Но все, что и вам рассказал, должно остаться между нами.
– Я не нарушу обещания.
– Даже если вы его и нарушите, ничто не изменится. Поверят мне, а не вам.
– Но если вы совершенно уверены…
– Я не могу даже с уверенностью сказать, чем были больны вы. У вас прекрасный вид. Может быть, вы просто съели несвежей пищи, только и всего. Яд – вещь относительная, действующая на всех по-разному.
– Но вы все-таки согласились ответить на наши вопросы, доктор, – сказала Дебора.
– Потому что я сам часто задумывался над тем, не был ли Моцарт отравлен. Это не лишено вероятности. Но доказательства отсутствуют. Поэтому никто не может ответить определенно на ваши вопросы.
33. Сестры
Второе приглашение Констанцы категоричностью тона скорее походило на приказание. Джэсон с Деборой отправились к ней пешком и, несмотря на сильный снегопад, решили не возвращаться в гостиницу, поскольку не были уверены, что последует еще одно приглашение. Со дня визита к доктору Фредюнгу миновала целая неделя, и Джэсон уже стал подумывать, что их ожидание напрасно.
У самого подножия Ноннберга разыгралась настоящая метель. Белая пелена заволокла все вокруг, ветер со снегом, ослепляя, с силой бил в лицо, и они с трудом продвигались вперед.
Служанка с особой любезностью провела их в гостиную, и Констанца тут же вышла к гостям. На этот раз она была вся в черном, лицо ее выражало печаль, а чтобы окончательно рассеять сомнение гостей в искренности ее отношения к Моцарту, она тут же объявила:
– Я не могла допустить, чтобы вы покинули Зальцбург, так и не узнав всю правду.
Джэсон почтительно поклонился.
– Я единственный человек, который знает о Вольфганге все. Со мной он делил ложе, работу, был счастлив и…
– Страдал, – добавил Джэсон.
Констанца вскинула голову и сурово спросила:
– Что вы хотите сказать? Вольфганг был действительно очень счастлив со мной. Он говорил, что и мечтать не мог о лучшей жене. Но мою сестру не остановить. Стоит кому-то завести речь о Вольфганге, как она теряет разум. Она наверняка похвалялась вам, что знает о Вольфганге всю правду. Но тут она ошибается. Также, как ошиблась, когда его отвергла. Она не может мне этого простить. Именно я была его великой любовью, другой у него не было. Об этом она вам не сказала?
Джэсон молчал, не желая выдавать чужих тайн.
– Алоизия давно меня не взлюбила. С тех самых пор, как я вышла за Вольфганга. Он был ей не нужен, но она не желала уступать его другой.
– И тем не менее, она живет в вашем доме? – спросил Джэсон.
– Ей некуда деваться.
– Вы очень добры, что даете ей кров, – сказала Дебора.
– Благодарю вас. Она, по-видимому, жаловалась, что я забросила могилу? Не ходила на кладбище?
Джэсон с Деборой молчали.
– Ну, разумеется, жаловалась. Она рассказывает об этом, каждому встречному. Не за тем ли вы приехали в Зальцбург? Если вы не пишете книгу и не интересуетесь партитурами, что вам в таком случае нужно? Не развлекаться же вы приехали. Зальцбург не место для веселья.
– Мы хотим знать правду, – сказал Джэсон. Констанца рассмеялась.
– Вы еще слишком молоды, господин Отис. Слишком молоды, чтобы стать Дон-Кихотом.
– Мне двадцать пять. И кое-что мне все-таки удалось узнать.
– Не сомневаюсь. Вы, к примеру, хотели произвести на меня впечатление, облачившись в любимые цвета Вольфганга. Но этим меня не тронешь.
– По вашим словам, вы единственный человек, которому известно о Вольфганге все.
– Поэтому-то я и согласилась принять вас. А вы стали слушать мою сестру.
– Да, но она сама к нам пришла.
– С тех пор, как мы с Вольфгангом поженились, он никого больше не любил.
– Мы в этом не сомневаемся, госпожа фон Ниссен, – сказала Дебора.
– Значит, вы не верите Алоизии?
– Нет. Всем известно, как преданно вы любили Моцарта. – Дебора надеялась, что Джэсон простит ей это преувеличение, но она хотела ему помочь и не обманулась: Констанца смягчилась. – Мы знаем, что вы были для него дороже жизни.
Растроганная сочувствием Деборы, Констанца расплакалась и доверительно, как женщина женщине, сказала:
– Смерть Вольфганга так глубоко потрясла меня, что я умоляла похоронить меня вместе с ним. Если бы не уговоры Софи, твердившей, что я должна жить, чтобы сохранить о нем память, я бы умерла от горя.
– Наверное, именно поэтому вы не смогли пойти на кладбище, госпожа фон Ниссен? – осторожно спросила Дебора. – Горе и отчаяние совсем сломили вас.
