Что это, не замаскированная ли угроза?
— Обо мне не беспокойтесь, — сказал он Йоэлю Забари. — Как гласит Книга Синанджу: «Не бойтесь смерти, и тогда она не станет вашим врагом».
Зава пошла к двери, провожая Римо, а Забари стоял и грустно качал головой.
Глава тринадцатая
Служба проводилась, как всегда, вечером накануне израильского Дня независимости, который неизменно падал на пятый день Ийара, хотя по западным календарям это всегда разные дни.
Кроме того, в отличие от похожих праздников на Западе, в Израиле этот день отмечается по-своему. Нет пышных празднований, фейерверков, мясом-барбекью. Никто не читает стихов, и почти не услышишь долгих речей. Есть лишь особенно острое осознание того, сколь трудным, тяжким, сопряженным с огромными жертвами был путь к свободе, и твердое убеждение, что погромы, преследования, массовые убийства больше никогда не должны — не имеют права — повториться.
Вечером поминают усопших, а на следующее утро снова возвращаются к повседневности, которая являет собой постоянную войну.
Все это Римо объяснила Зава, прежде чем оставить его, чтобы отдать дань традиции и помянуть погибших. Напоследок она сообщила Римо телефон своей бабушки, если вдруг он пожелает с ней связаться, и отбыла. Римо поплелся к себе в отель, а Забари и Делит военным шагом прошли по авеню Достойных Друзей Израиля. Они поднялись на Хар-Хазикарон, то есть Гору Памяти, и остановились перед прямоугольным зданием, сложенным из неотшлифованных камней и кусков металла. Это был мемориал Яд-Вашем.
Израильские солдаты устроили салют из автоматов, на британский манер. Маленькая девочка, которая не то что не помнила былые битвы, но и вообще плохо понимала, что творится вокруг, зажгла Поминальный огонь. Затем раввин стал читать каддиш — поминальную молитву.
Кто-то из собравшихся предавался воспоминаниям. Кто-то сгорал от ненависти к врагам, кто-то плакал, вспоминая погибших родственников. Только одного человека распирала гордость.
Этот человек знал, что без него и таких, как он, перед этим кошмарным мемориалом не собралась бы толпа. Без него и таких, как он, никто не назвал бы этот холм Горой Памяти, ибо не было бы шести миллионов погибших. Не было бы слез и ненависти.
Это был его мемориал. Памятник нацистам.
Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выскользнул из толпы в тот момент, когда представитель правительства стал говорить речь. Он вошел в Яд-Вашем, чтобы еще раз посмотреть на дела рук своих. Он хотел окунуться в прошлое.
Все будет в порядке. Никто не обратит внимание на то, что он ушел. Ни Зава Фифер, которая слишком уж увлеклась молитвой. Чертова фанатичка! Ни этот невероятный осел Йоэль Забари, который внимал тем глупостям, что исторгал оратор на радость аудитории — этому скопищу болванов с постными лицами.
Никто не заметил, что Тохала Делит выскользнул из толпы.
Тохала Делит вошел в зал мемориала, очень напоминавший склеп. Он стоял, гордо выпрямившись, в каменном зале, где вечный огонь посередине посылал причудливые отблески, играя тенями на его высоких скулах и темных волосах.
Он сжимал и разжимал свои могучие кулаки, шагая по полу, украшенному табличками, на которых были занесены названия нацистских лагерей смерти во время второй мировой войны. Он шагал через Берген-Бельзен, через Аушвиц и Дахау. Наконец он подошел к своей родной Треблинке. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, вспоминал Треблинку, содрогаясь от гордости.
Это была его идея! Они тогда терпели поражение в войне. Признать это не означало совершить предательство. Ни в коем случае. Особенно если и родился план, как использовать это поражение в качестве отправной точки для грядущей победы. Победы над главным, над единственным врагом — евреями. Остальные воевали за псевдоидеалы, подсунутые им евреями. Но рано или поздно и они прозреют. А евреи, воплощение этих ложных, пагубных идеалов, должны быть уничтожены раз и навсегда.
Тохала Делит слышал, как снаружи люди нараспев что-то скандировали. Это, стал смутно припоминать он, тринадцать постулатов веры, изложенных пророком. Он слушал слова, которые каждое утро изо дня в день повторяли евреи, и переводил их на свой язык.
— Господь — наш единственный оплот... — хором скандировали собравшиеся.
«А наш оплот — Гитлер», — проносилось в голове у Делита.
— Господь — един...
«Поживем, увидим».
— Господь лишен плоти...
«Скоро и вы ее лишитесь».
— Господь — начало и конец...
«Скоро будет вам всем конец».
— Мы молимся лишь нашему Господу...
«Не поможет!»
