— До войны я только одну такую смерть и знала — девушек-парашютисток Любы Берлин и Тамары Ивановой. Не помните? Шли на мировой рекорд и врезались в землю. Да… знаете, почему-то многие ленинградцы перед смертью пишут: у кого мы находим дневник, у кого — письмо, у кого — фотографию с прощальной надписью. У кого что… Передали бы по радио эти записи. Лен, ты еще не сдала? Слушайте, мы вам завтра принесем, и вы спишете. Оставить мы не можем, приказ есть — сдавать в райком.
На другой день они принесли мне сверток, в котором были две тетрадки и отдельные листки с записями. Делаю выписки:
«Прошу довести до сведения моей парторганизации при базовом складе Аптекоуправления, что дистрофия не прекратила моей деятельности как члена партии. Хотя я уже не могла выходить на работу, я несла дежурство по двору и в бомбоубежище нашего жилого дома. Всякую деятельность я прекратила 4 января с.г. Теперь силы окончательно оставили меня, я стала лежачей больной и фактически умираю.
Пусть вечно живет наша партия большевиков! Да здравствует наш великий вождь и полководец Сталин! Победа будет за нами — наше дело правое».
Подпись, скорей всего, Родионова (но, может быть, и Родимцева) Н.П. (или Н.И.).
«Я потерял карточки, винить в этом некого, а силы исходят. Будучи от рождения калекой, я не приносил своей Родине пользы, и это было для меня великим горем… С этим горем в душе я и умираю, благодаря всех, кто скрашивал своей заботой мою бесцельную жизнь.
Игорь Алешканов
1918 год рожд.».
«Будьте трижды прокляты, ироды, бандиты Гитлера! Люди добрые, отомстите за нас.
Любимая Родина не умрет никогда.
Санникова А.».
Глава двадцатая
На улице жуткий мороз, что-то около тридцати, а в квартире тоже. Стена около окна покрыта инеем, стекла блестят в узорах толстого льда.
Потапов жил теперь в квартире профессора Кожемякина, который еще в августе был эвакуирован с семьей и охотно предоставил свою квартиру НКВД. Здесь было очень много мебели, каких-то вещей, о назначении которых Потапов не имел представления. Он обосновался в кабинете хозяина — комната была меньше, чем другие, с высокими книжными шкафами по стенам. Окно Потапов забил ковром и одеялом — этого добра здесь было сколько угодно. Он соорудил на диване постель, в которую можно было залезть, как в нору, можно было как-то раздеться и спать без одежды.
Вернувшись после встречи с Грушко, Потапов, не снимая полушубка, ходил по кабинету. Настроение было плохое. Очень трудно жить под чужим именем. Но если бы такая жизнь давалась людям легко, не было бы недостатка в талантливых разведчиках. У себя такого таланта Потапов не замечал. Он все время думал о том, что его товарищи ведут ежедневный открытый бой с врагом, а он в это время гоняется за тенями.
Бруно, из-за которого Потапов был направлен в Гатчину, так и не появился. Теперь Потапов ждет здесь, он работает начальником цеха в тех мастерских, где директором был Бруно. Давыдченко вместе с ним вернулся в Ленинград. Сначала они встречались, и Давыдченко, казалось, был с ним вполне откровенен, обещал познакомить со своими друзьями, он называл их большими учеными людьми. Дней десять назад он позвал Потапова пойти к кому-то в гости, но сам не явился в условное место. И больше не появлялся.
Сегодня вместе с Грушко они тщательно обдумали создавшуюся ситуацию и пришли к выводу, что Потапов поступил правильно, отказавшись от мысли идти к Давыдченко домой.
Надо ждать. Если Давыдченко связан с враждебно настроенными людьми, они рано или поздно должны заинтересоваться Потаповым. Он спросил: «Сколько же можно ждать?» Грушко, помедлив, ответил: «Начальник управления вообще считает, что, раз ты вошел в роль, тебя надо держать в городе, твоя помощь может понадобиться и в других операциях…»
Потапов остановился, прислушиваясь, — ему показалось, что в стену стучали. Стук повторился. Стучали настойчиво — подождут немного и снова стучат. Так зовут на помощь. Потапов знал, что там, за стеной, квартира какого-то ученого, но никогда никого здесь не видел.
Он вышел на лестницу и толкнул соседнюю дверь — она была незаперта. Зажигая спичку за спичкой, прошел по длинному коридору и уперся в дверь. Открыв ее, он увидел качающееся пятно тусклой коптилки и что-то неясное в темном углу.
— Вы стучали? — спросил Потапов.