– Именно так. Я была вне себя. Я неделями не вставала с постели.
– Я вас хорошо понимаю.
– Алоизия винит меня, что я не поехала на кладбище, – я знаю, она мне никогда этого не простила, хотя сама там не была.
– Возможно, она тоже в то время болела?
– Болела? Да она была в расцвете сил! Моя сестра просто страдает избытком тщеславия и убедила себя, будто Вольфганг все еще ее любил.
Констанца больше не нуждалась в поощрении.
– И все же судьба была ко мне благосклонна, он отдал мне лучшие годы своей жизни, хотя сестра и мой свекор никак не могли с этим примириться.
– Но когда он умер, это, должно быть, было для вас большим ударом?
– Вы правы. На мою долю выпало много испытаний и за такой короткий срок. Когда он умер, у меня даже не нашлось денег на похороны. Ван Свитен взял на себя все расходы. Без его помощи Вольфганга погребли бы в могиле для нищих.
– И тем не менее, если не ошибаюсь, его так и погребли? Ведь тело бросили в общую могилу? Если его вообще погребли.
– Но это не были нищенские похороны, а все-таки похороны по третьему разряду. Был и катафалк, и гроб, и возница за три гульдена и заупокойная служба в соборе св. Стефана, которая обошлась в восемь гульденов пятьдесят шесть крейцеров. Я все прекрасно помню. У меня хорошая память, и ван Свитен не раз мне это рассказывал. Если бы не барон, Вольфганга, наверное, и не похоронили бы по-человечески. У меня не нашлось ни крейцера. А похороны по третьему разряду все-таки не нищенские похороны. Нищенские похороны – это позор. Это бы разбило мне сердце. Когда Вольфганг скончался, у меня помутился разум, его хоронили, а я лежала и молила, чтобы господь прибрал и меня.
– А отчего так мало было провожающих? – осторожно спросила Дебора.
– Люди боялись, как бы им не пришлось за что-нибудь платить.
– А потом?
– Потом… Разве я могла пойти туда потом? Это означало бы, что я примирилась с его смертью.
– Но разве не следовало поставить крест?
– Где?
– Где-нибудь на кладбище.
– Я надеялась, что об этом позаботится приход или священник.
– Ну, а если никто не позаботился, разве не стоило поставить крест, пусть даже много лет спустя?
Констанца в возбуждении ходила взад-вперед по гостиной.
– Значит, мне следовало пойти на кладбище через год? А, может, через два? А где могила Вольфганга? Где? Где она?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Я не нарушу обещания.
– Даже если вы его и нарушите, ничто не изменится. Поверят мне, а не вам.
– Но если вы совершенно уверены…
– Я не могу даже с уверенностью сказать, чем были больны вы. У вас прекрасный вид. Может быть, вы просто съели несвежей пищи, только и всего. Яд – вещь относительная, действующая на всех по-разному.
– Но вы все-таки согласились ответить на наши вопросы, доктор, – сказала Дебора.
– Потому что я сам часто задумывался над тем, не был ли Моцарт отравлен. Это не лишено вероятности. Но доказательства отсутствуют. Поэтому никто не может ответить определенно на ваши вопросы.
33. Сестры
Второе приглашение Констанцы категоричностью тона скорее походило на приказание. Джэсон с Деборой отправились к ней пешком и, несмотря на сильный снегопад, решили не возвращаться в гостиницу, поскольку не были уверены, что последует еще одно приглашение. Со дня визита к доктору Фредюнгу миновала целая неделя, и Джэсон уже стал подумывать, что их ожидание напрасно.
У самого подножия Ноннберга разыгралась настоящая метель. Белая пелена заволокла все вокруг, ветер со снегом, ослепляя, с силой бил в лицо, и они с трудом продвигались вперед.
Служанка с особой любезностью провела их в гостиную, и Констанца тут же вышла к гостям. На этот раз она была вся в черном, лицо ее выражало печаль, а чтобы окончательно рассеять сомнение гостей в искренности ее отношения к Моцарту, она тут же объявила:
– Я не могла допустить, чтобы вы покинули Зальцбург, так и не узнав всю правду.
Джэсон почтительно поклонился.
– Я единственный человек, который знает о Вольфганге все. Со мной он делил ложе, работу, был счастлив и…
– Страдал, – добавил Джэсон.
Констанца вскинула голову и сурово спросила:
– Что вы хотите сказать? Вольфганг был действительно очень счастлив со мной. Он говорил, что и мечтать не мог о лучшей жене. Но мою сестру не остановить. Стоит кому-то завести речь о Вольфганге, как она теряет разум. Она наверняка похвалялась вам, что знает о Вольфганге всю правду. Но тут она ошибается. Также, как ошиблась, когда его отвергла. Она не может мне этого простить. Именно я была его великой любовью, другой у него не было. Об этом она вам не сказала?
Джэсон молчал, не желая выдавать чужих тайн.
