Через день они встретились, на другой день снова… Оказалось – это судьба.
Через четыре месяца Игорь сказал Полине: «Рыжуня, не торопи меня. Все будет так, как ты хочешь. Но не торопи».
Странно слышать, что не имеющий страха Косов так боялся ошибиться снова.
Потом они прожили вместе в любви и согласии тридцать лет и три года. Их друзья-острословцы, журналисты и историки, любовно подшучивая, звали их Филемон и Бавкида.
Лет через пять после смерти Игоря Сергеевича его Полина стала писать о нем – и стихами, и прозой.
В повести «Того уж не вернуть…», которая вылилась за несколько дней и ночей, есть такие слова:
«Ведь мы познакомились с тобой седьмого января, в Рождество Христово. Христос прожил тридцать три года, и наш с тобой союз продолжался ровно столько же. Мне кажется, что он как будто был освящен Богом, таким он был прекрасным».
Вот ее стихотворение:
Уж утро, брезжит белый свет,
Деревья освещая
Как прежде. Но тебя уж нет.
С тоскою вспоминая,
Смотрю на яркие цветы
Знакомого нам сада.
Березки белые вдали,
Как стройная ограда,
Слегка ветвями шевеля,
Как будто в разговоре,
Как бы сочувствием даря
В меня постигшем горе.
Всю красоту начала дня
Невольно ощущая,
Я понимаю, что одна.
И как мне жить – не знаю.
Друзья Игоря Сергеевича теперь, как и прежде, собираются каждый год у Полины в их доме. Третьего сентября – на день его рождения и девятого мая – на главный его праздник, день Победы.
На день Победы 1975-го года друг и коллега Игоря Сергеевича Александр Синельников принес ему такое поздравление:
О патриархе, вечно юном,
Сегодня песню пропоем.
На фронте Игорь был Перуном:
Метал он молнии и гром.
К победе путь был очень длинный,
Но шел без устали амбал.
И, наконец, пришел в Берлин он
И полБерлина поломал.
Но, несмотря на гром разрывов
И несмотря на огнь и дым,
Он был поистине счастливым
И невозможно молодым.
Сегодня день его победы,
И мы его благодарим.
Но тот огонь, что в нем горит,
Нам недоступен, нам неведом.
…
Ведь между Игорем и нами
Стоит незримая стена –
Те тридцать лет воспоминаний,
Тридцатилетняя война.
Так вспоминай о тех годах,
И говори о них почаще,
Пока мы не сыграли в ящик,
Пока не превратились в прах.
Корпим в издательстве «Наука»,
Погрязли в горестной судьбе.
О чем же мы расскажем внукам?
Возможно, только о тебе.
А время мчится, время скачет,
Течет сквозь пальцы, как песок.
Но если в жизни есть кусок,
Когда ты смел был и высок-
То это – редкая удача.
Нас всех одолевает грусть.
Мы знаем слово, знаем дело.
И я за всех сказать берусь:
Твоих воспоминаний груз
Мы с преклонением разделим.
И в этот день, почти что летний,
Мы выпьем за тебя до дна.
Пусть длится для тебя она –
Тридцатилетняя война
И пусть становится столетней
ПАРАЛЛЕЛИ
Перебирая нескончаемую череду лиц, характеров, судеб, с которыми я встретился по жизни, могу, пожалуй, назвать Игоря Сергеевича самой гармоничной личностью этого ряда по всему набору человеческих качеств: телесной красоте, прирожденному здоровью, благородству, уму, бесстрашию, душевной уравновешенности.
Он был рожден для садов блаженной Аркадии – судьба и время протащили его по траншеям и дорогам страшной войны.
Думаю, после нее он не изменился по своей сути, но скачком, без обычной постепенности, перешел в другую возрастную категорию. В свои двадцать четыре года он обрел раннюю и преждевременную мудрость человека, свершившего главное дело своей жизни.
Мы с ним были на «Вы». Он меня звал Игорек, я его – Игорь Сергеевич.
Обернемся теперь ко второму герою моего повествования – Виктору Лапаеву. Того требует жанр параллельных биографий, да я по Виктору уже и соскучился
Военные судьбы моих героев разительно несхожи.
Главная тема войны у Игоря Сергеевича – сражение и победа, у Виктора – противостояние всесильному року.
Войну они оба встретили девятнадцатилетними мальчишками. Но за плечами Игоря Косова уже была крепкая профессионально-военная подготовка. Поэтому он выплыл в водовороте 41-го года, а Виктора затянуло придонными течениями. Остальные четыре военных года были для него борьбой за физическое и духовное выживание.
Он выжил, устоял, не сломался. Но через пятнадцать лет после войны, когда я с ним встретился, казалось, что война выжгла из него все излишества тела и души. Телом он был тощ, жилист и перекручен, как зимняя виноградная лоза, душой – прямолинеен, бескомпромиссен, категоричен. Кличка «комиссар» недаром всплывает так часто в его воспоминаниях.