— Да… извините… — послышался из темноты шелестящий звук. — Проходите… садитесь… Я слышал… вы там ходите… ходите… Подумал, человек один… может, горе…
Потапов сделал несколько шагов и разглядел на широкой кровати под кучей одежды человека с длинной седой бородой, в меховой шапке.
Потапов опустился в старинное, глубоко просиженное кресло.
— А я решил — вы зовете на помощь, — сказал он.
— Тоже правильно… — сипло ответил старик. Он сделал попытку приподняться, чтобы посмотреть на Потапова, но голова не поднималась. — Да, жили мы глупо… разобщенно. Кожемякины — вот все, что я знал… А ведь соседи… — прерывисто говорил он. Было видно, что сил у него нету, но он очень хочет говорить. — Вы кто же будете из Кожемякиных?
— Меня вы все равно знать не могли, — ответил Потапов. — Я племянник Дмитрия Андреевича. Они просили меня поселиться у них.
— Какие предусмотрительные люди, — пробормотал старик. — Ну, а я Безуглов, Тарас Борисович… орнитолог, что означает попросту птичник.
— Турганов Дмитрий Трофимович.
— А занятие ваше… извините за праздное любопытство…
— Заведую мастерской, шьем белье для госпиталей.
— Хорошее занятие… хорошее…
— А вы тут один? — спросил Потапов.
— Как это один? Нас мно-о-о-го, — ответил старик и надолго замолчал. — А все же, чего ходите там? Я ведь не только птиц понимаю.
— Спасибо, профессор. Хожу просто так, не спится.
— Чем ходить, посидите лучше со мной. Хотите, я расскажу вам одну историю? Не бойтесь… коротенькую.
— А вам не трудно? — спросил Потапов.
— Нет… слушайте… только я не могу быстро… Сейчас… Пожалуйста… сделайте одолжение… поверните меня на бок… хочу вас видеть.
Потапов исполнил его просьбу, он был легкий, как ребенок.
— Спасибо… сейчас… голова закружилась… — Он закрыл глаза и полежал молча. — Слушайте… — начал он. — Я знал одного… ученого… Мы с ним вместе кончали университет… красавец… Алеша… Алексей Дормидонтович… Он биолог… Мы не дружили… но жена приглашала его в дом… я не возражал… интересны не только птицы… — Он открыл глаза, посмотрел на Потапова и снова закрыл. — Сейчас… дальше… Это был изумительный карьерист… Хитрый, как дьявол… И ему везло… Однажды… он сказал мне: каждый, кто хочет сделать себе имя в науке… должен прочитать… всего Ленина… Что скажешь против этого?.. Но надо было слышать… как это было сказано… Да… Забыл важное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
На другой день они принесли мне сверток, в котором были две тетрадки и отдельные листки с записями. Делаю выписки:
«Прошу довести до сведения моей парторганизации при базовом складе Аптекоуправления, что дистрофия не прекратила моей деятельности как члена партии. Хотя я уже не могла выходить на работу, я несла дежурство по двору и в бомбоубежище нашего жилого дома. Всякую деятельность я прекратила 4 января с.г. Теперь силы окончательно оставили меня, я стала лежачей больной и фактически умираю.
Пусть вечно живет наша партия большевиков! Да здравствует наш великий вождь и полководец Сталин! Победа будет за нами — наше дело правое».
Подпись, скорей всего, Родионова (но, может быть, и Родимцева) Н.П. (или Н.И.).
«Я потерял карточки, винить в этом некого, а силы исходят. Будучи от рождения калекой, я не приносил своей Родине пользы, и это было для меня великим горем… С этим горем в душе я и умираю, благодаря всех, кто скрашивал своей заботой мою бесцельную жизнь.
Игорь Алешканов
1918 год рожд.».
«Будьте трижды прокляты, ироды, бандиты Гитлера! Люди добрые, отомстите за нас.
Любимая Родина не умрет никогда.
Санникова А.».
Глава двадцатая
На улице жуткий мороз, что-то около тридцати, а в квартире тоже. Стена около окна покрыта инеем, стекла блестят в узорах толстого льда.
Потапов жил теперь в квартире профессора Кожемякина, который еще в августе был эвакуирован с семьей и охотно предоставил свою квартиру НКВД. Здесь было очень много мебели, каких-то вещей, о назначении которых Потапов не имел представления. Он обосновался в кабинете хозяина — комната была меньше, чем другие, с высокими книжными шкафами по стенам. Окно Потапов забил ковром и одеялом — этого добра здесь было сколько угодно. Он соорудил на диване постель, в которую можно было залезть, как в нору, можно было как-то раздеться и спать без одежды.
