Он снова улыбнулся.
– Я очень рад, что сегодня вечером ты будешь с нами.
Я вздрогнул.
– Неужели?
Он воздел жирную руку.
– Разве я когда-нибудь ошибаюсь? Тебя выписывают после полудня. Фридландер-Бей послал меня, чтобы известить: ты должен нанести ему визит, когда почувствуешь себя лучше.
– Я даже не знал, что меня собираются выписывать, и уж точно не ожидал встречи с Фридландер-Беем завтра; но он "не хочет торопить" меня. Полагаю, у входа ждет машина, чтобы отвезти меня домой?
Хасан изобразил страшное огорчение, но ему явно не понравились мои слова.
– О мой дорогой, как бы хотелось помочь тебе! Но, увы, меня ждут неотложные дела в другом месте.
– Иди с миром, – тихо сказал я, откинулся на подушки и попытался уснуть.
Но сон исчез.
– Аллах йисаллимак, – пробормотал Хасан и тоже исчез…
Безмятежный покой, царивший в моей душе последние дни, испарился с обескураживающей быстротой; его заменило какое-то извращенное чувство омерзения к собственной персоне. Помню, года два назад я бегал за девушкой, работавшей в "Красном фонаре" и иногда появлявшейся в "Старом Чикаго Большого Ала". Моя жизнерадостная, заводная манера произвела на нее впечатление. В конце концов удалось пригласить ее пообедать вместе (не помню, где); потом отправились ко мне. Через пять минут после того, как я открыл дверь, мы уже были в постели, трахались минут десять-пятнадцать, и вдруг я почувствовал, что все прошло! Я лежал на спине и смотрел на нее. У моей возлюбленной были плохие зубы и выпирающие повсюду кости. От нее несло кунжутным маслом так, словно она использовала его вместо дезодоранта. "Боже мой, – подумал я, – как здесь очутилась эта девица? И как мне от нее избавиться?" После полового акта все животные становятся грустными; если быть точным, вообще после того, как испытают удовольствие любого рода. Мы не созданы для наслаждения. Мы созданы для бесконечно долгой агонии жизни, для того, чтобы видеть свое существование со всей беспощадной ясностью, что часто само по себе – нестерпимая мука. Я ненавидел себя тогда и сейчас испытываю такое же чувство. Раздался осторожный стук в дверь. Вошел доктор Еникнани; он рассеянно взглянул на пометки санитара.
– Меня выписывают? – спросил я. Он посмотрел на меня ясными черными глазами.
– Что, что? А, да, выписывают. Врач уже оформил нужные бумаги. Пусть кто-нибудь приедет и заберет вас. Таковы больничные правила. Вы можете покинуть нас в любое время, когда пожелаете.
– Хвала Аллаху, – заметил я совершенно искренне. Странно, но факт: я обрадовался.
– Хвала Аллаху, – отозвался доктор. Он посмотрел на пластмассовую коробку с училками, лежащую на столике возле кровати. – Вы уже опробовали их?
– Да, – ответил я.
Ложь. Я "примерил" лишь несколько штук под руководством терапевта; результаты в основном разочаровали. Не знаю, чего я ожидал. Когда вставляешь училку, знания, заложенные в ней, мгновенно поступают в память; чувство такое, словно они были там всю жизнь. Как будто выучил тексты, готовясь к экзамену, просидев за книгами всю ночь, с той разницей, что ничего не забудешь и хорошо выспался. Как только вытаскиваешь приставку, все уходит… Не впечатляет. Но я предвкушал возможность попробовать что-нибудь специфическое из магазинчика Лайлы. Иногда училки бывают очень полезны. По-настоящему я боялся личностных модулей – зловещих устройств, с помощью которых что-то чужое овладевает разумом и телом, отпихивая твое "я" куда-то в дальний уголок. Подобная перспектива все еще смертельно пугала меня.
– Что ж, хорошо, – сказал доктор Еникнани. Он не пожелал мне удачи, поскольку судьба человека – в руках Аллаха. Всемогущий заранее знает, чем все кончится, поэтому проблема везения отпадает.
– Да пошлет тебе Аллах успешного завершения всех начинаний, – поэтому сказал он.
Прекрасное напутствие. Теперь, когда мы прощались, доктор определенно начал мне нравиться.
– Иншалла.
Мы пожали друг другу руки, и он ушел. Я подошел к шкафу, вытащил свою одежду и бросил на кровать: рубашку, ботинки, носки, нижнее белье и новые джинсы (не помню, когда я успел купить их!). Быстро одевшись, попробовал связаться с Ясмин. Длинные гудки… Тогда я позвонил домой: может, она у меня.
Опять никого… Пошла на работу?
Еще нет двух часов. Я позвонил Френчи – в баре ее пока не видели. Записку персоналу я оставлять не стал и вызвал такси.
Не знаю, что говорится на этот счет в больничных правилах, но меня, покидающего палату без сопровождающих, никто не остановил. Санитар отвез меня в кресле на колесиках вниз, и я пересел в такси, сжимая сумку с личными вещами в одной руке, а пакет с училками – в другой. В душе моей царило смятение, но я не чувствовал ни радости, ни горя…
Я отпер дверь и вошел, ожидая увидеть полный беспорядок. Возможно, Ясмин забегала сюда, пока я был в больнице, а за моей подружкой никогда не водилось привычки убирать после себя. Я думал, что на полу будут разбросаны ее вещи, в раковине – красоваться гора грязной посуды, на столе и плите – остатки еды, пустые банки и бутылки. Но в комнате царила такая же чистота и порядок, как и тогда, когда я вышел отсюда в последний раз. Да нет, пожалуй, стало даже чище никогда я так тщательно не подметал, не вытирал пыль и не мыл окон. Сразу закрались подозрения: искусный взломщик, страдающий манией чистоты, проник в мой дом. Возле матраса на полу лежали три туго набитых конверта. Я наклонился и поднял их. На всех напечатано мое имя, внутри каждого – по семь сотен киамов десятками: семьдесят новеньких купюр, перетянутых резинкой. Две тысячи сто киамов. Моя зарплата за недели, проведенные в больнице. Честно говоря, не ожидал, что мне засчитают это время. Вообще-то, я с удовольствием полежал бы в больнице и задаром: соннеин, особенно когда он сочетается с эторфином, – весьма неплохой коктейль…
Я свалился на кровать и бросил деньги рядом, где часто спала Ясмин. Я все еще ощущал странную пустоту в голове, словно бессознательно ожидал появления чего-то, что придаст смысл моему существованию; по крайней мере намекнет, что делать. Часы показывали четыре без нескольких минут. Я решил не откладывать самое трудное на потом. Лучше покончить с этим сразу.
Встал, сунул пачку киамов в карман, нашел ключи и спустился вниз. Ага, сразу нечто зашевелилось… Правда, ощущение было не из приятных – холодный страх и предчувствие мрачных событий напоминали тринадцать ступеней к эшафоту и петлю, правда, пока невидимую. Я дошел до Восточных ворот и поискал Билла, безумного американца, но его, как назло, не было. Пришлось сесть в другую машину.
– К дому Фридландер-Бея. Водитель обернулся и внимательно посмотрел на меня.
– Нет, – отрезал он.
Я вылез и нашел не столь щепетильного таксиста, предусмотрительно договорившись о плате заранее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88