Она дарила всякие редкости и делала денежные подарки, как правило, излишне богатые, и у нее краснели глаза от умиления своими поступками. Боясь или не умея отдаваться страсти, она упивалась сладострастием щедрости. Это был ее тайный порок, как бутылка джина в платяном шкафу или шприц с наркотиком. Пока еще никто об этом не догадывался. Кроме матери.
Больше всего она любила привозить своим родителям подарки – символы утонченного покаяния. Она тщательно выбирала дорогие вещи. В собственной машине, которую она водила сама, чуть нахмурясь, Тельма миновала виллы и скотобойни и плавно въезжала в удивительный мир, в котором она не играла никакой роли. На дороге, окаймленной провисшими проволочными изгородями и пыльными деревьями, примечательной только тем, что на ней жили ее родители, Тельма опасливо сбавляла скорость, помня, как однажды из-за кустов выскочил чуть ли не под колеса какой-то старик. Даже в наглухо запертой комнате, со страхом думала Тельма, не исключена вероятность самых, казалось бы, невероятных происшествий.
Наконец она подъезжала к дому. Конечно, они нелепы, эти визиты, хотя и трогательны, – отряхивая пыль с пальто и криво усмехаясь про себя, думала она. В воздухе стоял сорочий стрекот.
Однажды она привезла матери ананас, свежую рыбу и набор салфеток, расписанных охотничьими сценами; салфетки она купила на каком-то благотворительном базаре. Она распаковала подарки и разложила их перед матерью, потому что это входило в правила игры – сладострастно купаться в волнах собственной доброты и сознавать, какая она хорошая.
– Смотри, – сказала она, подняв серебристую рыбу на ладонях. – Хороша, правда?
Рыба действительно была хороша. Она вся мерцала. Ее существование не кончилось со смертью.
У матери даже глаза разбежались от такого великолепия.
– Ах, Тель, ну что я буду делать вот с этим?
– С салфетками? Красивые, правда? Пригодятся тебе к случаю. Пусть лежат, там увидишь.
– Ты очень добра ко мне, Тельма, – сказала мать, глядя на дочь и видя ее насквозь.
А дочь, теперь уже худощавая, с безупречным вкусом одетая дама, взяла рыбу и вышла, чтобы положить ее в прохладное место в этом доме, который она знала наизусть, но уже не считала своим. Мать становится эгоистичной, решила она, можно подумать, что все само собой для нее делается. Но так это или не так, а старая мать глядела все с той же иронией, но не на салфетки, а на свою дочь, хоть та и вышла из комнаты. Она глядела на маленькую девочку, которая тянулась губками к зеркалу, пока они не касались собственного отражения.
Тем не менее, когда миссис Форсдайк вышла, протирая на всякий случай вымытые руки прозрачным носовым платком, старая мать светилась благодарностью и добротой.
– Замечательная рыба, Телли, – сказала она. – Я ее запеку в духовке, как папа любит.
Это была милая игра в дочки-матери. Миссис Форсдайк наслаждалась ею и даже не обратила внимания, что мать назвала ее «Телли», а это всегда напоминало ей камешки, летевшие ей в спину, когда она шла из школы.
Порою Тельма, расхаживая по гостиной, вспоминала темную бездну своего происхождения и бросалась наглухо закрывать окна. Но от прошлой жизни не отделаешься. Она всегда при тебе. До того, что собственное лицо, даже в лучшем его виде, ни в чем ее не разубеждало. В разговоре о музыке она вдруг начинала запинаться. Есть что-то гадкое в развитии искусственно взращенной души. Полируя ногти, она вспоминала Бурков, вспоминала ворсистость генуэзского бархата и вкус нуги.
Однажды к ней вошла горничная, пожилая спокойная женщина, вышколенная другими хозяевами.
– Вас хочет видеть джентльмен, мадам. Он говорит – по срочному личному делу. Он не пожелал назваться, – сказала пожилая горничная в скромной наколке.
Как все в ее доме надежно, как все удобно устроено, даже пожилые горничные есть.
Джентльменом оказался Рэй Паркер, брат миссис Форсдайк.
– Ничего себе сюрпризик, а, Тель? – засмеялся Рэй, входя в гостиную и швыряя свою шляпу, вызывающе новехонькую коричневую шляпу; мало того, что он принес ее в гостиную, но еще и швырнул куда попало. – Люблю устраивать сюрпризы, – смеясь продолжал он. – Так сказать, выбить людей из колеи. А колея у тебя, между прочим, недурна, – добавил он, оглядывая гостиную.
– Мы выбрали этот дом из-за вида, – сказала она. – С трех сторон окна выходят на запив. И видна вся гавань, а с этой стороны – горы.