После войны Виктор кончил пединститут и работал учителем истории в Калинине.
Эта профессия – для людей, которые верят в абсолютные истины. Из выпускников семинарий и педучилищ вышли Сталин, Мао Цзедун, Муссолини, Гиммлер. Из них получаются диктаторы и директора школ. Еще неясно, чем труднее править – страной или обезьянником в полтысячи хвостов. Виктор был правителем абсолютным, просвещенным, мудрым. Не раз во время наших перемещений по улицам и торговым точкам Калинина к нему подкатывался какой-нибудь мужичонка лет сорока-пятидесяти, обрадованный, подвыпивший:
– Виктор Петрович! А помните, как Вы меня, дурака…
– Помню, дорогой. Как у тебя сейчас?
– Нормально, Виктор Петрович!
Работа, рыбалка и судьбы отечества занимали его всецело. Все остальное считал пустыми церемониями. «Да брось ты эту ерунду», – отмахивался он, когда Муза накрывала для него стол скатертью и доставала праздничную посуду. К жизненным удобствам был равнодушен, пил только водку, не закусывая и не пьянея. По мере выпитого, все ярче горели его яростные глаза, все более заострялись резцом проведенные черты лица, замедлялись движения, и он отдалялся куда-то в себя. Он не умел смеяться – только щерился. Мы с ним на «ты» с самого начала, звали друг друга Игорь и Виктор.
Из обоих моих героев мне ближе и понятнее Виктор. Может, здесь сказывается протяженность нашего знакомства, может – родство. Как никак, мы с ним двоюродные свояки, и война не разделила нас, как разделила два столь близких поколения: двадцать первого года рождения, прошедшее фронт, и мое, тридцать первого года рождения, не державшее в руках оружия.
Мое поколение пережило войну десяти-четырнадцатилетними пацанами. Мы испытали высокий подъем духа военного времени и хлебнули досыта голода и недетского военного труда.
И.В. Новожилов. 80-е годы.
Мне досталось в войну не самой тяжелой мерой. Вспоминается бесконечный, осенний путь в эвакуацию: набитая беженцами теплушка, унылые поля и жидкие перелески, бегущие за ее приоткрытой для продуха дверью, причитание старух при зрелище бесконечных рядов копен, брошенных в разгар страды летом и уже покрытых снегом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Через четыре месяца Игорь сказал Полине: «Рыжуня, не торопи меня. Все будет так, как ты хочешь. Но не торопи».
Странно слышать, что не имеющий страха Косов так боялся ошибиться снова.
Потом они прожили вместе в любви и согласии тридцать лет и три года. Их друзья-острословцы, журналисты и историки, любовно подшучивая, звали их Филемон и Бавкида.
Лет через пять после смерти Игоря Сергеевича его Полина стала писать о нем – и стихами, и прозой.
В повести «Того уж не вернуть…», которая вылилась за несколько дней и ночей, есть такие слова:
«Ведь мы познакомились с тобой седьмого января, в Рождество Христово. Христос прожил тридцать три года, и наш с тобой союз продолжался ровно столько же. Мне кажется, что он как будто был освящен Богом, таким он был прекрасным».
Вот ее стихотворение:
Уж утро, брезжит белый свет,
Деревья освещая
Как прежде. Но тебя уж нет.
С тоскою вспоминая,
Смотрю на яркие цветы
Знакомого нам сада.
Березки белые вдали,
Как стройная ограда,
Слегка ветвями шевеля,
Как будто в разговоре,
Как бы сочувствием даря
В меня постигшем горе.
Всю красоту начала дня
Невольно ощущая,
Я понимаю, что одна.
И как мне жить – не знаю.
Друзья Игоря Сергеевича теперь, как и прежде, собираются каждый год у Полины в их доме. Третьего сентября – на день его рождения и девятого мая – на главный его праздник, день Победы.
На день Победы 1975-го года друг и коллега Игоря Сергеевича Александр Синельников принес ему такое поздравление:
О патриархе, вечно юном,
Сегодня песню пропоем.
На фронте Игорь был Перуном:
Метал он молнии и гром.
К победе путь был очень длинный,
Но шел без устали амбал.
И, наконец, пришел в Берлин он
И полБерлина поломал.
Но, несмотря на гром разрывов
И несмотря на огнь и дым,
Он был поистине счастливым
И невозможно молодым.
Сегодня день его победы,
И мы его благодарим.
Но тот огонь, что в нем горит,
Нам недоступен, нам неведом.
…
Ведь между Игорем и нами
Стоит незримая стена –
Те тридцать лет воспоминаний,
Тридцатилетняя война.