— Слова пророков истинны. Истинны пророчества Моисея...
«Еще немного, и вы сможете с ним пообщаться лично».
— Господь передал Тору Моисею. Тору изменить нельзя...
«Изменить нельзя, но уничтожить можно».
— Господу ведомы мысли всех и каждого. Господь награждает за добрые дела и наказывает за злые...
«Тогда Господь первый поймет, что я прав!»
— Мы будем ждать прихода Мессии...
«Долго ждать не придется».
— Мы верим в то, что мертвые воскреснут...
«Верьте сколько влезет».
Тохала Делит чувствовал себя превосходно. Сегодня, в последний день существования еврейского народа, он вспоминал прошлое. Он вспоминал, как готовил специально отобранных нацистов: Фрица Барбера, который стал доктором Мойше Гаваном, Хельмута Дорфмана, который стал Ирвингом Марковичем, Йозефа Брунхайна, который стал Эфраимом Хегезом, а также Леонарда Эссендорфа, который стал Беном Айзеком Голдманом. Он помнил, как они специально голодали, чтобы не выделяться среди уцелевших узников концлагеря Треблинка. Как им было сделано обрезание — символ новой веры. Как они на исходе войны превратились в евреев. Как они, благодаря уму и таланту, сумели пробраться в правительственные сферы. Как объединяла их неумолимая жажда отмщения и окончательного уничтожения всего того, что связано с еврейством.
Тохала Делит услышал снаружи хор. Собравшиеся пели один из своих мерзких гимнов:
Пока еще жив наш еврейский народ,
Пока не угасла надежда,
Мы знаем, незыблем наш славный оплот,
Сион нам сияет, как прежде.
Пусть злобные силы народ наш гнетут,
Евреи непоколебимы.
Что б ни было, мир и свобода нас ждут
Под небом Иерусалима!
Но Тохала Делит слышал совсем другие слова. Охваченный каким-то трансом, он стоял, покачиваясь, внимая иной песне.
Пока еще жив ваш еврейский народ,
Но это вполне поправимо.
Великого Гитлера дело живет.
Возмездие неотвратимо.
Не жить вам безбедно в Сионском раю,
Оставьте пустые надежды.
От собственной бомбы в родимом краю
Погибнете все вы, невежды!
Тохала Делит сунул руку во внутренний карман пиджака. Когда смолк хор, он вытащил черную прямоугольную коробочку, из которой торчали какие-то провода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Обо мне не беспокойтесь, — сказал он Йоэлю Забари. — Как гласит Книга Синанджу: «Не бойтесь смерти, и тогда она не станет вашим врагом».
Зава пошла к двери, провожая Римо, а Забари стоял и грустно качал головой.
Глава тринадцатая
Служба проводилась, как всегда, вечером накануне израильского Дня независимости, который неизменно падал на пятый день Ийара, хотя по западным календарям это всегда разные дни.
Кроме того, в отличие от похожих праздников на Западе, в Израиле этот день отмечается по-своему. Нет пышных празднований, фейерверков, мясом-барбекью. Никто не читает стихов, и почти не услышишь долгих речей. Есть лишь особенно острое осознание того, сколь трудным, тяжким, сопряженным с огромными жертвами был путь к свободе, и твердое убеждение, что погромы, преследования, массовые убийства больше никогда не должны — не имеют права — повториться.
Вечером поминают усопших, а на следующее утро снова возвращаются к повседневности, которая являет собой постоянную войну.
Все это Римо объяснила Зава, прежде чем оставить его, чтобы отдать дань традиции и помянуть погибших. Напоследок она сообщила Римо телефон своей бабушки, если вдруг он пожелает с ней связаться, и отбыла. Римо поплелся к себе в отель, а Забари и Делит военным шагом прошли по авеню Достойных Друзей Израиля. Они поднялись на Хар-Хазикарон, то есть Гору Памяти, и остановились перед прямоугольным зданием, сложенным из неотшлифованных камней и кусков металла. Это был мемориал Яд-Вашем.
Израильские солдаты устроили салют из автоматов, на британский манер. Маленькая девочка, которая не то что не помнила былые битвы, но и вообще плохо понимала, что творится вокруг, зажгла Поминальный огонь. Затем раввин стал читать каддиш — поминальную молитву.
Кто-то из собравшихся предавался воспоминаниям. Кто-то сгорал от ненависти к врагам, кто-то плакал, вспоминая погибших родственников. Только одного человека распирала гордость.
Этот человек знал, что без него и таких, как он, перед этим кошмарным мемориалом не собралась бы толпа. Без него и таких, как он, никто не назвал бы этот холм Горой Памяти, ибо не было бы шести миллионов погибших. Не было бы слез и ненависти.
Это был его мемориал. Памятник нацистам.
Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выскользнул из толпы в тот момент, когда представитель правительства стал говорить речь. Он вошел в Яд-Вашем, чтобы еще раз посмотреть на дела рук своих. Он хотел окунуться в прошлое.
Все будет в порядке. Никто не обратит внимание на то, что он ушел. Ни Зава Фифер, которая слишком уж увлеклась молитвой. Чертова фанатичка! Ни этот невероятный осел Йоэль Забари, который внимал тем глупостям, что исторгал оратор на радость аудитории — этому скопищу болванов с постными лицами.
Никто не заметил, что Тохала Делит выскользнул из толпы.
Тохала Делит вошел в зал мемориала, очень напоминавший склеп. Он стоял, гордо выпрямившись, в каменном зале, где вечный огонь посередине посылал причудливые отблески, играя тенями на его высоких скулах и темных волосах.
Он сжимал и разжимал свои могучие кулаки, шагая по полу, украшенному табличками, на которых были занесены названия нацистских лагерей смерти во время второй мировой войны. Он шагал через Берген-Бельзен, через Аушвиц и Дахау. Наконец он подошел к своей родной Треблинке. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, вспоминал Треблинку, содрогаясь от гордости.
Это была его идея! Они тогда терпели поражение в войне. Признать это не означало совершить предательство. Ни в коем случае. Особенно если и родился план, как использовать это поражение в качестве отправной точки для грядущей победы. Победы над главным, над единственным врагом — евреями. Остальные воевали за псевдоидеалы, подсунутые им евреями. Но рано или поздно и они прозреют. А евреи, воплощение этих ложных, пагубных идеалов, должны быть уничтожены раз и навсегда.
Тохала Делит слышал, как снаружи люди нараспев что-то скандировали. Это, стал смутно припоминать он, тринадцать постулатов веры, изложенных пророком. Он слушал слова, которые каждое утро изо дня в день повторяли евреи, и переводил их на свой язык.
— Господь — наш единственный оплот... — хором скандировали собравшиеся.
«А наш оплот — Гитлер», — проносилось в голове у Делита.
— Господь — един...
«Поживем, увидим».
— Господь лишен плоти...
«Скоро и вы ее лишитесь».
— Господь — начало и конец...
«Скоро будет вам всем конец».
— Мы молимся лишь нашему Господу...
«Не поможет!»
— Слова пророков истинны. Истинны пророчества Моисея...
«Еще немного, и вы сможете с ним пообщаться лично».
— Господь передал Тору Моисею. Тору изменить нельзя...
«Изменить нельзя, но уничтожить можно».
— Господу ведомы мысли всех и каждого. Господь награждает за добрые дела и наказывает за злые...
«Тогда Господь первый поймет, что я прав!»
— Мы будем ждать прихода Мессии...
«Долго ждать не придется».
— Мы верим в то, что мертвые воскреснут...
«Верьте сколько влезет».
Тохала Делит чувствовал себя превосходно. Сегодня, в последний день существования еврейского народа, он вспоминал прошлое. Он вспоминал, как готовил специально отобранных нацистов: Фрица Барбера, который стал доктором Мойше Гаваном, Хельмута Дорфмана, который стал Ирвингом Марковичем, Йозефа Брунхайна, который стал Эфраимом Хегезом, а также Леонарда Эссендорфа, который стал Беном Айзеком Голдманом. Он помнил, как они специально голодали, чтобы не выделяться среди уцелевших узников концлагеря Треблинка. Как им было сделано обрезание — символ новой веры. Как они на исходе войны превратились в евреев. Как они, благодаря уму и таланту, сумели пробраться в правительственные сферы. Как объединяла их неумолимая жажда отмщения и окончательного уничтожения всего того, что связано с еврейством.
Тохала Делит услышал снаружи хор. Собравшиеся пели один из своих мерзких гимнов:
Пока еще жив наш еврейский народ,
Пока не угасла надежда,
Мы знаем, незыблем наш славный оплот,
Сион нам сияет, как прежде.
Пусть злобные силы народ наш гнетут,
Евреи непоколебимы.
Что б ни было, мир и свобода нас ждут
Под небом Иерусалима!
Но Тохала Делит слышал совсем другие слова. Охваченный каким-то трансом, он стоял, покачиваясь, внимая иной песне.
Пока еще жив ваш еврейский народ,
Но это вполне поправимо.
Великого Гитлера дело живет.
Возмездие неотвратимо.
Не жить вам безбедно в Сионском раю,
Оставьте пустые надежды.
От собственной бомбы в родимом краю
Погибнете все вы, невежды!
Тохала Делит сунул руку во внутренний карман пиджака. Когда смолк хор, он вытащил черную прямоугольную коробочку, из которой торчали какие-то провода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37