находились, однако, желающие поселиться там, расплачиваясь своей кровью. Еще одна палата была сплошь синяя; прелесть ее состояла в том, что оттуда можно было чернить ближних и хаять чужие достоинства; украшали ее морды собак, грифов и львов; построена же она была из зубов, не слоновьих, а гадючьих, и, хоть снаружи казалась красивой, внутри, как говорили, даже стены были изгрызены; чтобы войти в нее, люди кусали один другого. Самая удобная была с виду самой скромной – тут не было ни одной ступеньки, чтоб подняться повыше, зато на каждом шагу ковры, да кресла, да кушетки, сиди себе сложа руки да дремли, – нечто вроде китайского домика, никакой иной мебели, а стены из черепашьих панцирей; кто туда входил, преудобно располагались, надолго рассаживались. Продвигались-то еле-еле, а палата была так длинна, что, на каждом шагу присаживаясь, до конца никто не доходил.
Самая красивая была цвета зеленого – обитель весны, приют красоты; ее называли Палатой Цветов, и действительно там все было, как цветы, пестро и недолговечно – и красные слова, и красные лета, а что до клубнички, то за цветочками шли ягодки. Вперемешку с фиалками цвели нарциссы, входившие надевали венки из роз, которые быстро увядали, оставались одни шипы; цветы превращались в тернии, ветви – в розги. Однако в палату эту пылко стремились, и все, кто туда попадал, вели жизнь развеселую.
Обоим странникам предложили войти в одну из палат, какая больше по вкусу. Неуемный Андренио как юноша в расцвете лет направился в Палату Цветов, сказав Критило:
– Входи в какую хочешь – ведь в конце пути все сойдемся в одном месте.
Критило торопили с выбором, и он сказал:
– Я никогда не иду туда, куда идут все, но избираю противоположное. Входить не отказываюсь, только хочу войти туда, куда не входит никто.
– Как это так? – возразили ему. – Нет такой двери, куда бы каждый миг не входили сотни.
Другие, смеясь над его чудачеством, спрашивали:
– Что это за человек, у которого все наоборот?
– Именно потому, что я хочу быть человеком, – отвечал Критило. – Я войду туда, откуда другие выходят; выход будет для меня входом. Ведь важно не начало, а конец.
Обогнув дом, он увидел оборотную сторону и глазам своим не поверил – великолепие фасада сменилось убожеством, красота безобразием, удовольствие ужасом, у фасада исчез «фас», остался только «ад», и казалось, дом вот-вот рухнет. Его камни уже не притягивали, а сами гнались за людьми и побивали их; булыжники мостовой и те выскакивали из гнезд и ударяли по бедным их головам. На гиблой сей почве уже не видно было садов – одни тернии да сорняки.
С изумлением заметил Критило, что все, кто входил в дом смеясь, выходили рыдая. Да и выходили-то по-особенному: те, кто был в Палате Цветов, выбрасывались из окон и падали прямо в тернии, причем так грохались, что шипы вонзались во все суставы, причиняя страшную боль; бедняги, терпя адские муки, вопили благим матом. Кто поднялся в самую высокую палату, падали еще больней. Вот слетел один с вершины дворца, к великому своему горю и к радости многих, ожидавших, когда же он наконец упадет; расшибся он так сильно, что и личности уже не видать и на человека непохож.
– Поделом ему, – говорили находившиеся внутри дома и снаружи. – Пусть хлебнет лиха тот, кто никому не делал добра.
Всех более внушал жалость человек, чью участь определила не звезда, а луна ; этот, падая, вонзил себе в горло нож, кровью своею начертав урок незабываемый. Критило увидел, что через окно, прежде сверкавшее златом, а теперь облепленное грязью, вышвыривали людей совершенно голых и настолько одурелых, будто спины им измолотили мешками с золотым песком; других – эти тоже были нагие – выбрасывали из кухонных окон. Все шлепались плашмя наземь, проклиная жестокое обхождение. Но один вышел через дверь, чему Критило зесьма удивился и поспешил навстречу поздравить с удачей. Приветствуя счастливца, Критило увидел, что лицо того ему знакомо.
– Бог мой! – сказал он себе. – Где я видел этого человека? Ведь точно видел, а где – не припомню.
– Не Критило ли ты? – спросил тот.
– Он самый. А ты кто будешь?
– Разве не помнишь меня? Мы же были вместе во дворце мудрой Артемии.
– Ах, да, вспоминаю. Ты – тот, кто сказал: Omnia mea mecum porto .
– Верно, угадал, вот это и уберегло меня от злых чар.
