Кимоно находилось в комнате. Значит, азиат там.
Браун поднял объектив еще выше. Он разглядел пуговки на рубашке белого. Кадык. Подбородок. Рот. Губы улыбались. Улыбались ему. Как и глаза.
Франциско Браун не стал стрелять.
Глава седьмая
Консуэло Боннер связалась с комиссаром полиции, который позвонил судье и получил ордер на арест, после чего она, Римо, Чиун и полицейский с ордером в руках поехали к Джеймсу Брустеру, чтобы ознакомить его с его правами, а затем заключить под стражу. Все по закону.
— Вот это и есть торжество правосудия, — сказала Консуэло.
Полицейский позвонил в дверь. Камера с яхты нацелилась на четверку.
— Торжество правосудия, — обратился Чиун к Римо по-корейски, — это когда ассасину за его работу платят. Торжество правосудия — это когда сокровище, которое погибло из-за того, что ассасин занимается всей этой ерундой, возвращено, вот что такое торжество правосудия. А то, что мы делаем, — это беготня с бумажками.
— А мне казалось, ты говорил, что главное сокровище Синанджу заключено в хрониках Мастеров — то есть наше богатство не в золоте или бриллиантах, а в том, кто мы есть и как мы стали такими, — тоже по-корейски ответил Римо.
— Не могли бы вы оба помолчать? Производятся официальные следственные действия полицейского управления Ла-Джоллы, — сказал инспектор.
— Нет более жестокого удара, чем получить свои же слова назад, но в передернутом виде.
— И каким же образом они передернуты?
— Недостойным, — ответил Чиун.
— А конкретней?
— В хрониках будет записано, что сокровища были утеряны в то время, когда Мастером был я, Чиун. Но будет записано также и то, что ты, Римо, отказался помочь их возвратить. Более того, в дни кризиса, постигшего Дом Синанджу, ты служил себе подобным.
— Да весь мир на грани катастрофы! Не будет мира, разразится ядерная зима — чего тогда будут стоить все сокровища Синанджу?
— Они будут стоить еще дороже, — не смутился Чиун.
— Для кого?
— Я не вступаю в спор с глупцами, — подвел черту Чиун.
Решив, что ему не добиться тишины и не дождаться, пока кто-нибудь явится на звонок, полицейский, действуя в строгом соответствии с законом и правами, данными ему ордером, вознамерился проследовать в означенное местожительство вышеупомянутого Джеймса Брустера.
Дверь оказалась заперта. Он собрался было послать за помощью, чтобы взломать упомянутое местожительство, но тут Римо схватился за ручку двери и повернул ее. Раздался скрежет ломающегося металла. Дверь открылась.
— Дверь слабовата, — заметил полицейский. По ту сторону порога валялся кусок сломанного замка. Он нагнулся, чтобы его поднять, но отдернул руку — металл был горячий.
— Что вы сделали с дверью? Что тут произошло?
— Я дал вам войти, — ответил Римо. — Но это все равно бесполезно. Его здесь нет.
— Не будьте столь категоричны. Если я что-нибудь понимаю в криминалистике, так это то, что категоричность в суждениях ни к чему не приводит. Надо быть гибче.
— Как не кричи: “Халва, халва!” — во рту сладко не станет, — усмехнулся Римо. — Его там нет.
— Откуда вы знаете? Как вы можете утверждать, что его здесь нет? — набросилась на него Консуэло Боннер. — Как вы можете это знать, если вы еще не вошли в квартиру? Хоть я и женщина, но в компетенции не уступаю мужчинам. И не надо поливать меня грязью.
— Его здесь нет. Я не могу вам этого объяснить, но я знаю, что это так. Поверьте мне на слово, о’кей? — сказал Рим о.
Он и вправду не знал, откуда у него эта уверенность. Он понимал, что другие люди не чувствуют присутствия постороннего за дверью. Он не мог ей сказать, как он это чувствует, это было все равно, как если бы объяснять, как работает свет.
— Дай я объясню, — встрял Чиун. — Мы все — частицы единой сущности. Мы только думаем, что мы сами по себе, потому что наши ноги не растут из земли. На самом деле мы все взаимосвязаны. Некоторые люди уничтожили в себе ощущение этой связи, но Римо и та комната, откуда ушел этот человек, едины по своей сути.
— Мне более понятно, когда он говорит “не знаю”, — ответила Консуэло.
— Вы что — из какой-нибудь секты? — спросил полицейский.
— Кто эти ненормальные? — спросил Чиун.
— Обыкновенные американцы, как все, — ответил Римо.
— А, тогда понятно, — сказал Чиун.
Конечно, Джеймса Брустера в комнате не было. Он был уже в аэропорту — с появившимся неизвестно откуда доброжелателем. Незнакомец был похож на шведа, но говорил с испанским акцентом. Джеймс Брустер никогда не верил в удачу. Но сегодня удача улыбнулась ему в тот момент, когда он не мог в нее не поверить.
Он сидел на кушетке, трясясь от ужаса. Его дорогой адвокат его покинул, и он оказался перед лицом заключения, позора, унижения и теперь проклинал себя за то, что позволил себе даже думать, что ему удастся улизнуть. Когда зазвонил телефон, он решил не снимать трубку.
— Вот оно. Обложили. Мне конец. Вот оно. Оно. — Он налил себе стакан виски. — Я пошел на риск и проиграл. Это конец.
В дверь постучали. Он опять не ответил. Пусть его забирает полиция. Ему уже все равно. Из-за двери раздался мужской голос с испанским акцентом. Он попросил разрешения войти и стал уверять, что возьмется его спасти.
— Бесполезно, — всхлипнул Джеймс Брустер. — Конец. Это конец!
— Вы глупец. Вы можете спастись и всю оставшуюся жизнь жить в роскоши и в окружении свиты слуг. Вам такое и не снилось.
— Да, именно так я и вляпался в эту историю, — сказал Брустер.
Он посмотрел на стену. Надо приучать себя глядеть в стену, теперь это будет его основным занятием до конца дней.
— Вы рискнули. И оказались в выигрыше. А будете в еще большем выигрыше.
— Я хочу домой.
— В Пенсильванию? В Мак-Киспорт?
Джеймс Брустер на минуту задумался. Потом открыл дверь.
Он ожидал увидеть испанца, а вместо того перед ним в дверях стоял молодой человек невероятной красоты. На нем был белый костюм, темно-синяя рубашка, под ней — золотая цепочка. Медальон с оттиском был виден лишь частично.
— Меня зовут Франциско. Я пришел, чтобы спасти вас от тюрьмы. Я предлагаю вам более роскошную, более великолепную жизнь, чем вы могли бы себе представить.
Джеймс Брустер в раздумье стоял в дверях. Он выжидал и в нетерпении постукивал каблуком.
— Вы чего-то ждете? — спросил Браун.
— Собственного пробуждения, — ответил Брустер. — Это все — дурной сон.
Франциско Браун легонько шлепнул его по лицу.
— О’кей, — сказал Брустер, ощутив в левой щеке жжение, как если бы его ужалил целый рой пчел. — Я не сплю. Уже не сплю.
— Если вы меня не выслушаете, то отправитесь прямиком в тюрьму.
— Я совсем не сплю. Честное слово.
— Я предлагаю вам благополучие и такую роскошь, какая вам и не снилась.
— Опять сон. Сон, — произнес Брустер. — Все пропало. Жизнь пошла прахом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54