– Что надо?!
– Все еще болеешь?
– Предположим…
– Я тебе чего звоню? Ты не можешь подождать с деньгами за трубу? Мать купила новый холодильник, истратила свои и мои. Но летом я опять поеду в деревню, заработаю и отдам.
– Могу выписать дарственную.
– Нет, так не пойдет. Лучше я займу у кого-нибудь и тебе отдам. (Забегая чуть вперед, скажу: он так и сделал.)
– Не надо!… Когда, откроешь на небе луну, назовешь ее в честь меня. И мы будем квиты…
– Хочешь завести меня? Не выйдет! Ты лучше пой. Это у тебя здорово получается. Про любовь, про свет в ночи…
Колюня сбросил с себя аппарат на пол и зарылся лицом в подушку…
В те дни в его душе шла отчаянная борьба. Точнее говоря, ее вели «внутренний голос» Колюни, другими словами, его совесть, и дух мести, с которым больной, лежа в постели, не расставался теперь, словно малыш с игрушкой. Вот образец того, как яростно и непримиримо спорили между собой «внутренний голос» (сокращенно – ВГ) и дух мести (ДМ):
ДМ. Совести у Коробка ни на грош! Неужели он забыл, что говорил о Малышевой вначале?
ВГ. Совесть в таких делах ни при чем. Можешь мне на слово поверить.
ДМ. Ненавижу его! Даже тень его ненавижу!…
ВГ. Бесишься… А толку?
ДМ. Ты прав! Пора переходить от слов к делу. Отравить? Нет, это грязная работа. Самое лучшее – устроить ему честную «темную». Разукрасить его как пасхальное яичко. Неплохо выбить передний зуб! Пусть она тогда любуется на его портрет. Ха-ха-ха!…
ВГ. Слушать тебя неприятно.
ДМ(искренне). Почему?!
ВГ(безнадежно). Руками тут не поможешь.
ДМ. А ноги на что? В каратэ ими только и пользуются.
ВГ. Ставим на этом точку. Пока я его совесть, этому не бывать!
ДМ(багровея). На его месте я бы поскорее отделался от тебя. Зануда ты страшная, а не совесть! И на самом деле ты его враг номер один. На каждом шагу, за каждую мелочь угрызаешь. Связал по рукам и ногам… Нет, я верю: придет время, ученые найдут средство против тебя! Станут делать прививки или будут, как аппендикс, удалять. Счастливо заживут люди…
ВГ. Не желаю слушать твой бред. На «темную» накладываю вето.
ДМ. Ладно. Есть еще одна неплохая идея. Пусть «темную» устроит Севка. Он верный товарищ. Не откажется. И так отделает, что Коробок будет всю жизнь – ха-ха-ха! – работать на аптеку…
ВГ. И это я запрещаю.
ДМ(разъяренно). Совести у тебя нет, совесть!… Это из-за тебя на земле столько разбитых сердец и неудачников. Я не камень, сочувствую тем, кому не повезло в любви. Но я уважаю силу! Счастье достается только сильным.
ВГ. И честным…
ДМ. Опомнись! Что ты делаешь с ним? Расшатываешь характер! Вот и вырастет он лопухом. Каждый, кому не лень, будет у него из-под носа уводить девчонок…
ВГ. Зато совесть будет чиста.
ДМ. Жалости у тебя никакой!… Ему который день есть совсем не хочется, грудь болит, словно на нее горячий утюг поставили. А ты, знай, поешь одно… Не делай из него христосика! Поручи его мне, мы с ним та-а-кое придумаем!…
(Дух мести сладострастно потирает руки и поет:
Как сон неотступный и страшный,
Мне снится соперник счастливый…)
ВГ(морщась). Потише, я не глухой… Злоба затемняет тебе рассудок. Ты все твердишь: Коробок, Коробок… А что, только в нем дело? Ты же был тут, когда она сказала: я люблю его. С этим-то что поделаешь?
