Однако и на этот раз германское командование переоценило свои возможности, и притом совершенно так же, как в боях между Волгой и Доном, громогласно обещало германским солдатам, зажатым в котле, что их обязательно освободят. Немецкие войска не были в должное время выведены на исходные рубежи, и координация их действий была неудовлетворительной. Снова стали лживо и с неуместным оптимизмом хвастать первыми успехами, которые были быстро сведены на нет действиями Красной Армии, боевую силу и моральное превосходство которой германское командование снова недооценило.
Мы выразили намерение выехать в новый котел под Корсунь-Шевченковским, и полковник Зусманович сразу одобрил наш план, обещая оказать нам всяческую помощь, нужную для того, чтобы мы могли воздействовать на германские части.
Мы прибыли на нашу новую операционную базу 2 февраля, как раз в годовщину того дня, когда адские муки под Сталинградом пришли к концу. Неужели все это должно было снова повториться? Тогда 200 тысяч немецких солдат и офицеров бессмысленно погибли, теперь такая же участь угрожала 70 или 80 тысячам немцев. Еще находясь на нашей прежней базе, я обратился к войскам, попавшим в окружение, с призывом: «Крушение гитлеровской военной машины – только вопрос времени. Для того чтобы спасти Германию, спасти все, что еще может быть спасено, нужно немедленно прекратить войну». «Кругом марш на родину!» – так кончалась моя первая листовка от 23 января, предназначенная для войск, оказавшихся в котле под Корсунь-Шевченковским. Уже по пути к юго-восточному краю котла и при первом обсуждении обстановки мне стало ясно, что этот лозунг стал нереальным: здесь спасительный выход заключался не в походе обратно на родину, а в прекращении борьбы, ставшей бессмысленной, в капитуляции, в переходе на нашу сторону, на сторону Национального комитета «Свободная Германия». Поэтому моя вторая листовка содержала требование сложить оружие и присоединиться к Национальному комитету. Такой вариант мы уже обсуждали на 4-м пленарном заседании Национального комитета от 24 сентября 1943 года в Луневе.
Примерно в это же время я в Луневе предложил Эриху Вайнерту и генералу фон Зейдлицу поддержать наши действия, издавая здесь листовки Национального комитета и главным образом отправляя письма наших генералов командующим соединений, попавших в окружение. Это было сделано. Сразу после нашего прибытия на новую операционную базу мы получили письма генералов д-ра Корфеса и Латтмана, адресованные знакомым им командирам XI и XLII армейских корпусов. Через несколько дней я узнал, что предстоит приезд еще одной группы Союза немецких офицеров. В ее состав входили, кроме генерала фон Зейдлица, генерал-майор д-р Корфес, майор Леверенц и капитан д-р Хадерман. Прибыли также представители русского командования: генерал-майор Шикин, генерал-лейтенант Бабич, генерал-майор Петров, полковник Брагинский и Вольф Штерн. Кроме того, в котле под Корсунь-Шевченковским действовали также Берпдт фон Кюгельген, подполковник Бехли и Эрвин Энгельбрехт. Хотя наша группа не могла вступить в личный контакт с другими бригадами Национального комитета, все же удавалось хорошо координировать наши действия: по радиосвязи мы обменивались нашим опытом, согласовывали аргументацию, а также направляли по назначению листовки и письма, адресованные командирам частей генералом Зейдлицем, генерал-майором д-ром Корфесом и генерал-лейтенантом фон Даниэльсом.
Мы выехали в район котла в лютый мороз. Но 2 февраля погода переменилась, подул теплый ветер, по временам нас хлестал дождь, по временам – снег с ледяным градом; днем машины застревали в грязи, ночью примерзали к земле. Все это значительно затрудняло наши действия. Тем не менее нам удалось уже 3 февраля разведать обстановку на переднем крае и поговорить с только что сдавшимися в плен германскими солдатами. Нам нужны были полученные на месте впечатления и самая свежая информация, чтобы придать возможно более оперативный характер всей нашей агитационной кампании, листовкам, письмам и радиопередачам.
Мы хотели здесь под Корсунем использовать тот опыт, который мы уже получили под Кировоградом: мы стремились в наших листовках и радиопередачах как можно точнее воспроизвести обстановку в каждом воинском подразделении и по возможности обращаться непосредственно к командирам и солдатам. Как позднее подтвердили в своих показаниях немецкие солдаты, мы поступали правильно, немедленно сообщая по радио фамилии людей, только что попавших в плен; это был особенно удачный прием, побуждавший к размышлениям. Вскоре нам пришлось прекратить передачи через рупоры, окопные громкоговорители и рации, так как мешала погода; тем большее значение приобрели беседы с немецкими перебежчиками и пленными, которые в тот период, когда фронт окружения еще не стабилизировался, и искали пути к спасению. Во всяком случае, с самого начала было ясно: наглым воякам, призывавшим держаться до конца и пытавшимся с помощью жестоких приказов поддержать боевой дух, противостояли другие солдаты и офицеры, с глубоким разочарованием и недоверием следившие за развитием событий. Видимо, воспоминания о Сталинграде ожили не только в нашей памяти, но и в памяти тех, кто теперь тоже попал в окружение.
В моем письме генерал-лейтенанту Крузе, командиру 389-й пехотной дивизии, я заклинал его помнить о бессмысленной гибели немцев на Волге, апеллировал к его разуму, к его чувству ответственности и призывал его спасти свою дивизию от бессмысленного уничтожения. Это письмо было передано генералу Крузе военнопленным ефрейтором Якобом, который его также распространил в виде листовки среди солдат 389-й пехотной дивизии. Якоб блестяще справился со своей задачей: на участке, куда он возвратился, даже возник особый пароль – «пароль Якоб», служивший пропуском для перехода на сторону Национального комитета.
Стремясь открыть новые перспективы и перед теми солдатами и офицерами, которые состояли в войсках СС, но внутренне не были связаны с режимом палачей, мы и к ним обратились с особой листовкой, причем небезуспешно.
О первых обнадеживающих результатах нашей работы я докладывал 9 февраля Национальному комитету в Луневе; решающую роль во всем этом сыграли наши немецкие и советские товарищи, которые в штабах, расположенных непосредственно за линией фронта, печатали наши листовки и передавали их нам через несколько часов. Оценить по заслугам подобное достижение мог только тот, кто видел такую типографию. Непосредственно за линией фронта это означало, что работа здесь велась в самых примитивных условиях, приходилось часто и быстро менять дислокацию, и это означало не в последнюю очередь, что работа велась под неприятельским обстрелом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124