И она поглядела на брата, стараясь угадать, что ему нужно. Лицо Тельмы уже заметно обтянулось. Со временем она обещала стать костлявой. Но она обладала выносливостью и упорством, несмотря на признаки хрупкого здоровья и этот дребезжащий кашель, которым она пугала окружающих. Выносливость и упорство были необходимы ей, чтобы добиться того, что она хотела. А то, чего она хотела, иными словами, предел ее желаний, все ускользал от нее. И потому сейчас она что-то прикидывала в уме, и резкость ее была только внешней, когда она спросила: – Что тебе нужно, Рэй?
Мужчина, тяжело плюхнувшийся на ее блеклую парчу, – за последние годы он заметно отяжелел – видимо, решил ее немножко помытарить. Он улыбнулся так, что на его покрытых городским загаром щеках появились две ямочки, которые многие находили обольстительными.
– Я пришел посмотреть на тебя, Тель, – сказал он. – Как-никак, мы с тобой родные. А ведь люди, что знают только одного из нас, думают, будто другого и не существует.
Она засмеялась.
– А какая прибыль этим предполагаемым людям, если они будут знать, что нас двое?
– Не в прибыли дело, – сказал он, одергивая свой броский пиджак и надеясь, что она предложит ему выпить.
Он человек чувственный, определила Тельма, а чувственность действует ей на нервы, хотя он этого и не заметит. Он к тому же, наверно, глуп во многих, если не во всех отношениях. Больше всего она боялась, что он, по ее предчувствию, окажется примерным братом, хотя человек он далеко не примерный.
– Ну, так или иначе, – скупо улыбнувшись, сказала она и села, – а ты здесь.
– Вроде бы так, – сказал он низким и гибким голосом. – А этот наш адвокат, которого я еще в глаза не видел, он когда приходит?
– По-разному, – ответила она. – Люди свободной профессии работают не по часам.
– Да я могу и подождать, – сказал Рэй Паркер.
Если только он не околеет в этой бледной комнате. Что делают люди в таких скучных комнатах, если даже и мух нет?
– Я ведь всегда хотел познакомиться с ним.
– Не представляю себе, что у вас может быть общего, – рассмеялась Тельма Форсдайк, даже не успев взвесить все возможности.
– Как знать, – сказал Рэй Паркер. – С кем я только не перезнакомился и в вагонах, и в грузовиках, когда ночью вскакиваешь в кузов, ты даже не поверишь.
– Сомневаюсь, – сказала Тельма, – что Дадли стал бы пользоваться таким опасным транспортом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
Больше всего она любила привозить своим родителям подарки – символы утонченного покаяния. Она тщательно выбирала дорогие вещи. В собственной машине, которую она водила сама, чуть нахмурясь, Тельма миновала виллы и скотобойни и плавно въезжала в удивительный мир, в котором она не играла никакой роли. На дороге, окаймленной провисшими проволочными изгородями и пыльными деревьями, примечательной только тем, что на ней жили ее родители, Тельма опасливо сбавляла скорость, помня, как однажды из-за кустов выскочил чуть ли не под колеса какой-то старик. Даже в наглухо запертой комнате, со страхом думала Тельма, не исключена вероятность самых, казалось бы, невероятных происшествий.
Наконец она подъезжала к дому. Конечно, они нелепы, эти визиты, хотя и трогательны, – отряхивая пыль с пальто и криво усмехаясь про себя, думала она. В воздухе стоял сорочий стрекот.
Однажды она привезла матери ананас, свежую рыбу и набор салфеток, расписанных охотничьими сценами; салфетки она купила на каком-то благотворительном базаре. Она распаковала подарки и разложила их перед матерью, потому что это входило в правила игры – сладострастно купаться в волнах собственной доброты и сознавать, какая она хорошая.
– Смотри, – сказала она, подняв серебристую рыбу на ладонях. – Хороша, правда?
Рыба действительно была хороша. Она вся мерцала. Ее существование не кончилось со смертью.
У матери даже глаза разбежались от такого великолепия.
– Ах, Тель, ну что я буду делать вот с этим?
– С салфетками? Красивые, правда? Пригодятся тебе к случаю. Пусть лежат, там увидишь.
– Ты очень добра ко мне, Тельма, – сказала мать, глядя на дочь и видя ее насквозь.
А дочь, теперь уже худощавая, с безупречным вкусом одетая дама, взяла рыбу и вышла, чтобы положить ее в прохладное место в этом доме, который она знала наизусть, но уже не считала своим. Мать становится эгоистичной, решила она, можно подумать, что все само собой для нее делается. Но так это или не так, а старая мать глядела все с той же иронией, но не на салфетки, а на свою дочь, хоть та и вышла из комнаты. Она глядела на маленькую девочку, которая тянулась губками к зеркалу, пока они не касались собственного отражения.
