Я не свободна и не могу быть свободной до тех пор, пока я не буду иметь возможности оставить ваш лагерь и избавиться навсегда от тех презренных бандитов, которыми вы начальствуете.
— Бедное дитя! — ответил он с ироническим добродушием, — куда бы вы пошли, если бы я возвратил вам ту свободу, о которой вы так мечтаете? Вы бы не сделали даже нескольких шагов, как бы уже попались в руки индейцев или диких зверей. Мне было бы непростительно позволить вам исполнить подобную шалость.
— О! Я уже давно знаю вашу гуманность и человеколюбие, сеньор, но, извините меня, мы говорим теперь о таких предметах, которые, конечно, не особенно занимают вас, будьте же столь добры, сообщите мне, что побудило вас пожаловать сюда. Вам так дорого ваше время, и вы не согласитесь терять его понапрасну в болтовне с какой-то молодой девушкой.
Эти слова были произнесены с таким насмешливым презрением, что капитан едва удержался от гнева.
— Я жду, — начала опять через минуту донна Розарио, видя, что капитан продолжает хранить молчание. — Или вам нечего мне сказать?
— Извините меня, сеньорита, — возразил он с горечью, — но ваше горе так прелестно, что оно заставляет меня все позабыть.
— Вы, вероятно, позволите мне закурить? — заметила безразлично молодая девушка. — Мы, испанки, имеем привычку выкуривать после обеда сигаретку… а так как я предполагаю, что табачный дым не очень обеспокоит вас, то я и не буду стесняться с вами. — Говоря таким образом, она закурила сигаретку. — А теперь, — добавила Розарио, — говорите, сеньор, я вся превратилась в слух.
Все это было сказано самым непринужденным тоном.
Хитрая молодая девушка чувствовала особенное удовольствие сжигать перед самым носом своего преследователя то письмо, которое она получила таким странным образом.
Удовлетворенная этой невинной местью, она почувствовала в себе расположение быть если не любезной, то по крайней мере не настолько сухой к тому человеку, к которому она относилась далеко не так, как его жертва.
А капитан, заметив эту перемену в ее обращении, и не желал ничего лучшего, так что предыдущая, не особенно приятная для него сцена окончательно изгладилась из его головы, и он с удовольствием заметил, что лицо молодой девушки несколько прояснилось и приняло менее суровое выражение.
— Сеньорита, — сказал он, — вы угадали, что меня привело сюда особенно важное дело. Я вам сейчас передам в двух словах, в чем оно заключается. Сегодня утром мы поторопились выйти в дорогу, чтобы удалиться как можно скорее от этих уединенных мест и достигнуть более теплых и гостеприимных мест.
— До сих пор, сеньор, я не вижу, почему это может интересовать меня.
— Позвольте, сеньорита, я продолжаю… я пригласил нового проводника — мексиканца по имени Бенито Рамирес, которого я уже вам представил…
— Но, — проговорила она бесстрастным голосом и отворачивая голову, чтобы скрыть то смущение, которое овладело ею при имени Бенито, — что мне за дело до этого человека?
— Конечно, вам очень мало до него дела, сеньорита, но для меня это не так. Этот достойный молодой человек, как вы знаете, спас мне жизнь, и я, под влиянием моей благодарности к нему, надеюсь вполне на него.
— Продолжайте, сеньор, если вам приятно рассказывать мне свои частные дела… не стесняйтесь… конечно, вы не торопитесь, а что касается до меня — то не принадлежит ли вам мое время?
— Так, вы начинаете насмехаться надо мной, сеньорита, между тем как я не позволил себе сказать ни одного лишнего слова, и если я вдаюсь теперь в излишние подробности, то, поверьте, это только потому, что без них немыслимо обойтись.
— Хорошо, я не буду вас больше перебивать, сеньор; вы сказали, что этот проводник спас вам жизнь и что вы на него так надеетесь, вследствие той благодарности, которую вы питаете к нему за ваше спасение… вы видите, что я хорошо помню ваши слова.
— Действительно, сеньорита; итак, этот-то проводник берется выгадать целых три дня в нашей дороге и довести нас в двадцать четыре часа до почти теплых мест.
— Вот это, как мне кажется, будет очень выгодно Для вас, сеньор; но позвольте мне опять заметить вам и повторить вам еще раз, что я не вижу, почему это может относиться ко мне.
— Извините, сеньорита, за одну неточность, вы сейчас же узнаете, в чем дело: меня послал сюда именно этот-то проводник.
— Это становится в высшей степени интересным.
— Да, сегодня утром мы ходили и разговаривали…
— Это очень интересно, — прервала она серьезным тоном.