– Как же ты, войдя туда, ухитрился спастись?
– Очень легко, – отвечал тот. – И столь же легко освобожу и тебя от пут, ежели пожелаешь. Видишь эти слепые узлы, коими связывает воля, молвив «да»? Она же может их все развязать – одним «нет». Задача лишь в том, чтобы она этого пожелала.
Критило пожелал, и вмиг книжные узы с него спали.
– А теперь скажи мне, Критило, как ты-то ухитрился не войти в это всеобщее узилище?
– А я последовал другому совету той же Артемии – не ступать ногой на порог начала, пока рукою не ощупаешь конец.
– О, счастливый человек! Нет, я неверно выразился: не просто человек, не разумный человек. А что сталось с твоим товарищем, более молодым и менее осторожным?
– Как раз хотел тебя спросить, не видел ли ты его там внутри. Не ведая узды разума, он устремился туда, и, боюсь, его как безрассудного и вышвырнут.
– Через какую дверь он вошел?
– Через дверь удовольствия.
– О, это хуже всего. Значит выйдет нескоро Выбросит его оттуда только время, и вконец истрепанного
– Нет ли способа ему пособить? – спросил Критило.
– Только один, и легкий – и трудный.
– Какой же?
– Надо пожелать. Надо, чтобы он поступил, как я. Чтобы не ждал, пока вышвырнут, но сам вышел с честью и пользой; лучше не ошибиться, выйти через дверь, нежели расшибиться, вылетев в окно.
– Хотел я тебя попросить об одном деле, но не смею – боюсь, сочтешь это не просьбой, но причудой.
– О чем же?
– Раз уж ты с этим домом знаком, вернись туда и как мудрец вразуми юношу и вызволи.
– Это не поможет – даже если разыщу его и усовещу, без любви ко мне он не поверит. Его сердце скорее тронешь ты. Тебе ведь все равно придется войти, ты дал слово, так уж иди сам и вызволяй его.
– Я-то, конечно, войду, – сказал Критило, – хоть ужасно не хочется, но боюсь, что, не имея опыта, быстро устану и не смогу его разыскать – только оба погибнем. Давай сделаем так: пойдем вместе, два ума и здесь лучше, чем один, – ты как мудрец поведешь меня, я как друг уговорю его, сообща одержим победу.
Замысел понравился, оба приблизились к дому, но стражу у входа Мудрец показался подозрительным, и он его остановил.
Этот пускай пройдет, – сказал страж, указывая на Критило, – у меня есть приказ впустить его да еще поторопить.
Но Критило попятился и, отойдя с Мудрецом в сторону, стал советоваться. Расспросил о входах и выходах дома, о ходах и переходах, и уже решился было войти, но с полпути опять вернулся и сказал Мудрецу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
Самая красивая была цвета зеленого – обитель весны, приют красоты; ее называли Палатой Цветов, и действительно там все было, как цветы, пестро и недолговечно – и красные слова, и красные лета, а что до клубнички, то за цветочками шли ягодки. Вперемешку с фиалками цвели нарциссы, входившие надевали венки из роз, которые быстро увядали, оставались одни шипы; цветы превращались в тернии, ветви – в розги. Однако в палату эту пылко стремились, и все, кто туда попадал, вели жизнь развеселую.
Обоим странникам предложили войти в одну из палат, какая больше по вкусу. Неуемный Андренио как юноша в расцвете лет направился в Палату Цветов, сказав Критило:
– Входи в какую хочешь – ведь в конце пути все сойдемся в одном месте.
Критило торопили с выбором, и он сказал:
– Я никогда не иду туда, куда идут все, но избираю противоположное. Входить не отказываюсь, только хочу войти туда, куда не входит никто.
– Как это так? – возразили ему. – Нет такой двери, куда бы каждый миг не входили сотни.
Другие, смеясь над его чудачеством, спрашивали:
– Что это за человек, у которого все наоборот?
– Именно потому, что я хочу быть человеком, – отвечал Критило. – Я войду туда, откуда другие выходят; выход будет для меня входом. Ведь важно не начало, а конец.
Обогнув дом, он увидел оборотную сторону и глазам своим не поверил – великолепие фасада сменилось убожеством, красота безобразием, удовольствие ужасом, у фасада исчез «фас», остался только «ад», и казалось, дом вот-вот рухнет. Его камни уже не притягивали, а сами гнались за людьми и побивали их; булыжники мостовой и те выскакивали из гнезд и ударяли по бедным их головам. На гиблой сей почве уже не видно было садов – одни тернии да сорняки.
