Сегодня она выступает. "Не ослабевайте!" - сказал старец Альберт своему ученику юному Баху. Оля будет состязаться с Бахом как с органистом. Бах любил состязаться.
- Святая Цецилия, - зашептала Оля, - помоги не ослабнуть...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Дом стоял на отвесной скале, а снизу наступали морские волны. Дом известен по многочисленным открыткам и документальным фильмам о Крыме Ласточкино гнездо. Построил его в начале века для своей прихоти некий выдумщик. Дом - как бы завершение скалы. Теперь здесь кафе. На втором этаже, в маленькой круглой комнате, стоит круглый стол. Есть дверь на балкон. Балкон висит над морем, над небольшой пристанью мыса Ай-Тадор, куда причаливают рейсовые катера из Ялты.
Санди и Ладя сидят за круглым столом в круглой комнате. Перед ними две узенькие рюмочки с вином. Санди смотрит в море. Синева моря отражается на стенах, на стеклянном плафоне, на столе, на узеньких рюмочках.
Санди и Ладя приехали в Ялту в свадебное путешествие. В цирковом училище на доске объявлений появился приказ: "Мержанову Александру Владимировну, студентку четвертого курса отделения клоунады, речевых и музыкально-эксцентрических жанров цирка и эстрады, считать Брагиной во изменение фамилии. Основание - свидетельство о браке, выданное загсом Дзержинского района города Москвы".
Мелкими глотками Санди пьет вино, иногда поднимает рюмочку и смотрит на свет, как проникает в вино солнце и горит внутри рюмочки желтым светом. Санди пьет вино, все равно что откусывает по кусочку конфету. Слушает забавную граммофонную музыку (внизу, на первом этаже, стоит настоящий граммофон), слушает смех ребят, которые заводят граммофон и, очевидно, танцуют под него. Ей нравятся катера, которые причаливают к пристани с серьезностью настоящих кораблей, бросают канаты, включают задний ход, из окна рубки выглядывает капитан в великолепной фуражке. Когда корабль включает мощные обороты винта и дает задний ход, в воде вскипает пенистое облако.
Санди вынула из вазочки салфетку и начала сворачивать из нее стрелку, какие сворачивают школьники из тетрадных листов.
- Никогда человек не может быть счастлив один, - сказала Санди.
- Тогда я буду счастлив всегда.
- Японцам нравится наблюдать за луной. Называется - искусство смотреть на луну. Мы сейчас смотрим на море и на солнце.
- И друг на друга. Японцы смотрят друг на друга?
- Я эгоистка, правда?
- Ничуть.
- Скажи, что я эгоистка и что я мешаю тебе.
- Не скажу. Хочешь, сочиню о тебе песню?
- Не хочу.
- Почему?
- Обманешь.
- Кого я обманул?
- Арчибальда. Обещал ему, что он поедет с нами. ЖЭК обманул, сказал, что брат работает в столе находок. Позорный стыд и выпад против археологии.
- Но брат вернулся из экспедиции и восстановил истину.
- Я тоже хочу восстановить истину - я эгоистка?
- Ты упрямый японец.
Ладя смотрел на Санди, на ее лицо и на ее потемневшие на солнце плечи в широком вырезе платья, на ее тонкие сильные руки, гибкую фигуру. Ладя и Санди хотели побыть в неподвижности, в остановившемся времени, в остановившихся словах, смешных и даже нелепых. Поверить в собственность друг над другом.
Они допили вино. Санди прошла на балкон и пустила бумажную стрелку. Стрелка полетела над морем, будто перо, оброненное чайкой.
Потом они вышли из кафе. Ладя обнял Санди, и она положила голову ему на плечо. Они медленно шли по тропинке. Он видел уголок ее глаза сквозь прогретые солнцем волосы. Он видел ее губы. Она зажала ими прядь волос, чтобы не трепал ветер. Он чувствовал под рукой, которой он ее обнял, юную силу, равную ему.
Он знал, что и Санди это чувствует, именно так, именно сейчас. Не потому, что идут рядом, что ее голова у него на плече, и не потому, что он обнял ее, а это было и когда они сидели в кафе над обрывом, и когда шли сюда из Ялты, и когда ехали сюда из Москвы, и когда они были еще в Москве, и когда они вообще не видели и не знали еще друг о друге, но были уверены, что они есть, существуют и будет назначен день и час их встречи. Будет определена их дальнейшая жизнь. А может быть, ничего не будет определено, а будет все отыскиваться каждый день и каждый час, потому что не хочется ничего заимствовать из опыта других, кто пытается им что-то объяснить, от чего-то предостеречь, в чем-то образумить. Неразумность во всем - этого хочется. Даже в том, что они умчались в Крым на пять дней, устроили свадебное путешествие, было что-то неразумное. Им хотелось побывать в новом для них качестве в тех местах, где они уже были вдвоем и где они решили, что будут вдвоем, и даже оставили в небольшой щели в скале две плоские гальки. Теперь камни лежат у них в комнате на столе.