Капитан улыбнулся и продолжал:
— И тогда-то проводник мне сказал: я могу, если вы только пожелаете, доставить вам возможность сократить огромнейшую часть нашей дороги и провести вас в двадцать четыре часа в теплую местность… но только, — добавил он, — я не скрою от вас, что дорога, по которой нам придется ехать, будет очень затруднительна и особенно гибельна, настолько гибельна, что даже самые храбрые люди дрожат, проходя по ней, это такая дорога, по которой можно ехать только двумя способами: то есть пешком или верхом. В вашей группе есть женщины и дети, а потому… подумайте и не делайте ничего наобум.
На что я отвечал: женщины и дети, находящиеся в моем лагере, нисколько не беспокоят меня, и в сущности я забочусь только об одной особе, которую я бы не хотел подвергать всем неприятностям такой опасной дороги. «Кто же эта особа?» — спросил он. «Донна Розарио», — ответил я. «А, — заметил он, — вы интересуетесь этой молодой девушкой — так что же мешает вам обратиться к ней и спросить ее, чувствует ли она себя способной довериться своей лошади. Это так просто, а вместе с тем вы тогда совершенно успокоитесь, к мы узнаем, чего мы должны держаться и как поступать». — «Действительно», — ответил я.
И вот почему, сеньорита, позавтракав, я решился беспокоить вас.
— А, так это вот вследствие чего?
— Ну да! И, как вы видите, очень просто.
— Но в таком случае, соображаясь с вашими словами, я вижу, что это не проводник просил вас сообщить мне об этом, но вы сами нашли нужным сделать это.
— Вы это находите, сеньорита?
— Так кажется.
— Действительно, это могло случиться, но теперь все так перемешалось в моей голове, что я сознаюсь перед вами, что мне трудно сообразить, кто был первым в этих словах. Но так как это не стоит даже того, чтобы о нем говорить, то я перехожу к главному и прошу вас, сеньорита, подумать и сообщить мне, можете ли вы доверить свою драгоценную жизнь лошади в таком трудном пути, который предстоит нам?
— Или я вас дурно поняла, капитан, или вы без всякого намерения упустили из виду несколько таких подробностей, которые между тем очень важны.
— Я знаю, о чем вы думаете, вы говорите, вероятно, относительно повозок и багажа; не правда ли, сеньорита?
— Да, сеньор капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Бедное дитя! — ответил он с ироническим добродушием, — куда бы вы пошли, если бы я возвратил вам ту свободу, о которой вы так мечтаете? Вы бы не сделали даже нескольких шагов, как бы уже попались в руки индейцев или диких зверей. Мне было бы непростительно позволить вам исполнить подобную шалость.
— О! Я уже давно знаю вашу гуманность и человеколюбие, сеньор, но, извините меня, мы говорим теперь о таких предметах, которые, конечно, не особенно занимают вас, будьте же столь добры, сообщите мне, что побудило вас пожаловать сюда. Вам так дорого ваше время, и вы не согласитесь терять его понапрасну в болтовне с какой-то молодой девушкой.
Эти слова были произнесены с таким насмешливым презрением, что капитан едва удержался от гнева.
— Я жду, — начала опять через минуту донна Розарио, видя, что капитан продолжает хранить молчание. — Или вам нечего мне сказать?
— Извините меня, сеньорита, — возразил он с горечью, — но ваше горе так прелестно, что оно заставляет меня все позабыть.
— Вы, вероятно, позволите мне закурить? — заметила безразлично молодая девушка. — Мы, испанки, имеем привычку выкуривать после обеда сигаретку… а так как я предполагаю, что табачный дым не очень обеспокоит вас, то я и не буду стесняться с вами. — Говоря таким образом, она закурила сигаретку. — А теперь, — добавила Розарио, — говорите, сеньор, я вся превратилась в слух.
Все это было сказано самым непринужденным тоном.
Хитрая молодая девушка чувствовала особенное удовольствие сжигать перед самым носом своего преследователя то письмо, которое она получила таким странным образом.
Удовлетворенная этой невинной местью, она почувствовала в себе расположение быть если не любезной, то по крайней мере не настолько сухой к тому человеку, к которому она относилась далеко не так, как его жертва.
А капитан, заметив эту перемену в ее обращении, и не желал ничего лучшего, так что предыдущая, не особенно приятная для него сцена окончательно изгладилась из его головы, и он с удовольствием заметил, что лицо молодой девушки несколько прояснилось и приняло менее суровое выражение.
