Пойду-ка я, думаю, пораньше, с ребятами потолкую. Стемнелось уже, когда я подходил к бараку грузчиков. Вдруг слышу в стороне, в кустах, приглушенный говор. Один голос был Барин, второй тоже вроде бы знакомый, мужской. Варя, видимо, старалась уйти и упрашивала все; мужчина не пускал и приговаривал: «Подумаешь, какая недотрога!» Я уж было пошел своей дорогой, как вдруг Варя зло сказала: «Пусти, хам, кричать буду!» – «А я рот зажму – не крикнешь», – ответил мужчина. Послышалась возня, Варя коротко крикнула. И я бросился на помощь. В потемках я схватил кого-то за шиворот и рванул так, что пиджак затрещал на нем. Он отлетел от Вари и упал на спину навзничь. И тут я узнал его – это был крановщик Елкин.
Он встал, заложил, как говорится, руки в брюки и уставился на меня нагло.
– Ах, это ма-астер! – прикинулся он удивленным. – Что ж, завидуешь? Видать, своя жена надоела… Решил к нашей общей приспособиться?
– Да это, кажется, новый мастер! – удивленно ахнул сзади меня Ефименко, словно из-под земли вырос. – Что же ты, Елкин, мешаешь людям? – И он многозначительно закашлял и засмеялся.
– Да не разглядел в потемках-то, думал, кто из наших с Варькой возится, – начал выкручиваться Елкин. – А это начальник, оказывается.
И тут вдруг наша тихая Варя подходит к Елкину и – раз его по морде. И так молчком. Тот оторопел, а Варя пошла в барак. Но Ефименко и тут не растерялся.
– Не надо сердиться, бабочка, на правду не сердятся, – сказал он наставительно вслед Варе.
– Вы сначала разберитесь, – сказал я Ефименко.
– Да я что ж? Я молчу. Мое дело маленькое. – Он снова многозначительно покашлял и подмигнул Елкину.
Мне эта комедия надоела, и я пошел в барак. А на собрании я и вовсе забыл про нее. Я не обратил внимания ни на то, как Ефименко перешептывался с вальщиками, ни на то, как стали ухмыляться, поглядывая исподтишка на меня грузчики. Это все я потом припомнил, день-два спустя. Припомнил и то, как я приглашал Варю. Она спряталась перед собранием в своем чуланчике. А я постучал ей и сказал, чтоб она выходила и тоже присутствовала.
– В президиум ее избрать нужно, – смеясь, предложил Елкин.
– Ага, она будет у нас протокол писать… поварешкой, – сказал Ефименко, и все засмеялись.
Я одернул Ефименко, а Варе указал место за столом, говорю:
– Садитесь сюда. – И тетрадь перед ней положил: – Писать умеете?
Она покраснела и сказала:
– Постараюсь.
– Вот и хорошо. Пишите протокол.
И опять ужимки Ефименко и шепоток по собранию. Кто-то крикнул: «Где начальник лесопункта?» Я сказал, что он занят отчетом и доверил мне провести собрание.
Говорил я немного: что, мол, в комплексе работать сподручнее: и вальщики, и трелевщики, и грузчики – все будут связаны единой прибылью. И на те же работы людей понадобится меньше, а заработки вырастут. Контролировать будем друг друга. Я тут подсчитал, говорю, шесть человек можно выделить на строительство жилья. А с выборочной рубкой кончать надо, не то скачем по тайге, как зайцы, и сами мучаемся, и тайгу портим, «А кто плоты вязать будет?», «А где лоцмана?» – стали спрашивать меня. Тут встал Анисимов и говорит, что он связался с кержаками. Они помогут и плоты вязать, и лоцманов дадут с весны.
Ну, предложения мои одобрили; грузчики, трактористы, раскряжевщики ликовали: «Даешь комплексную! Прогрессивку – всем!» И даже Ефименко проголосовал за.
– Если, – говорит, – мастер подсчитал, что так выгодней и людей меньше надо, давайте выделим на строительство общежитии. Я трех вальщиков даю.
И снова кричали: «Молодец, Ефименко!»
Мы выбрали бригадиром комплексной бригады Анисимова, назначили шесть плотников и разошлись. «Ну, – думаю, – теперь конец междоусобице».
15
А на следующий день в поселке только и разговору: «Варьку с новым мастером застукали!» Тут я и понял, что попался глупо, как заяц, в петлю Ефименко. Теперь все подробности истории с Варей встали в моих мыслях совсем в ином свете. И я понял, что сам же на собрании помог Ефименко затягивать на себе петлю и что теперь я ничего не смогу сделать в свое оправдание. Я догадался, что все это было подстроено Ефименко, и он, чтобы снять подозрения с себя, вчера при всех поддержал меня. Мне даже и оправдываться нельзя, ведь каждое слово оправдания – это капля масла в огонь сплетни. Мне оставался единственный выход – терпеть и не обращать внимания. Не подумайте, что это легко, особенно когда у вас есть жена, которую вы любите. Я понимал, конечно, что до нее дойдет сплетня, и готовился заранее вынести любой скандал. Но и здесь меня поджидал подвох. Да, служба…
Встречается мне в тот день на лесосеке Редькин, уцепился, как всегда, за пуговицу на моей рубахе, и так это снизу вверх поглядывает на меня своими насмешливыми глазками и с притворным прискорбием спрашивает:
– Как же это вы поступаете так неосторожно? Нехорошо, брат, весь участок ославил.
– Вы это, – говорю, – о выдумке насчет Вари? Пустая болтовня!
Он весь сморщился, как мяч, из которого выпустили воздух.
– Я не утверждаю, но тем не менее вам неприлично оставаться на этой площадке… Ни в пользу лично вам, ни для дела. Я на всякий случай держу для вас место на другой точке, в Озерном.
Ах ты, зараза, думаю! И здесь объегорить хочешь! Но молчу… А только эдак сдержанно говорю ему:
– Благодарю за заботу. Отсюда никуда не уеду.
Ты ж понимаешь, служба, что значило для меня уехать на новую мастерскую точку? Во-первых, принять на себя позор сплетни, а во-вторых, и это – главное, бросить начатое, обмануть рабочих, поверивших мне; уступить перед той же мерзкой расчетливостью, которая вышибла меня из родного города. Нет, только не это.
Силаев быстро закурил и несколько раз глубоко и жадно затянулся.
– И знаете, что сделал Редькин в тот день? Он встретил мою жену, пригласил ее в моторку и свозил-таки на ту мастерскую точку в Озерное. Там и домик незанятый оказался. Вот, мол, уговаривайте мужа и переселяйтесь себе на здоровье. Для вас специально постарался.
Прихожу я вечером домой – Наташа будто меня не замечает. Я сразу догадался: ей все известно про Варю. Но виду не подаю.
– Ну и денек был! – говорю. – Осень, а жара – спасу нет.
Она сидит у детской кроватки, качает ее и не оборачивается.
Я подхожу к кроватке, говорю, будто о дочке:
– Сердитая она у нас… Вылитая мать. Вон, во сне и губы надула.
Наташа молчит.
Прохожу к умывальнику, ковшом гремлю, говорю погромче:
– Анисимов у нас прямо академик. Плоты вязать будет, лоцманов нашел.
Она молчит.
– Ты чего такая пасмурная? – спрашиваю.
– Я все жду, когда же ты наконец обратишь и на нас внимание. Или тебе бревна дороже семьи?
– Постой! Вроде бы я все, что могу, делаю для тебя.
– Что ты можешь? Вон Анисимов плоты хочет вязать, и ты уж от радости готов спать на хворосте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16