Однако Брайнин добавил, что, может быть, стоит поразмыслить над проектом, проверить, каково мнение заказчиков.
Сафонов, напротив, сразу взял решительный тон, сказал, что электроискровая обработка никак не может себя оправдать. "Проект скорее свидетельствует об увлечении товарища Соколовского теоретической литературой, чем о реальном подходе к производству..."
Егоров молчал, а когда Голованов спросил, каково его мнение, ответил неопределенно: "Сложно... Очень сложно..."
Кампанию против Соколовского повел Сафонов, человек честолюбивый и озлобленный. Хотя Журавлев ему всячески покровительствовал, да и теперь он никак не мог пожаловаться на свое положение, он был убежден, что ему поперек пути стоит Соколовский. Он дружил с Хитровым; вместе они частенько ругали Евгения Владимировича и за его проекты, и за характер, который называли заносчивым, и за то, что он, по их определению, "путается с врачихой". Сафонов говорил: "Конечно, Журавлев самодур, но нужно признать, что Соколовского он раскусил..." О новом проекте главного конструктора он отзывался не иначе, как с усмешкой. "Чисто клинический случай..."
Соколовский нервничал, отпускал колкости; он восстановил против себя спокойного Голованова. После двух совещаний Николай Христофорович предложил Сафонову поработать над проектом Соколовского. Все поняли, что директор не склонен одобрить предложение Евгения Владимировича, которое казалось ему рискованным. Сафонов месяц спустя представил свой проект.
Соколовский внимательно слушал Сафонова, кивал головой, казалось, он со всем соглашается. А когда Сафонов закончил объяснения, Евгений Владимирович обидно рассмеялся: "Не понимаю, на что вы время потратили? Ваш станок ничем не отличается от обычных моделей. Ясно, что на интересы заказчиков вам наплевать Делайте, как знаете, но я в поддавки не играю..." Голованов попытался его успокоить, однако Соколовский, не дожидаясь конца совещания, вышел из кабинета.
Час спустя он почувствовал себя плохо, едва сидел, но с завода упрямо поплелся к себе, вместо того чтобы попросить машину. Дома он слег, а врача не вызвал, раздраженно думал: "При чем тут медицина? Изготовления искусственных сердец еще, кажется, не придумали.."
В течение недели никто на заводе не видел Евгения Владимировича. Сафонов сказал Голованову, что он попробовал связаться с Соколовским, но тот в ответ нагрубил, явно отказывается работать над утвержденным проектом. "Конечно, мы можем обойтись и без него, но, что ни говорите, это расшатывает дисциплину... Обухов говорит, что придется поставить вопрос на партбюро" Голованову это не понравилось: зачем раздувать? Но Николай Христофорович считал, что он еще недостаточно вошел в жизнь завода и не должен ни выступать против Соколовского, ни брать его под свою защиту.
Евгений Владимирович понимал, что поступил глупо. Нервничаю, вот беда! Да и здоровье подвело. Напрасно я не позвонил Голованову, что хвораю. А главное нельзя было уходить с совещания... Каждый вечер Соколовский решал: "Завтра пойду, скажу: "Давайте, Николай Христофорович, потолкуем серьезно, мы ведь люди немолодые, а дело важное..." Почему он не пошел к Голованову? Не из-за самолюбия. Всякий раз в последнюю минуту его удерживала досада. Хорошо, я виноват, наговорил черт знает что, но при чем тут проект? Почему они не думают о станке? Неужели Голованов принимает всерьез доводы Сафонова?..
На партбюро Евгений Владимирович сидел молча, высокий, прямой, и угрюмо постукивал трубкой о стол. Когда его попросили объясниться, он коротко сказал, что как коммунист подчиняется дисциплине, но находит решение дирекции неправильным; чуть помолчав, он сердито добавил: "Оно и неправильное, и не ко времени, да и просто неумное..."
Секретарь парторганизации Обухов, когда Сафонов впервые заговорил с ним о "непартийном поведении Соколовского", нахмурился: "Может, преувеличивают? Соколовский - человек запальчивый, это я знаю, но отсюда далеко до отказа работать". Сафонов, а потом и Хитров настаивали: ушел с производственного совещания, пять дней не выходил на работу, ссылается теперь на болезнь, но врача не вызвал, Сафонова обругал. Обухов злился на Сафонова и Хитрова, но говорил себе: кажется, Соколовский действительно зарвался .. Он решил посоветоваться с заведующим промышленным отделом горкома Трифоновым, который, не задумываясь, ответил "Какие тут могут быть сомнения? Нельзя не одернуть..." И теперь Обухов предложил объявить Соколовскому выговор.
