Решимость, с которой я пустилась бежать, к этому времени прошла, и я, дрожа, стояла у окна и сквозь густую зелень ивы видела, как она возвращается, держа одним пальцем перекинутую через плечо блузку.
Выглядела она как девчонка. Но часто бывала похожа на парня. Гордая, гневливая, душистая, как сено. То она вела себя как почтенная женщина, то была такой же жалкой, как и все мы, так что я даже не могла понять, какая она на самом деле. Но, по крайней мере, она выдала то, что могла узнать только от Тедди, пришел он в сознание или еще нет – последнее было вероятнее, ведь он так и не попытался найти меня и навсегда увезти из Большого Поместья.
Дорогая Матушка!
Над фермой Стеков рассеялись облака! Здоровый воздух вновь наполнил дом! Мы спасены, большинство из нас!
Видите ли, Мама, капрал Стек выздоровел или почти выздоровел и сидит на утреннем солнышке, попивая бульон или черный чай, улыбаясь всем, кто его выхаживал. То же самое, только в других выражениях, можно сказать и о малышке, которая сейчас робко жмется среди своих маленьких сверстников или пьет теплое молоко из бутылочки на коленях Эвелин Стек или у меня. Слава богу, ни взрослому, ни ребенку рецидив вроде бы не грозит.
Миссис Стек – я стала называть ее Эвелин, ибо старалась проявить себя взрослой, а не ребенком, и в трудную минуту поддерживала ее, как верный товарищ, – миссис Стек – я снова стала обращаться к ней так после того, как миновал кризис, с которым мы боролись обе. – возобновила свое чтение вслух всем нам, восстанавливающим свое здоровье и хорошее расположение духа, собираемся ли мы вместе вокруг нее или рассредоточиваемся по дому в соответствии с нуждами нашей налаживающейся жизни. Ее высокий скрипучий голос прекрасно слышен мне так же, как и капралу Стеку и всем детям, которых миновала болезнь, едва не унесшая одного из них, а именно – эту крохотную девчушку, так близко подошедшую к темноте вечного света. Обычно миссис Стек собирает вокруг себя любимцев, чтобы они услышали от нее слова ободрения, но теперь, случается, она читает вслух для себя, зная, что все мы слышим этот ее наставительный тон, где бы мы в такое время ни были. Но кто же из нас может устоять, не подойти ближе на звук ее чистосердечного голоса?
История о молодом принце, которому суждено стать епископом всей страны, и о молодой женщине, равной ему по стати, осанке, манерам и уму, разворачивалась с множеством перипетий на протяжении многих страниц с момента моего последнего письма. Они. конечно, ирландцы, этот замечательный молодой человек и равно превосходная молодая женщина, которая всегда рядом, чтобы нанести спасительный удар мечом или проявить ловкость, которые спасут принца от греха, которому он постоянно поддается, и теперь ясно, что без этой молодой женщины прекрасный принц никогда бы не стал нашим первым епископом. Да, именно она всегда была рядом с епископом во все дни славного жития этого святого нашей церкви, хотя, конечно, дорогая Матушка, миссис Стек еще до этого не добралась.
Думаю, капрал Стек будет готов вернуться в Каррикфергус гораздо раньше, чем я полагала, пока он лежал в кровати, думая, что лежит в окопах войны, на которой он готов был отдать свою жизнь, если бы потребовалось, и пока миссис Эвелин Стек часами стояла на коленях у его кровати, молясь о том, чтобы его спасли в ее доме, подобно тому, как его спасали солдаты, которым, совершенно очевидно, повезло меньше, чем ему.
Нет необходимости говорить, что по утрам и вечерам я тщательно молюсь и неизменно скучаю по Вашей спокойной улыбке и ясности, которую Вы вносите в наши жизни в «Святой Марте».
Мам, обязательно сохраните мои письма.
Мика получил, что ему полагалось, за доставку этого письма, которое чуть не заставило меня нарушить мою клятву. Как может, спрашивала я себя, девушка ждать три года того, что он описывал мне в конюшне? И зачем я буду ждать, а вот Финнула Маллой – наверняка нет? Она и не ждала, как я узнала со временем.
Теперь каждую ночь, лежа в темноте, я размышляла о ситуации, которую сама для себя создала, загнав себя в тупик. Мое женское начало бунтовало. Что, часы остановились или просто завод кончился? Я вслушивалась в холодную тишину комнаты, ощупывала кровать вокруг, желая убедиться, что я в ней одна, а это было и хорошо, и плохо.