Санди познакомилась с художником-моменталистом, который вырезал ножницами из черной бумаги силуэты.
Санди попробовала вырезать его профиль. Он вырезал профиль Санди. Проделал это мастерски, заложив руки с бумагой и ножницами за спину. Теперь Санди и художник друзья. Санди обучается у него профессии художника моменталиста-силуэтиста. Вырезает Ладю ежедневно десять раз.
Ладя повернул голову Санди к себе, заглянул в глаза. У Санди они были чуть шире раздвинуты, чем это, может быть, полагалось, но от этого лицо ее было только озорнее и лучше. Санди разжала губы, выпустила прядь волос. Подхваченная ветром, прядь запуталась на ее лице. И тогда Ладя - как он в детстве с возмущением кричал: "Где же меценаты!" - с гордостью кричит: "Она моя жена!", хотя никого вокруг нет, кроме какой-то птицы на высоких тонких ногах.
Санди смеется и вновь ловит губами прядь волос, удерживает от ветра, смотрит на Ладю. Ладя остался Ладей, ей от этого особенно радостно. Она не хочет в нем никаких перемен, не хочет в нем никаких новых достоинств, потому что она его любит.
Они лежали на мелкой гальке у самого моря. Это было под ливадийским виноградником, где сохранился еще кусок дикого пляжа без тентов, зонтиков и лежаков. Сюда приходили мальчишки с удочками, солдаты, свободные от дежурств у пограничного прожектора. Здесь валялись на берегу выброшенные прибоем глиняные черепки, куски просоленного морем дерева, прошлогодние ягоды винограда, затвердевшие и превратившиеся тоже в коричневые камушки. Здесь не было курортной Ялты, а был диковатый старый Крым.
Санди закрыла глаза и лежала без движения. Солнце было поздним, осенним, но еще теплым. Можно быть на пляже - не купаться, а просто лежать. Ладя смотрел на Санди. Он радовался, что она теперь постоянно рядом с ним и, если дотронется до нее, она тут же откроет глаза и повернется к нему.
Санди сказала:
- Расскажи о своей маме.
Почему вдруг? Но то, что она это сделала именно здесь, при полном их счастье, когда, казалось, ничего и никого им больше не надо было, приятно поразило Ладю и взволновало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
- Святая Цецилия, - зашептала Оля, - помоги не ослабнуть...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Дом стоял на отвесной скале, а снизу наступали морские волны. Дом известен по многочисленным открыткам и документальным фильмам о Крыме Ласточкино гнездо. Построил его в начале века для своей прихоти некий выдумщик. Дом - как бы завершение скалы. Теперь здесь кафе. На втором этаже, в маленькой круглой комнате, стоит круглый стол. Есть дверь на балкон. Балкон висит над морем, над небольшой пристанью мыса Ай-Тадор, куда причаливают рейсовые катера из Ялты.
Санди и Ладя сидят за круглым столом в круглой комнате. Перед ними две узенькие рюмочки с вином. Санди смотрит в море. Синева моря отражается на стенах, на стеклянном плафоне, на столе, на узеньких рюмочках.
Санди и Ладя приехали в Ялту в свадебное путешествие. В цирковом училище на доске объявлений появился приказ: "Мержанову Александру Владимировну, студентку четвертого курса отделения клоунады, речевых и музыкально-эксцентрических жанров цирка и эстрады, считать Брагиной во изменение фамилии. Основание - свидетельство о браке, выданное загсом Дзержинского района города Москвы".
Мелкими глотками Санди пьет вино, иногда поднимает рюмочку и смотрит на свет, как проникает в вино солнце и горит внутри рюмочки желтым светом. Санди пьет вино, все равно что откусывает по кусочку конфету. Слушает забавную граммофонную музыку (внизу, на первом этаже, стоит настоящий граммофон), слушает смех ребят, которые заводят граммофон и, очевидно, танцуют под него. Ей нравятся катера, которые причаливают к пристани с серьезностью настоящих кораблей, бросают канаты, включают задний ход, из окна рубки выглядывает капитан в великолепной фуражке. Когда корабль включает мощные обороты винта и дает задний ход, в воде вскипает пенистое облако.
Санди вынула из вазочки салфетку и начала сворачивать из нее стрелку, какие сворачивают школьники из тетрадных листов.
- Никогда человек не может быть счастлив один, - сказала Санди.
- Тогда я буду счастлив всегда.
- Японцам нравится наблюдать за луной. Называется - искусство смотреть на луну. Мы сейчас смотрим на море и на солнце.
