Забыла оттого, что ничего не смыслю в музыке. Он поднял гитару и взял несколько аккордов. Снаружи ревел ураган, я пила горячий кофе в компании моего дорогого убийцы и пребывала в прекрасном расположении духа. По последним данным психоанализа, легкое счастье – это самое ужасное. Счастье связывает, от него невозможно избавиться, и начинается невроз. На тебя могут навалиться трудности, ты борешься, защищаешь себя, тобой владеет единственная мысль – как спастись, ты сжат, как пружина, но вдруг счастье бьет тебя в лицо, как камень или солнечный зайчик, и ты сдаешься, сдаешься счастью ощущать себя живым.
День прошел. Льюис выиграл у меня пятнадцать долларов, позволил, слава Богу, мне самой приготовить обед, играл на гитаре, я читала. Меня он совсем не беспокоил, с ним было просто, как с кошкой. Пол же, с его внушительным видом, бывало, утомлял меня. Я не решалась представить себе, во что вылился бы день с Полом в таких вот условиях: он пытался бы исправить телефон, завести «ролле», спасти жалюзи, помочь мне закончить сценарий, говорить о знакомых, заниматься любовью и Бог знает чем еще… Действовать. Что-нибудь делать. А Льюис вел себя иначе. Дом могло бы снести с фундамента, а он напевал бы, сидя в обнимку с гитарой. Да, я не помню более приятного дня, чем этот посреди ревущей стихии.
Когда наступила ночь, силы урагана будто удвоились. Жалюзи с печальным скрипом метались на ветру, как птицы. Снаружи царила мгла. «Роллс» бился о стену, как огромная собака о дверь, в ярости, что ее оставили на улице. Меня начал охватывать страх. Я чувствовала, что Бог в своей изначальной мудрости стал несколько суров к своим почтительным слугам. Льюис же, конечно, смеялся, забавляясь моим испуганным видом, и изображал насмешливого героя. Наконец мне все это надоело, и я рано отправилась спать, приняла ставшие уже привычными таблетки снотворного (и это после стольких лет жизни без лекарств!) и попыталась заснуть. Бесполезно. Ветер ревел, как лес, переполненный волками, дом трещал по всем швам. Около полуночи часть крыши над моей комнатой снесло, и вода, хлынувшая сверху, промочила меня насквозь.
Я вскрикнула и, повинуясь идиотскому инстинкту, спряталась с головой под простыню, потом выскочила из комнаты и попала прямо в объятия Льюиса. Было темно хоть глаз выколи. Он вел меня перед собой, и, нащупывая путь, мы вошли в его комнату, крыша над которой чудом уцелела. Льюис схватил с постели покрывало и стал растирать меня, как старую лошадь, успокаивая при этом, как успокаивают испуганных четвероногих:
– Ну-ну… ничего, все кончится.
В конце концов он спустился на кухню и, используя зажигалку как свечу, нашел бутылку шотландского и вернулся по колено мокрый.
– Кухня полна воды, – веселым голосом объявил он. – Диван плавает вместе с креслами в гостиной. Мне пришлось просто плыть за этой чертовой бутылкой, которая плескалась в волнах. Забавно, какими смешными выглядят вещи, когда они меняют привычное место. Даже холодильник, такой большой и неуклюжий, плавает, как пробка.
Я не думала, что это очень забавно, но чувствовала, что он говорит так, чтобы подбодрить меня. Мы сидели на его кровати, дрожа и кутаясь в одеяла, и в темноте пили прямо из горлышка.
– Что будем делать? – спросила я.
– Подождем до рассвета, – спокойно ответил Льюис. – Стены прочные. Единственное, что тебе надо, так это лечь в мою сухую кровать и заснуть.
Спать… Мальчик сошел с ума. Тем не менее от страха и алкоголя голова у меня кружилась, и я легла в постель. Льюис сидел рядом. На фоне окна и бегущих облаков я различала его профиль. Казалось, что ночь никогда не кончится, мне так и придется умереть, и от печали, какого-то детского страха, жалости к себе у меня перехватило дыхание:
– Льюис, – взмолилась я, – я боюсь. Ложись ко мне.
Он ничего не ответил, обошел кровать и вытянулся рядом. Мы оба лежали на спине, Льюис курил сигарету, не произнося ни слова.