Так вспоминай о тех годах,
И говори о них почаще,
Пока мы не сыграли в ящик,
Пока не превратились в прах.
Корпим в издательстве «Наука»,
Погрязли в горестной судьбе.
О чем же мы расскажем внукам?
Возможно, только о тебе.
А время мчится, время скачет,
Течет сквозь пальцы, как песок.
Но если в жизни есть кусок,
Когда ты смел был и высок-
То это – редкая удача.
Нас всех одолевает грусть.
Мы знаем слово, знаем дело.
И я за всех сказать берусь:
Твоих воспоминаний груз
Мы с преклонением разделим.
И в этот день, почти что летний,
Мы выпьем за тебя до дна.
Пусть длится для тебя она –
Тридцатилетняя война
И пусть становится столетней
ПАРАЛЛЕЛИ
Перебирая нескончаемую череду лиц, характеров, судеб, с которыми я встретился по жизни, могу, пожалуй, назвать Игоря Сергеевича самой гармоничной личностью этого ряда по всему набору человеческих качеств: телесной красоте, прирожденному здоровью, благородству, уму, бесстрашию, душевной уравновешенности.
Он был рожден для садов блаженной Аркадии – судьба и время протащили его по траншеям и дорогам страшной войны.
Думаю, после нее он не изменился по своей сути, но скачком, без обычной постепенности, перешел в другую возрастную категорию. В свои двадцать четыре года он обрел раннюю и преждевременную мудрость человека, свершившего главное дело своей жизни.
Мы с ним были на «Вы». Он меня звал Игорек, я его – Игорь Сергеевич.
Обернемся теперь ко второму герою моего повествования – Виктору Лапаеву. Того требует жанр параллельных биографий, да я по Виктору уже и соскучился
Военные судьбы моих героев разительно несхожи.
Главная тема войны у Игоря Сергеевича – сражение и победа, у Виктора – противостояние всесильному року.
Войну они оба встретили девятнадцатилетними мальчишками. Но за плечами Игоря Косова уже была крепкая профессионально-военная подготовка. Поэтому он выплыл в водовороте 41-го года, а Виктора затянуло придонными течениями. Остальные четыре военных года были для него борьбой за физическое и духовное выживание.
Он выжил, устоял, не сломался. Но через пятнадцать лет после войны, когда я с ним встретился, казалось, что война выжгла из него все излишества тела и души. Телом он был тощ, жилист и перекручен, как зимняя виноградная лоза, душой – прямолинеен, бескомпромиссен, категоричен. Кличка «комиссар» недаром всплывает так часто в его воспоминаниях.
После войны Виктор кончил пединститут и работал учителем истории в Калинине.
Эта профессия – для людей, которые верят в абсолютные истины. Из выпускников семинарий и педучилищ вышли Сталин, Мао Цзедун, Муссолини, Гиммлер. Из них получаются диктаторы и директора школ. Еще неясно, чем труднее править – страной или обезьянником в полтысячи хвостов. Виктор был правителем абсолютным, просвещенным, мудрым. Не раз во время наших перемещений по улицам и торговым точкам Калинина к нему подкатывался какой-нибудь мужичонка лет сорока-пятидесяти, обрадованный, подвыпивший:
– Виктор Петрович! А помните, как Вы меня, дурака…
– Помню, дорогой. Как у тебя сейчас?
– Нормально, Виктор Петрович!
Работа, рыбалка и судьбы отечества занимали его всецело. Все остальное считал пустыми церемониями. «Да брось ты эту ерунду», – отмахивался он, когда Муза накрывала для него стол скатертью и доставала праздничную посуду. К жизненным удобствам был равнодушен, пил только водку, не закусывая и не пьянея. По мере выпитого, все ярче горели его яростные глаза, все более заострялись резцом проведенные черты лица, замедлялись движения, и он отдалялся куда-то в себя. Он не умел смеяться – только щерился. Мы с ним на «ты» с самого начала, звали друг друга Игорь и Виктор.
Из обоих моих героев мне ближе и понятнее Виктор. Может, здесь сказывается протяженность нашего знакомства, может – родство. Как никак, мы с ним двоюродные свояки, и война не разделила нас, как разделила два столь близких поколения: двадцать первого года рождения, прошедшее фронт, и мое, тридцать первого года рождения, не державшее в руках оружия.
Мое поколение пережило войну десяти-четырнадцатилетними пацанами. Мы испытали высокий подъем духа военного времени и хлебнули досыта голода и недетского военного труда.
И.В. Новожилов. 80-е годы.
Мне досталось в войну не самой тяжелой мерой. Вспоминается бесконечный, осенний путь в эвакуацию: набитая беженцами теплушка, унылые поля и жидкие перелески, бегущие за ее приоткрытой для продуха дверью, причитание старух при зрелище бесконечных рядов копен, брошенных в разгар страды летом и уже покрытых снегом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66