальнего конца стола, посередине, на противоположной от меня стороне – молодого хозяина, тянувшегося к кларету, и того самого Млуда, с забинтованной головой сидевшего спиной ко мне и лицом к молодой хозяйке.
При виде этих бинтов, поверьте, я пошатнулась раз, другой, но затем, быстро найдя объяснение – охота на лис, Дервла! что же еще? – обрела равновесие и присутствие духа, сделала последний шаг к столу, чувствуя, как на меня с одобрением или жалостью – даже не знаю – пялятся оленьи глаза.
С жалостью, конечно.
И тогда, поравнявшись с локтем старика, я смело развернулась и оказалась – потная, наивная, глупая девчонка – лицом к лицу с Тедди. Да-да, с самим Тедди! И в этот ужасный момент я увидела, что глаза его столь же безжизненны и незрячи, как мертвые глаза оленей, чьи головы украшали стены над нашими головами. О, Матерь Божья, он не узнал свою Дервлу!
Поросенка, как и следовало ожидать, я уронила.
Вскрикнув, я, как дура, открыла рот, чуть наклонила блюдо, и несчастный поросенок, переложенный петрушкой, нырнув, с глухим стуком шлепнулся прямо на пол, который загудел глухо, как мой медный барабан. Немного проехав, он, словно усмехаясь, застыл, прижав свои четыре жирные ножки к брюшку, посверкивая черными блестящими копытцами.
Матерь Божья! Смилуйся надо мной!
По-видимому, от аромата, который испускал поросенок и который окутал комнату плотной пеленой, я ухмыльнулась – так же вымученно, как и это создание, что валялось здесь в таком унижении, подобного коему я еще никогда не переживала. Молодая хозяйка хотела было что-то сказать, но передумала и отпила вина. Молодой хозяин наклонился вперед, будто ему вновь потребовался давешний сапог, хотя никакого сапога поблизости не было. Тедди ласково взглянул на поросенка на полу так, будто смотрел своей Дервле в лицо, красное, как кларет, и мокрое от слез, которых я все-таки не смогла сдержать. А что касается мистера Джейкса, он так и стоял, держа бутылку, с перекинутым через руку чертовым полотенцем, и даже не пошевелился, чтобы помочь мне или тихонько приободрить словом.
Темнота наплывала плотной пеленой, я двигалась по аллеям, заваленным порушенными деревьями, за которыми прятались люди в черном с масками на лицах, пока, вздрогнув, не пришла в чувство, понимая, что за испытанный позор, за пляску поросенка на полу, оживленную мрачным юмором, должна благодарить лишь самое себя; понимая, как и раньше, что кроме самой меня никто не поможет, даже призываемая мною Богородица, ведь ее вмешательство ограничено переживаниями душевными, хотя есть люди, подвергающие сомнению даже их.
Абсолютно униженная, я нагнулась. Протянула вперед руки. Сделала шаг к поросенку. Заставила себя опуститься на четвереньки. Закусила верхнюю губу, затем нижнюю. Зажмурилась. Задержала дыхание. И затем – была не была – схватила поросенка. Так! Так! Попыталась ухватиться за это скользкое животное.
Все время в комнате царило молчание – нет, они не могли вести себя настолько не по-христиански, чтобы вот так намеренно молчать, однако именно так они себя повели. Молодая хозяйка. Мистер Джейке. Млуд, который был моим Тедди, – неважно, как они его звали и почему. И лишь когда я стала хватать этого поросенка, молодая хозяйка явно не смогла больше выносить ту боль, которую они причиняли молодой девушке, неважно, ирландке или нет, и внезапно произнесла:
Джейке! Виски!
Даже стоя на четвереньках, я поняла, что, наряду со всем прочим, послужила им дополнительным поводом к выпивке, словно они – ирландцы, каковыми на самом деле не являлись. В сумеречном свете я видела, как мимо меня проплыли ноги мистера Джейкса в черных брюках, снова потянулась к поросенку, который опять ускользнул от меня, хоть я и уцепила его за край уха, и закрутился вокруг меня кругами, пока я не схватила его за хвост, и услышала его визг, чего на самом деле быть не могло, и потянула его к себе, скользкого и горячего, еще хранящего жар углей. Не оставалось ничего иного, как затащить его к себе на колени и схватить в охапку, будто непослушного ребенка, – я так и сделала, и подняла его на грудь, уже всю измазанную его лоснящейся румяной корочкой. И, пошатываясь, встала. И своими собственными руками вернула его на блюдо, за что меня, кажется, поблагодарили или просто в унисон вздохнули, – так мне показалось, пока я машинально вытирала пот с лица, вымазав его еще больше жиром поросенка, который теперь лежал на блюде косо, ножками вверх, вместо того, чтобы лежать на брюшке, аккуратно поджав их под себя. На блюде он лежал так же, как и на полу, уж лучше бы они там лежали, подумала я и, как лунатик, побрела из этой холодной комнаты.
Поднявшись к себе, я скинула одежду и вытерлась ею начисто, затем надела ночную рубашку и улеглась в постель, чувствуя, как терзающий меня стыд перерастает в лихорадку, словно у малышки Марты, и понимая, что жар этот овладеет мною в ночной тьме.
* * *
Проснулась. Лихорадит. Но не настолько, чтобы не помнить о моральной стороне дела. Я должна перебороть свой страх перед собаками. Ни больше, ни меньше. Сей же ночью. Сей же час. Ждать я больше не могла. Пока я выбиралась, пылая, из-под жарких простыней и одеял, дыша въевшимся в них запахом жареной свинины, не переставая думала о том, что должна найти моего Тедди именно сегодня ночью, пусть меня хоть на куски разорвут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30