– Алоизия давно меня не взлюбила. С тех самых пор, как я вышла за Вольфганга. Он был ей не нужен, но она не желала уступать его другой.
– И тем не менее, она живет в вашем доме? – спросил Джэсон.
– Ей некуда деваться.
– Вы очень добры, что даете ей кров, – сказала Дебора.
– Благодарю вас. Она, по-видимому, жаловалась, что я забросила могилу? Не ходила на кладбище?
Джэсон с Деборой молчали.
– Ну, разумеется, жаловалась. Она рассказывает об этом, каждому встречному. Не за тем ли вы приехали в Зальцбург? Если вы не пишете книгу и не интересуетесь партитурами, что вам в таком случае нужно? Не развлекаться же вы приехали. Зальцбург не место для веселья.
– Мы хотим знать правду, – сказал Джэсон. Констанца рассмеялась.
– Вы еще слишком молоды, господин Отис. Слишком молоды, чтобы стать Дон-Кихотом.
– Мне двадцать пять. И кое-что мне все-таки удалось узнать.
– Не сомневаюсь. Вы, к примеру, хотели произвести на меня впечатление, облачившись в любимые цвета Вольфганга. Но этим меня не тронешь.
– По вашим словам, вы единственный человек, которому известно о Вольфганге все.
– Поэтому-то я и согласилась принять вас. А вы стали слушать мою сестру.
– Да, но она сама к нам пришла.
– С тех пор, как мы с Вольфгангом поженились, он никого больше не любил.
– Мы в этом не сомневаемся, госпожа фон Ниссен, – сказала Дебора.
– Значит, вы не верите Алоизии?
– Нет. Всем известно, как преданно вы любили Моцарта. – Дебора надеялась, что Джэсон простит ей это преувеличение, но она хотела ему помочь и не обманулась: Констанца смягчилась. – Мы знаем, что вы были для него дороже жизни.
Растроганная сочувствием Деборы, Констанца расплакалась и доверительно, как женщина женщине, сказала:
– Смерть Вольфганга так глубоко потрясла меня, что я умоляла похоронить меня вместе с ним. Если бы не уговоры Софи, твердившей, что я должна жить, чтобы сохранить о нем память, я бы умерла от горя.
– Наверное, именно поэтому вы не смогли пойти на кладбище, госпожа фон Ниссен? – осторожно спросила Дебора. – Горе и отчаяние совсем сломили вас.
– Именно так. Я была вне себя. Я неделями не вставала с постели.
– Я вас хорошо понимаю.
– Алоизия винит меня, что я не поехала на кладбище, – я знаю, она мне никогда этого не простила, хотя сама там не была.
– Возможно, она тоже в то время болела?
– Болела? Да она была в расцвете сил! Моя сестра просто страдает избытком тщеславия и убедила себя, будто Вольфганг все еще ее любил.
Констанца больше не нуждалась в поощрении.
– И все же судьба была ко мне благосклонна, он отдал мне лучшие годы своей жизни, хотя сестра и мой свекор никак не могли с этим примириться.
– Но когда он умер, это, должно быть, было для вас большим ударом?
– Вы правы. На мою долю выпало много испытаний и за такой короткий срок. Когда он умер, у меня даже не нашлось денег на похороны. Ван Свитен взял на себя все расходы. Без его помощи Вольфганга погребли бы в могиле для нищих.
– И тем не менее, если не ошибаюсь, его так и погребли? Ведь тело бросили в общую могилу? Если его вообще погребли.
– Но это не были нищенские похороны, а все-таки похороны по третьему разряду. Был и катафалк, и гроб, и возница за три гульдена и заупокойная служба в соборе св. Стефана, которая обошлась в восемь гульденов пятьдесят шесть крейцеров. Я все прекрасно помню. У меня хорошая память, и ван Свитен не раз мне это рассказывал. Если бы не барон, Вольфганга, наверное, и не похоронили бы по-человечески. У меня не нашлось ни крейцера. А похороны по третьему разряду все-таки не нищенские похороны. Нищенские похороны – это позор. Это бы разбило мне сердце. Когда Вольфганг скончался, у меня помутился разум, его хоронили, а я лежала и молила, чтобы господь прибрал и меня.
– А отчего так мало было провожающих? – осторожно спросила Дебора.
– Люди боялись, как бы им не пришлось за что-нибудь платить.
– А потом?
– Потом… Разве я могла пойти туда потом? Это означало бы, что я примирилась с его смертью.
– Но разве не следовало поставить крест?
– Где?
– Где-нибудь на кладбище.
– Я надеялась, что об этом позаботится приход или священник.
– Ну, а если никто не позаботился, разве не стоило поставить крест, пусть даже много лет спустя?
Констанца в возбуждении ходила взад-вперед по гостиной.
– Значит, мне следовало пойти на кладбище через год? А, может, через два? А где могила Вольфганга? Где? Где она?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107