Блатные повадились напрашиваться мне в пару. Сентиментальными оказались. Просили написать про них. Вот пишу.
Еще два человека просились в пару: Гена и Чулков.
Гена не курил, но ему мало было того, что я принял эстафету – пророчил скорый приход мамы. В туалете он, поинтересовавшись для затравки: «Мама кода придет»? – ждал от меня аргументированных заверений.
Чулков, пациент, принимающий таблетки, заметно, на глазах обрастающий странностями, в пятьдесят лет подался в поэты. Читал в туалете свои творения:
Стоит у бутля на посту,
Забыв о времени в миру.
Так пусть исчезнет бутыль тот,
И побелеет его нос.
В течение второй недели мы с Васькой под руководством блатных сотворили из хлеба шахматы. Играли дни напролет. Рябило в глазах от клеток. Спорили частенько. Снисходительно, ехидно. Все как-то зауважали его.
Васька пацифистом оказался. Где-то под Москвой его компанию однажды отлупили десантники за то, что дорогу ракетам перекрыли, сидели на шоссе. Васька травму черепа нажил.
Я помнил информацию, полученную от майора.
Через две недели, выслушав от ведущей врачихи (видел ее всего два раза) замечание по поводу шибко жизнерадостного поведения и угрозу на предмет переселения в карцер, был переведен во вторую клетку. Совершенно пустую за нехваткой пациентов.
На следующий день подселили соседа. Совершенно экзотического вора в законе, сотканного из татуировок. Может человек за один день совершить семнадцать преступлений, в том числе два убийства с истязаниями, с пыткой током? Этот смог. Кличка его была «Отчаянный».
Догадывался, зачем его подселили.
Только обнаружились у нас общие знакомые. С Маэстро оба партнировали, правда, в разное время и по-разному. Я его еще и карточным трюкам подучил. Устно. Спустя три дня увезли его назад в тюрьму.
Через месяц совсем невмоготу стало. И Васька не вытягивал. В шахматы я уже по памяти играл. Из своей клетки ходы Василию называл. За то, что нахамил дамочке, раз в неделю стригущей нам лица машинкой, в карцере место зарезервировал. Слишком много грязи было под ее ногтями. Но опять обошлось.
Чулков совсем плох стал. На мой день рождения во время обеда речь сказал, макароны подарил. Стихи посвятил:
Желаю счастья от души,
Здоровья также, и беги.
Очень обиделся, что его подарок с Васькой-предателем поделил.
Одна из радостей была – суп гороховый. Оказалось, в нем червей полно. Не присматривался поначалу, пока не обратили внимания. Печень ни к черту стала: мыло только дустовое, в печени, – говорят, осаждается.
Подумывал о том, что пора что-то предпринять, вырваться хоть ненадолго, воздуха глотнуть.
И таки вырвался.
Через полтора месяца получаю передачу от своих: вычислили, где я. Расписался в получении. Музыкант, известный в городе бандит (покойный нынче, зарезанный), принес.
На следующий день вертухай выдает порцию. Мне корка хлеба выпала. Уже к зубам поднес... И вдруг на корке – легкая мелкая царапина: «Лена».
Я понял.
За неделю до моей резервации видел Музыканта в городе. С ним – девица драная. Он мне потом объяснил, что из кожвендиспансера на день откупилась погулять. Что наши, кто в тюрьме, отдых себе устраивают – говорят, что были в контакте с ней, лечения требуют. И она подтверждает.
В этот же день после завтрака затребовал врача.
Разбежались они – жди. О карцере напомнили.
На следующее утро, умывшись, спер общаковое полотенце, спрятал в наволочке. Думал: если не хватятся, ночью сымитирую повешение. Внимание обратят.
Не дошло до ночи. Полотенца недосчитались, все вверх дном перевернули, шмон устроили. Нашли, конечно. За шприцами послали.
– Если на почве сифилиса, – вежливо говорю, – стану импотентом, вас из-под земли достану. И отсюда тоже.
Испытанный прием против психиатров. Бывают у них такие случаи.
Повезли на опознание...
Прервался почти на месяц. Перед отправкой выводил по одному блатных на парашу, просил:
– Ваську не трогайте.
– И все же он – козел, – удивлялись блатные, – почему не трогать? Если есть причина, объясни.
– Есть. Объяснить не могу.
Обещали не трогать.
Через месяц возвращаюсь назад...
Что нового пока открыл читателю? Да ничего. И не об этом думал писать тот свой рассказ. Не обо всех этих событиях, не они были главными. Не они помнятся ярче всего. Всего пару ощущений своих тогдашних хотелось передать. И первое из них – то, которое возникло, когда, вернувшись в тишь покинутую, обнаружил в ней Ваську. Ощущение это очень смахивало на счастье.
И Василий обрадовался, не без ехидства, правда.
Больше всех был рад, конечно. Гена.
Контингент почти полностью сменился. Чулкова уже не было. Де Била со свитой отправили. Стукач сохранился, псих-онанист, еще пара нормальных, с которыми, похоже, не знали, что делать.
За время отсутствия успело еще одно поколение блатных перебывать. И уйти.
Гену затравили. Делали это подло, исподтишка. Он, наивный, возмущался вслух, непосредственно. В карцер его бросили. Плакал в нем громко, умолял отпустить, обещал, что не будет больше. Все это – пока уколы готовили. Не уговорил.
Меня поначалу в пустующую клетку поселили, через день наркомана измаильского, спортивного парня с активно уголовными замашками подбросили. В первый же день он в карцер угодил.
Вертухай после обеда должны убирать загоны. Почти всегда кто-то из пациентов готов был взять уборку на себя. За кусок белого хлеба.
Сунувшись в мою клетку, вертухай обратился к наркоше:
– «Катала» у нас не убирает, ты возьмешься?
Тот принял вопрос за утверждение, и чтобы не упасть в глазах «каталы», попер:
– Да что, я – шнырь?! Ты чо, лягавый...
После карцера поостыл. Потом снова ожил. За авторитета меня принял, дуралей. Думал, что угождает выходками блатными.
Угомонил его однажды, рявкнул. На радость Ваське и старожилам.
Позже он еще раз в карцер угодил, доигрался в блатного. Поймали на том, что заставлял болгарина одного тихопомешанного минет делать. На параше застукали. Там дверь с большим окном, чтобы и нужду справляюших наблюдать. Пронаблюдали вертухай, как здоровяк этот болгарина за волосы на макушке подтягивал...
Если бы его в карцер не сплавили, сплавили бы меня. Очень уж нутро своротило, отвел бы душу.
Потом, когда выпустили его, пришибленного (шесть уколов всадили), отошел я. Да и отправили его почти сразу.
Меня в четвертую клетку перевели, меньшую. Неспокойную.
Несколько ночей просыпался от стонов. Один из соседей – псих, тихий вроде бы, среди ночи вдруг садился верхом на спящего дальнобойщика Володю, задумчивого мужичка, старожила дурки, душил его. Облюбовал именно эту жертву, прочих не трогал. Приходилось вскакивать, стаскивать.
Потом на его место подбросили совсем молодого парня. Синего от побоев. Узнали, что за убийство он здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72