ДМ(небрежно). Слушай ты ее больше… Это она тебе сказала. А ему еще нет.
ВГ. Все-то ты знаешь…
ДМ. Я же как-никак дух… Малышева еще в самой себе и в своих чувствах не разобралась. А уже любит напускать на себя: я такая взрослая, просто дальше некуда.
ВГ. Все-то ты понимаешь…
ДМ. Представь! В таких темных делах, как любовь, страсть, ревность, я разбираюсь получше многих.
ВГ. И на здоровье. А я буду молча страдать.
ДМ. Делать нечего? И нашел из-за кого… Если она выбрала Коробка, значит, она его стоит.
ВГ. Еще одно плохое слово про нее… и я вытрясу из тебя дух!
ДМ. Охо-хо… Нервы, нервы…
… Рублев встанет через две недели. Все анализы у него будут в норме. Останутся хандра, подавленное настроение. Но за это справки, увы, не дают.
В тот день, когда Колюня пошел в школу, выпал первый снег и ударил легкий, с солнечно-голубой искрой морозец. Все частные автомашины, осадившие «китайскую стену» со всех сторон, стали одного цвета – белого, и одной марки – пухлые снежные шапки стерли различия между «Жигулями», «Москвичами» и «Запорожцами».
– Рублев!
Колюня оглянулся. Его догоняла Наталья Георгиевна. В новой шубе из искусственного меха. Наверное, первый раз надела ее.
– Наконец-то ты выздоровел…
Видишь, Рублев, есть же на свете люди, которые думают о тебе, рады, что ты оклемался.
– У нас полным ходом идет подготовка к фестивалю. Не забыл, что ты в своем классе ответственный?
– П-припоминаю, – кисло улыбнулся Колюня.
– И ты уже знаешь, с чем ваш класс выступит?
Шуба Натальи Георгиевны на свету помигивала, как новогодняя елка, разноцветными огоньками.
– Сами напишем и сами поставим маленькую комедию… Можно?
– Что ж, если это будет смешно и остро, я – за!
Она одобрительно хлопнула его по плечу и прибавила шагу, догоняя свою подругу, англичанку Галину Романовну.
ТРАГЕДИЯ С КОМЕДИЕЙ
Сочинять обещанную пьеску Колюня начал с «братьями Карамазовыми». Те взялись за работу с восторгом. Им обоим страстно хотелось, чтобы в классе перестали относиться к ним как к обалдуям. Но, быстро загоревшись, они столь же быстро остыли и вышли из авторского триумвирата. Правда, перед этим рассказали, кому только могли, о замышляемой постановке.
К удивлению самого Колюни, пьеска писалась быстро. Словно он ее, как профессиональный драматург, вынашивал годами, а затем сел за стол и в несколько вечеров выплеснул на бумагу. И хотя первое полугодие уже подходило к концу и по многим предметам надо было срочно выправлять положение, он, придя из школы, первым делом садился писать, потом быстро ел, делал уроки – и опять писал, писал… Он и чувства, дотоле ему неизвестные, испытал в те вечера, особенно когда какая-нибудь сценка, на его взгляд, получалась хорошей. Радостно выскакивал из-за стола, выходил, в чем был, в лоджию и прикладывал к лицу хлопья мягкого, в темноте синего снега. Усталость тут же проходила. Колюня возвращался к столу, с лица на бумагу падали капли талой воды, чернила расплывались и буквы делались ветвистыми, как узоры мороза на оконном стекле… Иногда ему казалось, что сквозь чащу строчек с той стороны листа бумаги на него с укором смотрят чьи-то темные, с раскосинкой глаза. И это его еще сильнее подзадоривало.
В школу он приходил в хорошем настроении. Как ни в чем не бывало здоровался и с Валерием, и с Катей. К тем, кого прежде любил заводить, не приставал и вообще был серьезным, торжественным и погруженным в самого себя.
Колюня, Колюня…
Свою шуточную пьеску (она уместилась в тонкой ученической тетради) он назвал в стиле А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27