Вернувшись после встречи с Грушко, Потапов, не снимая полушубка, ходил по кабинету. Настроение было плохое. Очень трудно жить под чужим именем. Но если бы такая жизнь давалась людям легко, не было бы недостатка в талантливых разведчиках. У себя такого таланта Потапов не замечал. Он все время думал о том, что его товарищи ведут ежедневный открытый бой с врагом, а он в это время гоняется за тенями.
Бруно, из-за которого Потапов был направлен в Гатчину, так и не появился. Теперь Потапов ждет здесь, он работает начальником цеха в тех мастерских, где директором был Бруно. Давыдченко вместе с ним вернулся в Ленинград. Сначала они встречались, и Давыдченко, казалось, был с ним вполне откровенен, обещал познакомить со своими друзьями, он называл их большими учеными людьми. Дней десять назад он позвал Потапова пойти к кому-то в гости, но сам не явился в условное место. И больше не появлялся.
Сегодня вместе с Грушко они тщательно обдумали создавшуюся ситуацию и пришли к выводу, что Потапов поступил правильно, отказавшись от мысли идти к Давыдченко домой.
Надо ждать. Если Давыдченко связан с враждебно настроенными людьми, они рано или поздно должны заинтересоваться Потаповым. Он спросил: «Сколько же можно ждать?» Грушко, помедлив, ответил: «Начальник управления вообще считает, что, раз ты вошел в роль, тебя надо держать в городе, твоя помощь может понадобиться и в других операциях…»
Потапов остановился, прислушиваясь, — ему показалось, что в стену стучали. Стук повторился. Стучали настойчиво — подождут немного и снова стучат. Так зовут на помощь. Потапов знал, что там, за стеной, квартира какого-то ученого, но никогда никого здесь не видел.
Он вышел на лестницу и толкнул соседнюю дверь — она была незаперта. Зажигая спичку за спичкой, прошел по длинному коридору и уперся в дверь. Открыв ее, он увидел качающееся пятно тусклой коптилки и что-то неясное в темном углу.
— Вы стучали? — спросил Потапов.
— Да… извините… — послышался из темноты шелестящий звук. — Проходите… садитесь… Я слышал… вы там ходите… ходите… Подумал, человек один… может, горе…
Потапов сделал несколько шагов и разглядел на широкой кровати под кучей одежды человека с длинной седой бородой, в меховой шапке.
Потапов опустился в старинное, глубоко просиженное кресло.
— А я решил — вы зовете на помощь, — сказал он.
— Тоже правильно… — сипло ответил старик. Он сделал попытку приподняться, чтобы посмотреть на Потапова, но голова не поднималась. — Да, жили мы глупо… разобщенно. Кожемякины — вот все, что я знал… А ведь соседи… — прерывисто говорил он. Было видно, что сил у него нету, но он очень хочет говорить. — Вы кто же будете из Кожемякиных?
— Меня вы все равно знать не могли, — ответил Потапов. — Я племянник Дмитрия Андреевича. Они просили меня поселиться у них.
— Какие предусмотрительные люди, — пробормотал старик. — Ну, а я Безуглов, Тарас Борисович… орнитолог, что означает попросту птичник.
— Турганов Дмитрий Трофимович.
— А занятие ваше… извините за праздное любопытство…
— Заведую мастерской, шьем белье для госпиталей.
— Хорошее занятие… хорошее…
— А вы тут один? — спросил Потапов.
— Как это один? Нас мно-о-о-го, — ответил старик и надолго замолчал. — А все же, чего ходите там? Я ведь не только птиц понимаю.
— Спасибо, профессор. Хожу просто так, не спится.
— Чем ходить, посидите лучше со мной. Хотите, я расскажу вам одну историю? Не бойтесь… коротенькую.
— А вам не трудно? — спросил Потапов.
— Нет… слушайте… только я не могу быстро… Сейчас… Пожалуйста… сделайте одолжение… поверните меня на бок… хочу вас видеть.
Потапов исполнил его просьбу, он был легкий, как ребенок.
— Спасибо… сейчас… голова закружилась… — Он закрыл глаза и полежал молча. — Слушайте… — начал он. — Я знал одного… ученого… Мы с ним вместе кончали университет… красавец… Алеша… Алексей Дормидонтович… Он биолог… Мы не дружили… но жена приглашала его в дом… я не возражал… интересны не только птицы… — Он открыл глаза, посмотрел на Потапова и снова закрыл. — Сейчас… дальше… Это был изумительный карьерист… Хитрый, как дьявол… И ему везло… Однажды… он сказал мне: каждый, кто хочет сделать себе имя в науке… должен прочитать… всего Ленина… Что скажешь против этого?.. Но надо было слышать… как это было сказано… Да… Забыл важное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79