— Сеньорита, — сказал он, — вы угадали, что меня привело сюда особенно важное дело. Я вам сейчас передам в двух словах, в чем оно заключается. Сегодня утром мы поторопились выйти в дорогу, чтобы удалиться как можно скорее от этих уединенных мест и достигнуть более теплых и гостеприимных мест.
— До сих пор, сеньор, я не вижу, почему это может интересовать меня.
— Позвольте, сеньорита, я продолжаю… я пригласил нового проводника — мексиканца по имени Бенито Рамирес, которого я уже вам представил…
— Но, — проговорила она бесстрастным голосом и отворачивая голову, чтобы скрыть то смущение, которое овладело ею при имени Бенито, — что мне за дело до этого человека?
— Конечно, вам очень мало до него дела, сеньорита, но для меня это не так. Этот достойный молодой человек, как вы знаете, спас мне жизнь, и я, под влиянием моей благодарности к нему, надеюсь вполне на него.
— Продолжайте, сеньор, если вам приятно рассказывать мне свои частные дела… не стесняйтесь… конечно, вы не торопитесь, а что касается до меня — то не принадлежит ли вам мое время?
— Так, вы начинаете насмехаться надо мной, сеньорита, между тем как я не позволил себе сказать ни одного лишнего слова, и если я вдаюсь теперь в излишние подробности, то, поверьте, это только потому, что без них немыслимо обойтись.
— Хорошо, я не буду вас больше перебивать, сеньор; вы сказали, что этот проводник спас вам жизнь и что вы на него так надеетесь, вследствие той благодарности, которую вы питаете к нему за ваше спасение… вы видите, что я хорошо помню ваши слова.
— Действительно, сеньорита; итак, этот-то проводник берется выгадать целых три дня в нашей дороге и довести нас в двадцать четыре часа до почти теплых мест.
— Вот это, как мне кажется, будет очень выгодно Для вас, сеньор; но позвольте мне опять заметить вам и повторить вам еще раз, что я не вижу, почему это может относиться ко мне.
— Извините, сеньорита, за одну неточность, вы сейчас же узнаете, в чем дело: меня послал сюда именно этот-то проводник.
— Это становится в высшей степени интересным.
— Да, сегодня утром мы ходили и разговаривали…
— Это очень интересно, — прервала она серьезным тоном.
Капитан улыбнулся и продолжал:
— И тогда-то проводник мне сказал: я могу, если вы только пожелаете, доставить вам возможность сократить огромнейшую часть нашей дороги и провести вас в двадцать четыре часа в теплую местность… но только, — добавил он, — я не скрою от вас, что дорога, по которой нам придется ехать, будет очень затруднительна и особенно гибельна, настолько гибельна, что даже самые храбрые люди дрожат, проходя по ней, это такая дорога, по которой можно ехать только двумя способами: то есть пешком или верхом. В вашей группе есть женщины и дети, а потому… подумайте и не делайте ничего наобум.
На что я отвечал: женщины и дети, находящиеся в моем лагере, нисколько не беспокоят меня, и в сущности я забочусь только об одной особе, которую я бы не хотел подвергать всем неприятностям такой опасной дороги. «Кто же эта особа?» — спросил он. «Донна Розарио», — ответил я. «А, — заметил он, — вы интересуетесь этой молодой девушкой — так что же мешает вам обратиться к ней и спросить ее, чувствует ли она себя способной довериться своей лошади. Это так просто, а вместе с тем вы тогда совершенно успокоитесь, к мы узнаем, чего мы должны держаться и как поступать». — «Действительно», — ответил я.
И вот почему, сеньорита, позавтракав, я решился беспокоить вас.
— А, так это вот вследствие чего?
— Ну да! И, как вы видите, очень просто.
— Но в таком случае, соображаясь с вашими словами, я вижу, что это не проводник просил вас сообщить мне об этом, но вы сами нашли нужным сделать это.
— Вы это находите, сеньорита?
— Так кажется.
— Действительно, это могло случиться, но теперь все так перемешалось в моей голове, что я сознаюсь перед вами, что мне трудно сообразить, кто был первым в этих словах. Но так как это не стоит даже того, чтобы о нем говорить, то я перехожу к главному и прошу вас, сеньорита, подумать и сообщить мне, можете ли вы доверить свою драгоценную жизнь лошади в таком трудном пути, который предстоит нам?
— Или я вас дурно поняла, капитан, или вы без всякого намерения упустили из виду несколько таких подробностей, которые между тем очень важны.
— Я знаю, о чем вы думаете, вы говорите, вероятно, относительно повозок и багажа; не правда ли, сеньорита?
— Да, сеньор капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50