Где Тедди? Может, он, подобно мне, сейчас лежит, не смыкая глаз в темноте, и думает обо мне так же, как и я о нем? Несмотря на его почтенный возраст, которого, полагаю, точно никто не знал, храбрость, известную из его же рассказов, умение отличаться от всех прочих и сохранять достоинство во всех невзгодах, превосходство его, признаваемое его друзьями, – несмотря на все это, спрашивала я себя, разве он не лежит без сна, думая только обо мне?
Я надеялась, что да. Я молила высшие силы пожалеть нас обоих и сделать так, как я прошу. Но я знала, что всего этого не будет, неважно, что там, у высших сил на уме относительно нас. Так однажды, не помню даже точно, когда именно, я вдруг осознала, что, если бы Тедди был в полном рассудке, он бы ни минуты не медлил, а устремился бы ко мне, ни мгновения не медля, так же быстро, как птички начинают петь при первых лучах солнца. Стало быть, он сейчас где-то бредит или шепчет мое имя, или произносит его, не понимая смысла, или вообще ничего не говорит и только улыбается, что в принципе одно и то же, а мне ничего не остается – только сохранять ясность мысли и бездействовать, потому что действовать я не могу из-за всего происходящего сейчас со мной. О, личность большая, нежели я, и хотя он был моим по духу – я это знала с самого начала, – но здесь-то я была одна и не могла бороться за себя, не говоря уж о нас обоих, проявляя таким образом свой характер, который миссис Дженнингс рассмотрела во мне с самого начала. Но я не могла. Будь я своею собственной Осоткой, разве не была бы я его Дервлой? Но я не могла, приходилось признаваться себе в этом каждую ночь, хотя в долгие дневные часы, когда вступал в силу наш своего рода договор – лишь бы только он не оказался бессрочным, – изо всех сил служила им, ведь именно в этом состояла моя роль, одновременно отчаянно пытаясь сохранить свое «я», остаться тем человеком, который сейчас исчезал во мне, чего я боялась больше всего, а именно от этого человека и зависели мы с Тедди.
Так они и боролись во мне каждую ночь: при этом я склонялась то на сторону Тедди, то на свою собственную и засыпала в попытках сохранить смысл и обрести силы для героической борьбы, что было, я знала, совсем не в моем духе.
Как долго я могла еще сопротивляться назойливым приставаниям Мики, хоть он и был обыкновенным парнишкой и моложе меня? Сколько еще писем мне предстояло написать?
Держись, говорила я себе все эти дни. Не ной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Выглядела она как девчонка. Но часто бывала похожа на парня. Гордая, гневливая, душистая, как сено. То она вела себя как почтенная женщина, то была такой же жалкой, как и все мы, так что я даже не могла понять, какая она на самом деле. Но, по крайней мере, она выдала то, что могла узнать только от Тедди, пришел он в сознание или еще нет – последнее было вероятнее, ведь он так и не попытался найти меня и навсегда увезти из Большого Поместья.
Дорогая Матушка!
Над фермой Стеков рассеялись облака! Здоровый воздух вновь наполнил дом! Мы спасены, большинство из нас!
Видите ли, Мама, капрал Стек выздоровел или почти выздоровел и сидит на утреннем солнышке, попивая бульон или черный чай, улыбаясь всем, кто его выхаживал. То же самое, только в других выражениях, можно сказать и о малышке, которая сейчас робко жмется среди своих маленьких сверстников или пьет теплое молоко из бутылочки на коленях Эвелин Стек или у меня. Слава богу, ни взрослому, ни ребенку рецидив вроде бы не грозит.
Миссис Стек – я стала называть ее Эвелин, ибо старалась проявить себя взрослой, а не ребенком, и в трудную минуту поддерживала ее, как верный товарищ, – миссис Стек – я снова стала обращаться к ней так после того, как миновал кризис, с которым мы боролись обе. – возобновила свое чтение вслух всем нам, восстанавливающим свое здоровье и хорошее расположение духа, собираемся ли мы вместе вокруг нее или рассредоточиваемся по дому в соответствии с нуждами нашей налаживающейся жизни. Ее высокий скрипучий голос прекрасно слышен мне так же, как и капралу Стеку и всем детям, которых миновала болезнь, едва не унесшая одного из них, а именно – эту крохотную девчушку, так близко подошедшую к темноте вечного света. Обычно миссис Стек собирает вокруг себя любимцев, чтобы они услышали от нее слова ободрения, но теперь, случается, она читает вслух для себя, зная, что все мы слышим этот ее наставительный тон, где бы мы в такое время ни были. Но кто же из нас может устоять, не подойти ближе на звук ее чистосердечного голоса?