Евгений Владимирович что-то хотел сказать, даже встал, но тотчас снова сел и на вопрос председателя ответил, что ничего добавить не имеет. Андреев запротестовал. "Не понимаю я, за что выговор? И должен сказать, что никто на заводе этого не поймет"... Савченко вдруг заговорил о проекте. Обухов его оборвал - речь идет не о проекте, но об отказе Соколовского подчиняться дисциплине. Савченко все же сказал: "Нельзя отделить одно от другого. Евгений Владимирович отстаивал свой проект, отстаивал стойко, резко. Если завтра вернутся к его предложению, как можно будет оправдать выговор?"
Коротеев подумал: действительно, зачем выговор? Соколовский не юноша, исправить его трудно. Шпильки он стал подпускать не вчера, но у него нет ни одного взыскания...
Объявили перерыв на четверть часа. Все оживленно заговорили: Челябинск торопит с заказом; в августе, говорят, приедет Малый театр; Дурылина отправили в больницу, боятся, что у него язва; сборочный цех, кажется, снова подведет... Брайнин кому-то объяснял: "Договор с Австрией - это, так сказать, серьезный удар по политике с позиции силы..."
Соколовский дружелюбно спросил Коротеева:
- Как вы отдыхали, Дмитрий Сергеевич? А у нас весна очень поздняя, еще на прошлой неделе были сильные заморозки...
Обухов отвел Коротеева в сторону.
- Савченко внес путаницу. При чем тут проект? Я понимаю, что все это очень неприятно, но без дисциплины нельзя. Трифонов считает, что Соколовский перешел все границы... По-моему, для Евгения Владимировича простой выговор - самый благоприятный исход.
После перерыва Савченко опять попросил слово. Председатель сказал, что поступило предложение закрыть прения.
Не стоит его обижать, говорил себе Коротеев, но, увидав, что все, кроме Андреева и Савченко, голосуют за выговор, он нехотя поднял руку.
Домой он пришел расстроенный, за обедом сидел молча, ничего не ел, сказал, что разболелась голова, потом не выдержал и рассказал все Лене. Она удивленно спросила:
- Почему же ты голосовал за?
Он не ответил, продолжал рассказывать:
- Обухов мне сказал, что простой выговор - это выход из положения, он разговаривал с Трифоновым... В общем все это очень неприятно. Я понимаю, что Соколовский восстановил против себя всех, но противно, когда Сафонов выступает как блюститель партийной этики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Сафонов, напротив, сразу взял решительный тон, сказал, что электроискровая обработка никак не может себя оправдать. "Проект скорее свидетельствует об увлечении товарища Соколовского теоретической литературой, чем о реальном подходе к производству..."
Егоров молчал, а когда Голованов спросил, каково его мнение, ответил неопределенно: "Сложно... Очень сложно..."
Кампанию против Соколовского повел Сафонов, человек честолюбивый и озлобленный. Хотя Журавлев ему всячески покровительствовал, да и теперь он никак не мог пожаловаться на свое положение, он был убежден, что ему поперек пути стоит Соколовский. Он дружил с Хитровым; вместе они частенько ругали Евгения Владимировича и за его проекты, и за характер, который называли заносчивым, и за то, что он, по их определению, "путается с врачихой". Сафонов говорил: "Конечно, Журавлев самодур, но нужно признать, что Соколовского он раскусил..." О новом проекте главного конструктора он отзывался не иначе, как с усмешкой. "Чисто клинический случай..."
Соколовский нервничал, отпускал колкости; он восстановил против себя спокойного Голованова. После двух совещаний Николай Христофорович предложил Сафонову поработать над проектом Соколовского. Все поняли, что директор не склонен одобрить предложение Евгения Владимировича, которое казалось ему рискованным. Сафонов месяц спустя представил свой проект.
Соколовский внимательно слушал Сафонова, кивал головой, казалось, он со всем соглашается. А когда Сафонов закончил объяснения, Евгений Владимирович обидно рассмеялся: "Не понимаю, на что вы время потратили? Ваш станок ничем не отличается от обычных моделей. Ясно, что на интересы заказчиков вам наплевать Делайте, как знаете, но я в поддавки не играю..." Голованов попытался его успокоить, однако Соколовский, не дожидаясь конца совещания, вышел из кабинета.
Час спустя он почувствовал себя плохо, едва сидел, но с завода упрямо поплелся к себе, вместо того чтобы попросить машину. Дома он слег, а врача не вызвал, раздраженно думал: "При чем тут медицина? Изготовления искусственных сердец еще, кажется, не придумали.."