В этот момент «роллс», вероятно, подброшенный огромной волной, врезался в стену. Со страшным скрежетом дом задрожал, а я бросилась в объятия Льюиса. Не могу назвать мой порыв осознанным, но я почувствовала: необходим мужчина, который обнял бы и крепко прижал меня к себе. Что Льюис и сделал. И тут же, повернувшись ко мне, начал покрывать мой лоб, волосы, губы легкими поцелуями невероятной нежности, повторяя мое имя, как молитву любви, молитву, которую я, тесно прижатая к его телу и похороненная под гривой его волос, понимала не совсем отчетливо:
– Дороти, Дороти, Дороти… – Его голос не заглушал воя шторма. Я не двигалась, нежась в тепле его тела. И ни о чем больше не думала, кроме как быть может, со стыдом, о неизбежности финала, хотя не придавая этому особого значения…
Только финал получился иным. Меня словно осенило. Я поняла Льюиса и причину всех его поступков. И убийства, и его безумную платоническую любовь ко мне. Я быстро села, слишком быстро, и он тут же отпустил меня. На мгновение мы застыли, окаменев, будто между нами неожиданно проползла холодная, скользкая змея, и. я уже не слышала ветра – только оглушительный стук моего сердца.
– Итак, ты знаешь… – медленно произнес Льюис. Щелкнул зажигалкой. В свете пламени я смотрела на него, совершенного в красоте, такого одинокого, более одинокого, чем когда-либо… Переполненная жалостью, я протянула к нему руку. Но глаза его уже остекленели, он больше не видел меня, уронил зажигалку, и его руки сомкнулись у меня на шее.
Я менее всего похожа на самоубийцу, но на мгновение мне захотелось, чтобы он довел все до конца. Не знаю, почему. Жалость, нежность, переполнявшие мою душу, толкали меня навстречу смерти, как к единственному прибежищу. Вероятно, это и спасло меня: я ни секунды не сопротивлялась. А пальцы Льюиса напомнили мне: жизнь – это самое дорогое, что у меня есть. Я начала спокойно говорить Льюису, с тем остатком воздуха, который грозил стать моим последним вздохом:
– Если ты хочешь, Льюис… но мне больно. Я всегда любила жизнь, ты знаешь, и солнечный свет, и моих друзей, и тебя, Льюис…
Пальцы давили все сильнее. Я начала задыхаться;
– Что ты собираешься сделать со мной, Льюис? Ты рискуешь мне надоесть… Льюис, дорогой, будь хорошим мальчиком, отпусти меня…
Внезапно хватка ослабла, Льюис, рыдая, бросился мне в объятия. Я удобно устроила его голову у себя на плече и долго гладила по волосам, не произнося ни слова. Немногие мужчины плакали у меня на плече, и ничто так не трогало меня и не внушало большего уважения, чем эти неожиданные и бурные мужские рыдания. Но никогда я не испытывала такого прилива нежности, как к этому мальчику, который чуть было не убил меня. Слава Богу, я уже давно не признаю логики.
Льюис быстро заснул, успокоившись почти вместе с бурей, и я всю долгую ночь баюкала его, наблюдая, как небо светлеет, облака исчезают и наконец как надменное солнце поднимается над истерзанной землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
День прошел. Льюис выиграл у меня пятнадцать долларов, позволил, слава Богу, мне самой приготовить обед, играл на гитаре, я читала. Меня он совсем не беспокоил, с ним было просто, как с кошкой. Пол же, с его внушительным видом, бывало, утомлял меня. Я не решалась представить себе, во что вылился бы день с Полом в таких вот условиях: он пытался бы исправить телефон, завести «ролле», спасти жалюзи, помочь мне закончить сценарий, говорить о знакомых, заниматься любовью и Бог знает чем еще… Действовать. Что-нибудь делать. А Льюис вел себя иначе. Дом могло бы снести с фундамента, а он напевал бы, сидя в обнимку с гитарой. Да, я не помню более приятного дня, чем этот посреди ревущей стихии.
Когда наступила ночь, силы урагана будто удвоились. Жалюзи с печальным скрипом метались на ветру, как птицы. Снаружи царила мгла. «Роллс» бился о стену, как огромная собака о дверь, в ярости, что ее оставили на улице. Меня начал охватывать страх. Я чувствовала, что Бог в своей изначальной мудрости стал несколько суров к своим почтительным слугам. Льюис же, конечно, смеялся, забавляясь моим испуганным видом, и изображал насмешливого героя. Наконец мне все это надоело, и я рано отправилась спать, приняла ставшие уже привычными таблетки снотворного (и это после стольких лет жизни без лекарств!) и попыталась заснуть. Бесполезно. Ветер ревел, как лес, переполненный волками, дом трещал по всем швам. Около полуночи часть крыши над моей комнатой снесло, и вода, хлынувшая сверху, промочила меня насквозь.
Я вскрикнула и, повинуясь идиотскому инстинкту, спряталась с головой под простыню, потом выскочила из комнаты и попала прямо в объятия Льюиса. Было темно хоть глаз выколи. Он вел меня перед собой, и, нащупывая путь, мы вошли в его комнату, крыша над которой чудом уцелела. Льюис схватил с постели покрывало и стал растирать меня, как старую лошадь, успокаивая при этом, как успокаивают испуганных четвероногих:
– Ну-ну… ничего, все кончится.
