С гулко стучащим сердцем Сергей Аркадьевич еле поспевал за безногим, глядя, как ловко отталкивается тот колодками на манер штукатурных мастерков с ручками. Для лучшего зацепления с земной поверхностью снизу «мастерки» были обиты кусками старых автомобильных шин с глубоким протектором...
* * *
Под тростниковой крышей – арбузы, арбузы, арбузы...
За колченогим столиком старый узбек в толстых очках и белой от соли пропотевшей тюбетейке щелкает на счетах, записывает в ученическую тетрадку одному ему ведомые цифры...
В кабине грузовика с фургоном спит умаявшийся шоферюга. Тюбетейка закрывает лицо. Видны из-под тюбетейки только черный ус и наголо обритый затылок...
Из пустого разгруженного фургона тянет прокисшим арбузным соком. Видать, не выдержали несколько штук перегона из Ташкента в Алма-Ату, лопнули, протекли. А тут – жара несусветная!..
За глиняным сараем с арбузами на пустых ящиках из-под яблок сидят Сергей Аркадьевич Поляков и Мика.
Курят папироски среднего комсостава «Норд».
На соседнем ящике Мика расстелил свою темную от пота рубашку – пусть сохнет. Пальцы дрожат от усталости. Шутка ли, вдвоем с водилой фургон разгрузили – четыре тонны арбузов.
– Боже мой... Что это с тобой? Где это тебя так? – со щемящей жалостью спрашивает Сергей Аркадьевич и оглядывает жилистого, исхудалого, вытянувшегося Мику с большими натруженными кистями рук.
– А-а-а... – Мика равнодушно машет рукой. – Плюнь, па. Не обращай внимания. Это скоро пройдет.
Но Сергей Аркадьевич не может отвести глаз от Микиной спины – вся в кровоподтеках и ссадинах. Да и бровь рассечена – в последний привод блатники в камере драку затеяли. Чуть совсем не пришили. Еле-еле отмахался. Да еще именем Лаврика припугнул...
– Бедненький мой сынуля!.. Как я счастлив видеть тебя...
– Папочка... – Голос у Мики сорвался. – Папочка!.. Ты только забери меня отсюда!.. Мне здесь так плохо...
– Но как?! – тоненьким голосом в отчаянии восклицает Сергей Аркадьевич. – Первый же комендантский патруль, который пойдет по вагонам, заберет тебя, и я ничего не смогу для тебя сделать!..
– Но я же твой сын, папа!
– Сыночек, любимый мой!.. У тебя нет ни пропуска, ни командировочного предписания!.. Микочка! Родной мой... Пойми, сынуля... Это выше моих возможностей... Прости меня, Бога ради!..
– Но я же твой сын, па...
– Скоро снимут блокаду... Я вернусь в Ленинград и сразу же пришлю тебе вызов!.. И мы снова будем жить вместе! Разыщем Милю...
Сергей Аркадьевич чуть не плакал. Он не верил ни одному своему слову – и блокаду снимут не скоро, и кто знает, попадет он сам в Ленинград или нет?..
Но сейчас эта мысль о вызове показалась ему спасительной.
– Сразу, сразу, сразу же я пришлю тебе вызов, сыночек мой единственный!..
Впервые в жизни Мика увидел своего отца таким слабым и беспомощным. Еще более беспомощным и жалким, чем тогда, когда Мика с температурой сорок отмывал бесчувственное пьяное тело Сергея Аркадьевича от мочи и блевотины.
Тогда в беспробудном и трагическом запое Сергея Аркадьевича была хоть какая-то иллюзорная попытка сопротивления судьбе, а тут...
– Куда?.. Куда ты пришлешь вызов? – обреченно спросил Мика.
– Где бы ты ни был – я тебе сразу же туда и вышлю, – быстро проговорил Сергей Аркадьевич.
– А пока? – горько усмехнулся Мика и глубоко затянулся.
– А пока я оставлю тебе все деньги, которые у меня есть... Я привез тебе американских консервов, шоколад... Тоже американский. И настоящие английские солдатские ботинки. Такие высокие... Они у нас «Черчилли» называются. – И Сергей Аркадьевич попытался улыбнуться Мике.
Вот тут Мика окончательно понял, что снова остается один.
Он помолчал, низко опустив голову, выронил из обессилевших пальцев окурок, растер его о землю ногой и поднял на отца глаза, полные слез...
И в последний раз тихо спросил:
– А с тобой мне никак нельзя, папочка?..
* * *
Впервые Мика Поляков вместе с Лавриком «залепили скок», или, точнее, «взяли хату», заведующей городским отделом торговли товарища Ергалиевой Зауреш Мансуровны.
Микина «премьера» состоялась лишь в конце октября, когда Лаврик наконец уверовал в добротный результат полуторамесячного обучения Мики премудростям тонкого и опасного ремесла.
Как и полагается «премьерам», состоялась она не поздним и не по-осеннему теплым вечером, когда Зауреш Мансуровна находилась на затянувшемся заседании горкома партии по поводу предстоящей знаменательной даты Великой Октябрьской революции в такую тяжелую для страны военную пору.
В эти дни отделу торговли отводилась важная роль комплектования дополнительных праздничных пайков из продуктов высшего качества для высшего руководства города и особо высокопоставленных эвакуированных товарищей высшего эшелона науки и искусства.
На «хате» у товарища Ергалиевой З. М. взяли хорошо. Не слабо.
Брали только «наличняк» и «рыжье». То есть деньги и золото. И никаких шмоток!
Хотя там были и чернобурки первоклассные, и каракульча отборная, и бархатно-парчовое барахло разное. А уж обуви – лет на триста! Носить – не износить...
Ни к чему не притронулись. Все барыги стучат в уголовку, платят гроши, дескать, «а куды ты денешься, голубь сизокрылый?..», и поэтому с самого начала союза Мики и Лаврика было решено: с барыгами – никаких дел.
А «наличняк» есть «наличняк»... И золотишко сдать зубным техникам или врачам – дело самое разлюбезное. Их сюда со всей страны понаехало – тьма-тьмущая! Вся Средняя Азия тогда хотела иметь золотые зубы. И мужики, и бабы. Пацаны из местных богатеньких семей обтачивали у докторов свои молодые здоровые клыки, ставили на них золотые фиксы. Коронки такие... Потом ходили, не закрывая рот, слюной цыкали так, чтобы фикса была видна.
Пацаны, кто победнее, надевали медную коронку, «косили под блатных». Коронка зеленела по краям, и бедных мальчишек выворачивало наизнанку от купоросного отравления.
... В Алма-Ате «рыжье» Зауреш Мансуровны решили не сдавать. Береженого Бог бережет.
Поехали поездом за двести шестьдесят километров в Талды-Курган. Там «отоварили» одного бердичевского пожилого дантиста, как он сам себя называл, получили денежку, сели на автобус и поехали в Алма-Ату через Капчагай.
В Капчагае тормознулись на денек, пригляделись, что к чему, покрутились до вечера, стараясь никому не мозолить глаза, а под утро «взяли хатку» директора правительственного рыбсовхоза Капчагайского водохранилища. «Хатка» была в три этажа, в глубине сада, а сад был огорожен забором. Между забором и «хаткой» гуляли два жутких кобеля неизвестной породы.
Эти стражи директорского спокойствия очень странно отреагировали на появление Мики и Лаврика на их пространстве – между забором и домом. На Лаврика они просто не обратили внимания, а к Мике лезли целоваться, отпихивая друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116