Тем не менее, когда миссис Форсдайк вышла, протирая на всякий случай вымытые руки прозрачным носовым платком, старая мать светилась благодарностью и добротой.
– Замечательная рыба, Телли, – сказала она. – Я ее запеку в духовке, как папа любит.
Это была милая игра в дочки-матери. Миссис Форсдайк наслаждалась ею и даже не обратила внимания, что мать назвала ее «Телли», а это всегда напоминало ей камешки, летевшие ей в спину, когда она шла из школы.
Порою Тельма, расхаживая по гостиной, вспоминала темную бездну своего происхождения и бросалась наглухо закрывать окна. Но от прошлой жизни не отделаешься. Она всегда при тебе. До того, что собственное лицо, даже в лучшем его виде, ни в чем ее не разубеждало. В разговоре о музыке она вдруг начинала запинаться. Есть что-то гадкое в развитии искусственно взращенной души. Полируя ногти, она вспоминала Бурков, вспоминала ворсистость генуэзского бархата и вкус нуги.
Однажды к ней вошла горничная, пожилая спокойная женщина, вышколенная другими хозяевами.
– Вас хочет видеть джентльмен, мадам. Он говорит – по срочному личному делу. Он не пожелал назваться, – сказала пожилая горничная в скромной наколке.
Как все в ее доме надежно, как все удобно устроено, даже пожилые горничные есть.
Джентльменом оказался Рэй Паркер, брат миссис Форсдайк.
– Ничего себе сюрпризик, а, Тель? – засмеялся Рэй, входя в гостиную и швыряя свою шляпу, вызывающе новехонькую коричневую шляпу; мало того, что он принес ее в гостиную, но еще и швырнул куда попало. – Люблю устраивать сюрпризы, – смеясь продолжал он. – Так сказать, выбить людей из колеи. А колея у тебя, между прочим, недурна, – добавил он, оглядывая гостиную.
– Мы выбрали этот дом из-за вида, – сказала она. – С трех сторон окна выходят на запив. И видна вся гавань, а с этой стороны – горы.
И она поглядела на брата, стараясь угадать, что ему нужно. Лицо Тельмы уже заметно обтянулось. Со временем она обещала стать костлявой. Но она обладала выносливостью и упорством, несмотря на признаки хрупкого здоровья и этот дребезжащий кашель, которым она пугала окружающих. Выносливость и упорство были необходимы ей, чтобы добиться того, что она хотела. А то, чего она хотела, иными словами, предел ее желаний, все ускользал от нее. И потому сейчас она что-то прикидывала в уме, и резкость ее была только внешней, когда она спросила: – Что тебе нужно, Рэй?
Мужчина, тяжело плюхнувшийся на ее блеклую парчу, – за последние годы он заметно отяжелел – видимо, решил ее немножко помытарить. Он улыбнулся так, что на его покрытых городским загаром щеках появились две ямочки, которые многие находили обольстительными.
– Я пришел посмотреть на тебя, Тель, – сказал он. – Как-никак, мы с тобой родные. А ведь люди, что знают только одного из нас, думают, будто другого и не существует.
Она засмеялась.
– А какая прибыль этим предполагаемым людям, если они будут знать, что нас двое?
– Не в прибыли дело, – сказал он, одергивая свой броский пиджак и надеясь, что она предложит ему выпить.
Он человек чувственный, определила Тельма, а чувственность действует ей на нервы, хотя он этого и не заметит. Он к тому же, наверно, глуп во многих, если не во всех отношениях. Больше всего она боялась, что он, по ее предчувствию, окажется примерным братом, хотя человек он далеко не примерный.
– Ну, так или иначе, – скупо улыбнувшись, сказала она и села, – а ты здесь.
– Вроде бы так, – сказал он низким и гибким голосом. – А этот наш адвокат, которого я еще в глаза не видел, он когда приходит?
– По-разному, – ответила она. – Люди свободной профессии работают не по часам.
– Да я могу и подождать, – сказал Рэй Паркер.
Если только он не околеет в этой бледной комнате. Что делают люди в таких скучных комнатах, если даже и мух нет?
– Я ведь всегда хотел познакомиться с ним.
– Не представляю себе, что у вас может быть общего, – рассмеялась Тельма Форсдайк, даже не успев взвесить все возможности.
– Как знать, – сказал Рэй Паркер. – С кем я только не перезнакомился и в вагонах, и в грузовиках, когда ночью вскакиваешь в кузов, ты даже не поверишь.
– Сомневаюсь, – сказала Тельма, – что Дадли стал бы пользоваться таким опасным транспортом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173