Холмс кивнул с напускным сочувствием, что всегда предвещало фейерверк блистательных догадок. Я отлично знал, как мой друг обожает демонстрировать свои маленькие трюки и как по-детски гордится ими.
– Вы бы думали иначе, дружище, если бы прочли мою работу «Почерк как средство распознавания склонностей и взглядов». В этой статейке есть несколько интересных мест. Давайте посмотрим на письмо Линдквеста. Буквы наклонены вправо, и концы строк загибаются вниз. Несомненный признак трагедии, Ватсон! Обратите внимание на первое предложение, в котором слова, начинающиеся с латинской «t», встречаются трижды. Во всех случаях эта буква имеет удлиненную поперечную черточку. Смотрите-ка: то же самое и во втором предложении, здесь у заглавной «T» еще более длинный штрих.
– Особенность его почерка?
– Согласен. Но горизонтальная черточка изменяет свою интенсивность. Пока мне незнаком почерк Линдквеста, я могу предположить, что в других случаях эти знаки были более четкими и разборчивыми. В нескольких местах заметна волнистость, свидетельствующая о слабости. Боюсь, что он опасно болен, и этим объясняется срочность его визита.
– Холмс, вы не перестаете изумлять меня. Вам достаточно коротенькой записки, чтобы сделать выводы о том, что человек в отчаянии и что у него проблемы со здоровьем!
– Ну что вы, – довольный произведенным эффектом, скромно заметил Холмс. – Это элементарное понимание того, чего следует ожидать.
Великий детектив прервал беседу и занялся записной книжкой. Это была книжка под литерой «Ф», и я решил, что Холмс, вероятно, просматривает дело Фэйринточ в поисках автографа Нильса Линдквеста. Я так и не выяснил, верно ли мое предположение, поскольку часы пробили девять и последний удар далекого церковного колокола донесся одновременно со звонком в парадную дверь дома номер 221-б по Бейкер-стрит. Вслед затем послышались шаги на лестнице. Подготовленный выводами Холмса, я обратил внимание, что шаги были неровными и наш посетитель преодолел семнадцать ступеней, дважды останавливаясь, чтобы набраться сил.
Когда слуга Билли провел мужчину в комнату, я поразился худобе нашего гостя. Его светлые волосы, редкие на лбу, все еще оставались достаточно густыми на макушке. Неестественный румянец и лихорадочный блеск глаз не оставляли сомнений в правоте Холмса. Боже мой. Холмс опять угодил в точку. Этот человек действительно серьезно болен, подумал я.
Холмс кратко представил мне Нильса Линдквеста, и пока я занимался графинами с вином, наш гость устроился в низком кресле у камина. Ему было трудно дышать, воздух из разрушенных легких вырывался с хриплым, трескучим звуком. Тем не менее Линдквест вполне владел собой и говорил довольно звучным и ровным голосом. В его безупречном английском отчетливо слышался скандинавский акцент.
– От профессионального взгляда доктора Ватсона и вашего проницательного глаза, мистер Холмс, безусловно, не ускользнул неприятный факт. Я имею в виду, неприятный для меня, – добавил он с мрачной усмешкой.
Холмс умел проявлять сочувствие, если его призывали к этому, но было очевидно: Линдквест не искал сострадания и не одобрил бы сентиментальных расспросов.
– Я полагаю, вы заручились заключениями специалистов? – осведомился Холмс деловым тоном.
– Трое ведущих врачей не скрывают, что дни мои сочтены. Их решение однозначно. Поэтому-то я у вас.
– Чем я могу помочь вам? – спросил Холмс, когда я подал гостю напитки.
Линдквест поблагодарил меня взглядом и одним глотком осушил полбокала, словно пытаясь придать себе сил. Потом он нагнулся вперед в своем кресле и начал рассказ.
– Узнав, что мое время истекает, я столкнулся с определенными этическими проблемами. Мне необходимо привести в порядок свои дела. Видите ли, джентльмены, месяц назад я получил задание от некоего Васила Д'Англаса из Берлина. Дело было изложено в письме. Клиент выслал мне задаток в размере тысячи фунтов, с тем, чтобы я обнаружил Золотую Птицу и организовал ее возвращение.
Лицо Холмса оставалось бесстрастным, и Линдквест продолжал:
– Вам, вероятно, незнакомо это произведение искусства. Ничего удивительного, если знать историю Птицы. В любом случае Д'Англас согласен выплатить еще тысячу фунтов за возвращение вещи и компенсировать расходы, связанные с ее поисками. Мои люди наводили справки у коллекционеров и ювелиров, но не сумели напасть на след Птицы. Конечно, мне не следовало браться за это дело. Увы, здоровье не позволяет мне пуститься в необходимое путешествие. Мне нужны были деньги, и я взялся за работу, которую не сумею закончить.
Холмс нахмурился:
– Вы говорите, путешествие. Но разве, обращаясь к лондонскому эксперту, ваш джентльмен из Берлина не считал, что предмет находится здесь, в Англии?
– Д'Англас не был уверен в этом. Золотую Птицу он приобрел у турецкого торговца Абена Хассима. Приобрел, но не получил. Документ, подтверждающий покупку, был послан Д'Англасу, что сделало его законным владельцем. Но перед самой отправкой в Германию Птица из магазина Хассима была украдена. По неизвестным мне причинам мой клиент полагает, что вещь должна появиться в Англии. Но начать, безусловно, следует с Константинополя. Я должен был бы отправиться туда, расспросить Хассима и напасть на след. А вместо этого я нанял Баркера, сыщика из Суррея, чтобы он попытался отыскать след в преступном мире Лондона.
На лице Холмса появилась слабая улыбка.
– Мой конкурент, – заметил он и быстро взглянул на меня. – Вы помните, Ватсон, наши с ним пути пересеклись во время расследования дела Джозии Эмберли.
– «Москательщик на покое», – автоматически отметил я.
– Да-да, так вы озаглавили рассказ об этом деле, – подтвердил Холмс. Он снова посмотрел на Линдквеста. – Судя по размеру гонорара, эта вещь представляет немалую ценность, не так ли?
– Совершенно верно. Двадцатитрехдюймовая фигура из чистого золота установлена на массивном золотом пьедестале. К тому же искуснейшая работа.
– Господи! – невольно вырвалось у меня. – Неужели она действительно золотая?
– Так принято считать. Но я не склонен верить в это, – ответил Линдквест. – Видите ли, у Золотой Птицы уникальная история. История бесконечных исчезновений.
Холмс кивнул:
– Я понял вашу мысль. Золото – материал непрочный. Если эта Птица много путешествовала, она, несомненно, должна быть изготовлена из сплава.
– Чистое золото составляет двадцать четыре карата, – кивнул наш гость. – Восемнадцатикаратная проба представляется мне более реальной.
Похоже, Линдквест и Холмс пришли к единому мнению по этому вопросу. Я, откровенно говоря, ничего не понимаю в пробах и каратах.
– А что это за птица? – спросил я.
– Рух.
– Что ж, – с довольным видом заметил Холмс, – это придает делу мелодраматический оттенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52