История о молодом принце, которому суждено стать епископом всей страны, и о молодой женщине, равной ему по стати, осанке, манерам и уму, разворачивалась с множеством перипетий на протяжении многих страниц с момента моего последнего письма. Они. конечно, ирландцы, этот замечательный молодой человек и равно превосходная молодая женщина, которая всегда рядом, чтобы нанести спасительный удар мечом или проявить ловкость, которые спасут принца от греха, которому он постоянно поддается, и теперь ясно, что без этой молодой женщины прекрасный принц никогда бы не стал нашим первым епископом. Да, именно она всегда была рядом с епископом во все дни славного жития этого святого нашей церкви, хотя, конечно, дорогая Матушка, миссис Стек еще до этого не добралась.
Думаю, капрал Стек будет готов вернуться в Каррикфергус гораздо раньше, чем я полагала, пока он лежал в кровати, думая, что лежит в окопах войны, на которой он готов был отдать свою жизнь, если бы потребовалось, и пока миссис Эвелин Стек часами стояла на коленях у его кровати, молясь о том, чтобы его спасли в ее доме, подобно тому, как его спасали солдаты, которым, совершенно очевидно, повезло меньше, чем ему.
Нет необходимости говорить, что по утрам и вечерам я тщательно молюсь и неизменно скучаю по Вашей спокойной улыбке и ясности, которую Вы вносите в наши жизни в «Святой Марте».
Мам, обязательно сохраните мои письма.
Мика получил, что ему полагалось, за доставку этого письма, которое чуть не заставило меня нарушить мою клятву. Как может, спрашивала я себя, девушка ждать три года того, что он описывал мне в конюшне? И зачем я буду ждать, а вот Финнула Маллой – наверняка нет? Она и не ждала, как я узнала со временем.
Теперь каждую ночь, лежа в темноте, я размышляла о ситуации, которую сама для себя создала, загнав себя в тупик. Мое женское начало бунтовало. Что, часы остановились или просто завод кончился? Я вслушивалась в холодную тишину комнаты, ощупывала кровать вокруг, желая убедиться, что я в ней одна, а это было и хорошо, и плохо.
Где Тедди? Может, он, подобно мне, сейчас лежит, не смыкая глаз в темноте, и думает обо мне так же, как и я о нем? Несмотря на его почтенный возраст, которого, полагаю, точно никто не знал, храбрость, известную из его же рассказов, умение отличаться от всех прочих и сохранять достоинство во всех невзгодах, превосходство его, признаваемое его друзьями, – несмотря на все это, спрашивала я себя, разве он не лежит без сна, думая только обо мне?
Я надеялась, что да. Я молила высшие силы пожалеть нас обоих и сделать так, как я прошу. Но я знала, что всего этого не будет, неважно, что там, у высших сил на уме относительно нас. Так однажды, не помню даже точно, когда именно, я вдруг осознала, что, если бы Тедди был в полном рассудке, он бы ни минуты не медлил, а устремился бы ко мне, ни мгновения не медля, так же быстро, как птички начинают петь при первых лучах солнца. Стало быть, он сейчас где-то бредит или шепчет мое имя, или произносит его, не понимая смысла, или вообще ничего не говорит и только улыбается, что в принципе одно и то же, а мне ничего не остается – только сохранять ясность мысли и бездействовать, потому что действовать я не могу из-за всего происходящего сейчас со мной. О, личность большая, нежели я, и хотя он был моим по духу – я это знала с самого начала, – но здесь-то я была одна и не могла бороться за себя, не говоря уж о нас обоих, проявляя таким образом свой характер, который миссис Дженнингс рассмотрела во мне с самого начала. Но я не могла. Будь я своею собственной Осоткой, разве не была бы я его Дервлой? Но я не могла, приходилось признаваться себе в этом каждую ночь, хотя в долгие дневные часы, когда вступал в силу наш своего рода договор – лишь бы только он не оказался бессрочным, – изо всех сил служила им, ведь именно в этом состояла моя роль, одновременно отчаянно пытаясь сохранить свое «я», остаться тем человеком, который сейчас исчезал во мне, чего я боялась больше всего, а именно от этого человека и зависели мы с Тедди.
Так они и боролись во мне каждую ночь: при этом я склонялась то на сторону Тедди, то на свою собственную и засыпала в попытках сохранить смысл и обрести силы для героической борьбы, что было, я знала, совсем не в моем духе.
Как долго я могла еще сопротивляться назойливым приставаниям Мики, хоть он и был обыкновенным парнишкой и моложе меня? Сколько еще писем мне предстояло написать?
Держись, говорила я себе все эти дни. Не ной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30