С изумлением заметил Критило, что все, кто входил в дом смеясь, выходили рыдая. Да и выходили-то по-особенному: те, кто был в Палате Цветов, выбрасывались из окон и падали прямо в тернии, причем так грохались, что шипы вонзались во все суставы, причиняя страшную боль; бедняги, терпя адские муки, вопили благим матом. Кто поднялся в самую высокую палату, падали еще больней. Вот слетел один с вершины дворца, к великому своему горю и к радости многих, ожидавших, когда же он наконец упадет; расшибся он так сильно, что и личности уже не видать и на человека непохож.
– Поделом ему, – говорили находившиеся внутри дома и снаружи. – Пусть хлебнет лиха тот, кто никому не делал добра.
Всех более внушал жалость человек, чью участь определила не звезда, а луна ; этот, падая, вонзил себе в горло нож, кровью своею начертав урок незабываемый. Критило увидел, что через окно, прежде сверкавшее златом, а теперь облепленное грязью, вышвыривали людей совершенно голых и настолько одурелых, будто спины им измолотили мешками с золотым песком; других – эти тоже были нагие – выбрасывали из кухонных окон. Все шлепались плашмя наземь, проклиная жестокое обхождение. Но один вышел через дверь, чему Критило зесьма удивился и поспешил навстречу поздравить с удачей. Приветствуя счастливца, Критило увидел, что лицо того ему знакомо.
– Бог мой! – сказал он себе. – Где я видел этого человека? Ведь точно видел, а где – не припомню.
– Не Критило ли ты? – спросил тот.
– Он самый. А ты кто будешь?
– Разве не помнишь меня? Мы же были вместе во дворце мудрой Артемии.
– Ах, да, вспоминаю. Ты – тот, кто сказал: Omnia mea mecum porto .
– Верно, угадал, вот это и уберегло меня от злых чар.
– Как же ты, войдя туда, ухитрился спастись?
– Очень легко, – отвечал тот. – И столь же легко освобожу и тебя от пут, ежели пожелаешь. Видишь эти слепые узлы, коими связывает воля, молвив «да»? Она же может их все развязать – одним «нет». Задача лишь в том, чтобы она этого пожелала.
Критило пожелал, и вмиг книжные узы с него спали.
– А теперь скажи мне, Критило, как ты-то ухитрился не войти в это всеобщее узилище?
– А я последовал другому совету той же Артемии – не ступать ногой на порог начала, пока рукою не ощупаешь конец.
– О, счастливый человек! Нет, я неверно выразился: не просто человек, не разумный человек. А что сталось с твоим товарищем, более молодым и менее осторожным?
– Как раз хотел тебя спросить, не видел ли ты его там внутри. Не ведая узды разума, он устремился туда, и, боюсь, его как безрассудного и вышвырнут.
– Через какую дверь он вошел?
– Через дверь удовольствия.
– О, это хуже всего. Значит выйдет нескоро Выбросит его оттуда только время, и вконец истрепанного
– Нет ли способа ему пособить? – спросил Критило.
– Только один, и легкий – и трудный.
– Какой же?
– Надо пожелать. Надо, чтобы он поступил, как я. Чтобы не ждал, пока вышвырнут, но сам вышел с честью и пользой; лучше не ошибиться, выйти через дверь, нежели расшибиться, вылетев в окно.
– Хотел я тебя попросить об одном деле, но не смею – боюсь, сочтешь это не просьбой, но причудой.
– О чем же?
– Раз уж ты с этим домом знаком, вернись туда и как мудрец вразуми юношу и вызволи.
– Это не поможет – даже если разыщу его и усовещу, без любви ко мне он не поверит. Его сердце скорее тронешь ты. Тебе ведь все равно придется войти, ты дал слово, так уж иди сам и вызволяй его.
– Я-то, конечно, войду, – сказал Критило, – хоть ужасно не хочется, но боюсь, что, не имея опыта, быстро устану и не смогу его разыскать – только оба погибнем. Давай сделаем так: пойдем вместе, два ума и здесь лучше, чем один, – ты как мудрец поведешь меня, я как друг уговорю его, сообща одержим победу.
Замысел понравился, оба приблизились к дому, но стражу у входа Мудрец показался подозрительным, и он его остановил.
Этот пускай пройдет, – сказал страж, указывая на Критило, – у меня есть приказ впустить его да еще поторопить.
Но Критило попятился и, отойдя с Мудрецом в сторону, стал советоваться. Расспросил о входах и выходах дома, о ходах и переходах, и уже решился было войти, но с полпути опять вернулся и сказал Мудрецу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204