В течение недели никто на заводе не видел Евгения Владимировича. Сафонов сказал Голованову, что он попробовал связаться с Соколовским, но тот в ответ нагрубил, явно отказывается работать над утвержденным проектом. "Конечно, мы можем обойтись и без него, но, что ни говорите, это расшатывает дисциплину... Обухов говорит, что придется поставить вопрос на партбюро" Голованову это не понравилось: зачем раздувать? Но Николай Христофорович считал, что он еще недостаточно вошел в жизнь завода и не должен ни выступать против Соколовского, ни брать его под свою защиту.
Евгений Владимирович понимал, что поступил глупо. Нервничаю, вот беда! Да и здоровье подвело. Напрасно я не позвонил Голованову, что хвораю. А главное нельзя было уходить с совещания... Каждый вечер Соколовский решал: "Завтра пойду, скажу: "Давайте, Николай Христофорович, потолкуем серьезно, мы ведь люди немолодые, а дело важное..." Почему он не пошел к Голованову? Не из-за самолюбия. Всякий раз в последнюю минуту его удерживала досада. Хорошо, я виноват, наговорил черт знает что, но при чем тут проект? Почему они не думают о станке? Неужели Голованов принимает всерьез доводы Сафонова?..
На партбюро Евгений Владимирович сидел молча, высокий, прямой, и угрюмо постукивал трубкой о стол. Когда его попросили объясниться, он коротко сказал, что как коммунист подчиняется дисциплине, но находит решение дирекции неправильным; чуть помолчав, он сердито добавил: "Оно и неправильное, и не ко времени, да и просто неумное..."
Секретарь парторганизации Обухов, когда Сафонов впервые заговорил с ним о "непартийном поведении Соколовского", нахмурился: "Может, преувеличивают? Соколовский - человек запальчивый, это я знаю, но отсюда далеко до отказа работать". Сафонов, а потом и Хитров настаивали: ушел с производственного совещания, пять дней не выходил на работу, ссылается теперь на болезнь, но врача не вызвал, Сафонова обругал. Обухов злился на Сафонова и Хитрова, но говорил себе: кажется, Соколовский действительно зарвался .. Он решил посоветоваться с заведующим промышленным отделом горкома Трифоновым, который, не задумываясь, ответил "Какие тут могут быть сомнения? Нельзя не одернуть..." И теперь Обухов предложил объявить Соколовскому выговор.
Евгений Владимирович что-то хотел сказать, даже встал, но тотчас снова сел и на вопрос председателя ответил, что ничего добавить не имеет. Андреев запротестовал. "Не понимаю я, за что выговор? И должен сказать, что никто на заводе этого не поймет"... Савченко вдруг заговорил о проекте. Обухов его оборвал - речь идет не о проекте, но об отказе Соколовского подчиняться дисциплине. Савченко все же сказал: "Нельзя отделить одно от другого. Евгений Владимирович отстаивал свой проект, отстаивал стойко, резко. Если завтра вернутся к его предложению, как можно будет оправдать выговор?"
Коротеев подумал: действительно, зачем выговор? Соколовский не юноша, исправить его трудно. Шпильки он стал подпускать не вчера, но у него нет ни одного взыскания...
Объявили перерыв на четверть часа. Все оживленно заговорили: Челябинск торопит с заказом; в августе, говорят, приедет Малый театр; Дурылина отправили в больницу, боятся, что у него язва; сборочный цех, кажется, снова подведет... Брайнин кому-то объяснял: "Договор с Австрией - это, так сказать, серьезный удар по политике с позиции силы..."
Соколовский дружелюбно спросил Коротеева:
- Как вы отдыхали, Дмитрий Сергеевич? А у нас весна очень поздняя, еще на прошлой неделе были сильные заморозки...
Обухов отвел Коротеева в сторону.
- Савченко внес путаницу. При чем тут проект? Я понимаю, что все это очень неприятно, но без дисциплины нельзя. Трифонов считает, что Соколовский перешел все границы... По-моему, для Евгения Владимировича простой выговор - самый благоприятный исход.
После перерыва Савченко опять попросил слово. Председатель сказал, что поступило предложение закрыть прения.
Не стоит его обижать, говорил себе Коротеев, но, увидав, что все, кроме Андреева и Савченко, голосуют за выговор, он нехотя поднял руку.
Домой он пришел расстроенный, за обедом сидел молча, ничего не ел, сказал, что разболелась голова, потом не выдержал и рассказал все Лене. Она удивленно спросила:
- Почему же ты голосовал за?
Он не ответил, продолжал рассказывать:
- Обухов мне сказал, что простой выговор - это выход из положения, он разговаривал с Трифоновым... В общем все это очень неприятно. Я понимаю, что Соколовский восстановил против себя всех, но противно, когда Сафонов выступает как блюститель партийной этики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72