- И друг на друга. Японцы смотрят друг на друга?
- Я эгоистка, правда?
- Ничуть.
- Скажи, что я эгоистка и что я мешаю тебе.
- Не скажу. Хочешь, сочиню о тебе песню?
- Не хочу.
- Почему?
- Обманешь.
- Кого я обманул?
- Арчибальда. Обещал ему, что он поедет с нами. ЖЭК обманул, сказал, что брат работает в столе находок. Позорный стыд и выпад против археологии.
- Но брат вернулся из экспедиции и восстановил истину.
- Я тоже хочу восстановить истину - я эгоистка?
- Ты упрямый японец.
Ладя смотрел на Санди, на ее лицо и на ее потемневшие на солнце плечи в широком вырезе платья, на ее тонкие сильные руки, гибкую фигуру. Ладя и Санди хотели побыть в неподвижности, в остановившемся времени, в остановившихся словах, смешных и даже нелепых. Поверить в собственность друг над другом.
Они допили вино. Санди прошла на балкон и пустила бумажную стрелку. Стрелка полетела над морем, будто перо, оброненное чайкой.
Потом они вышли из кафе. Ладя обнял Санди, и она положила голову ему на плечо. Они медленно шли по тропинке. Он видел уголок ее глаза сквозь прогретые солнцем волосы. Он видел ее губы. Она зажала ими прядь волос, чтобы не трепал ветер. Он чувствовал под рукой, которой он ее обнял, юную силу, равную ему.
Он знал, что и Санди это чувствует, именно так, именно сейчас. Не потому, что идут рядом, что ее голова у него на плече, и не потому, что он обнял ее, а это было и когда они сидели в кафе над обрывом, и когда шли сюда из Ялты, и когда ехали сюда из Москвы, и когда они были еще в Москве, и когда они вообще не видели и не знали еще друг о друге, но были уверены, что они есть, существуют и будет назначен день и час их встречи. Будет определена их дальнейшая жизнь. А может быть, ничего не будет определено, а будет все отыскиваться каждый день и каждый час, потому что не хочется ничего заимствовать из опыта других, кто пытается им что-то объяснить, от чего-то предостеречь, в чем-то образумить. Неразумность во всем - этого хочется. Даже в том, что они умчались в Крым на пять дней, устроили свадебное путешествие, было что-то неразумное. Им хотелось побывать в новом для них качестве в тех местах, где они уже были вдвоем и где они решили, что будут вдвоем, и даже оставили в небольшой щели в скале две плоские гальки. Теперь камни лежат у них в комнате на столе.
Санди познакомилась с художником-моменталистом, который вырезал ножницами из черной бумаги силуэты.
Санди попробовала вырезать его профиль. Он вырезал профиль Санди. Проделал это мастерски, заложив руки с бумагой и ножницами за спину. Теперь Санди и художник друзья. Санди обучается у него профессии художника моменталиста-силуэтиста. Вырезает Ладю ежедневно десять раз.
Ладя повернул голову Санди к себе, заглянул в глаза. У Санди они были чуть шире раздвинуты, чем это, может быть, полагалось, но от этого лицо ее было только озорнее и лучше. Санди разжала губы, выпустила прядь волос. Подхваченная ветром, прядь запуталась на ее лице. И тогда Ладя - как он в детстве с возмущением кричал: "Где же меценаты!" - с гордостью кричит: "Она моя жена!", хотя никого вокруг нет, кроме какой-то птицы на высоких тонких ногах.
Санди смеется и вновь ловит губами прядь волос, удерживает от ветра, смотрит на Ладю. Ладя остался Ладей, ей от этого особенно радостно. Она не хочет в нем никаких перемен, не хочет в нем никаких новых достоинств, потому что она его любит.
Они лежали на мелкой гальке у самого моря. Это было под ливадийским виноградником, где сохранился еще кусок дикого пляжа без тентов, зонтиков и лежаков. Сюда приходили мальчишки с удочками, солдаты, свободные от дежурств у пограничного прожектора. Здесь валялись на берегу выброшенные прибоем глиняные черепки, куски просоленного морем дерева, прошлогодние ягоды винограда, затвердевшие и превратившиеся тоже в коричневые камушки. Здесь не было курортной Ялты, а был диковатый старый Крым.
Санди закрыла глаза и лежала без движения. Солнце было поздним, осенним, но еще теплым. Можно быть на пляже - не купаться, а просто лежать. Ладя смотрел на Санди. Он радовался, что она теперь постоянно рядом с ним и, если дотронется до нее, она тут же откроет глаза и повернется к нему.
Санди сказала:
- Расскажи о своей маме.
Почему вдруг? Но то, что она это сделала именно здесь, при полном их счастье, когда, казалось, ничего и никого им больше не надо было, приятно поразило Ладю и взволновало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79