В конце концов он спустился на кухню и, используя зажигалку как свечу, нашел бутылку шотландского и вернулся по колено мокрый.
– Кухня полна воды, – веселым голосом объявил он. – Диван плавает вместе с креслами в гостиной. Мне пришлось просто плыть за этой чертовой бутылкой, которая плескалась в волнах. Забавно, какими смешными выглядят вещи, когда они меняют привычное место. Даже холодильник, такой большой и неуклюжий, плавает, как пробка.
Я не думала, что это очень забавно, но чувствовала, что он говорит так, чтобы подбодрить меня. Мы сидели на его кровати, дрожа и кутаясь в одеяла, и в темноте пили прямо из горлышка.
– Что будем делать? – спросила я.
– Подождем до рассвета, – спокойно ответил Льюис. – Стены прочные. Единственное, что тебе надо, так это лечь в мою сухую кровать и заснуть.
Спать… Мальчик сошел с ума. Тем не менее от страха и алкоголя голова у меня кружилась, и я легла в постель. Льюис сидел рядом. На фоне окна и бегущих облаков я различала его профиль. Казалось, что ночь никогда не кончится, мне так и придется умереть, и от печали, какого-то детского страха, жалости к себе у меня перехватило дыхание:
– Льюис, – взмолилась я, – я боюсь. Ложись ко мне.
Он ничего не ответил, обошел кровать и вытянулся рядом. Мы оба лежали на спине, Льюис курил сигарету, не произнося ни слова.
В этот момент «роллс», вероятно, подброшенный огромной волной, врезался в стену. Со страшным скрежетом дом задрожал, а я бросилась в объятия Льюиса. Не могу назвать мой порыв осознанным, но я почувствовала: необходим мужчина, который обнял бы и крепко прижал меня к себе. Что Льюис и сделал. И тут же, повернувшись ко мне, начал покрывать мой лоб, волосы, губы легкими поцелуями невероятной нежности, повторяя мое имя, как молитву любви, молитву, которую я, тесно прижатая к его телу и похороненная под гривой его волос, понимала не совсем отчетливо:
– Дороти, Дороти, Дороти… – Его голос не заглушал воя шторма. Я не двигалась, нежась в тепле его тела. И ни о чем больше не думала, кроме как быть может, со стыдом, о неизбежности финала, хотя не придавая этому особого значения…
Только финал получился иным. Меня словно осенило. Я поняла Льюиса и причину всех его поступков. И убийства, и его безумную платоническую любовь ко мне. Я быстро села, слишком быстро, и он тут же отпустил меня. На мгновение мы застыли, окаменев, будто между нами неожиданно проползла холодная, скользкая змея, и. я уже не слышала ветра – только оглушительный стук моего сердца.
– Итак, ты знаешь… – медленно произнес Льюис. Щелкнул зажигалкой. В свете пламени я смотрела на него, совершенного в красоте, такого одинокого, более одинокого, чем когда-либо… Переполненная жалостью, я протянула к нему руку. Но глаза его уже остекленели, он больше не видел меня, уронил зажигалку, и его руки сомкнулись у меня на шее.
Я менее всего похожа на самоубийцу, но на мгновение мне захотелось, чтобы он довел все до конца. Не знаю, почему. Жалость, нежность, переполнявшие мою душу, толкали меня навстречу смерти, как к единственному прибежищу. Вероятно, это и спасло меня: я ни секунды не сопротивлялась. А пальцы Льюиса напомнили мне: жизнь – это самое дорогое, что у меня есть. Я начала спокойно говорить Льюису, с тем остатком воздуха, который грозил стать моим последним вздохом:
– Если ты хочешь, Льюис… но мне больно. Я всегда любила жизнь, ты знаешь, и солнечный свет, и моих друзей, и тебя, Льюис…
Пальцы давили все сильнее. Я начала задыхаться;
– Что ты собираешься сделать со мной, Льюис? Ты рискуешь мне надоесть… Льюис, дорогой, будь хорошим мальчиком, отпусти меня…
Внезапно хватка ослабла, Льюис, рыдая, бросился мне в объятия. Я удобно устроила его голову у себя на плече и долго гладила по волосам, не произнося ни слова. Немногие мужчины плакали у меня на плече, и ничто так не трогало меня и не внушало большего уважения, чем эти неожиданные и бурные мужские рыдания. Но никогда я не испытывала такого прилива нежности, как к этому мальчику, который чуть было не убил меня. Слава Богу, я уже давно не признаю логики.
Льюис быстро заснул, успокоившись почти вместе с бурей, и я всю долгую ночь баюкала его, наблюдая, как небо светлеет, облака исчезают и наконец как надменное солнце поднимается над истерзанной землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21