Но он знал, что именно мысль встретить ее там повлияла на его решение отправиться в гости.
Он вновь ее увидит — и в таком месте, где, возможно, она не сумеет открыто оскорбить его. Хотя с Марджед ни в чем нельзя быть уверенным.
Уже подойдя к долгу, он все еще сомневался, что осмелится войти внутрь. Он замер у дверей, прислушиваясь к голосам. Но тут краем глаза заметил какое-то движение. Он повернул голову и увидел, что кто-то остановился в дальнем конце подворья, рядом с курятником. Маленькая женщина. Сирис Вильямс, решил он, хотя не был уверен из-за темноты. Но она разглядела его и уже присела в книксене. Он ответил ей кивком.
Ему ничего не оставалось, как поднять руку и постучать в дверь. А когда она открылась, он увидел, что кухня до отказа забита людьми. Все повернули головы, чтобы посмотреть, кто там опоздал. Наступило молчание, сопровождавшееся удивлением и неловкостью, отступать было некуда. Ему пришлось переступить порог, снять шляпу и поздороваться с каждым, кто обратил на него взор.
Глава 9
Испортил весь праздник, подумал Герейнт несколько минут спустя, после того как Айанто Ричардс спас его, выйдя вперед, чтобы поприветствовать гостя. Он прошествовал к камину, где восседала миссис Хауэлл, — проход для него освободился как по волшебству, — поздравил се с днем рождения и завел разговор с непринужденной легкостью. Этому умению он выучился давно и так часто оттачивал его на практике, что оно стало чуть ли не привычкой. Затем рядом с ним оказался преподобный Ллуид и занял его беседой.
Молчание сменилось тихим гулом голосов. Все вновь заговорили, но как-то настороженно, подумал Герейнт. Для такого большого собрания и по такому случаю, да еще с таким угощением, от которого, как он заметил, ломился стол, праздник был не очень веселым. Но он готов был поклясться, что до его прихода здесь было весело и веселье вновь воцарится, когда он уйдет.
Он должен уйти. Свой долг он уже выполнил. Характер показал. Пора было оставить обитателей дома с их гостями, чтобы они могли как следует попировать. Алед старался держаться в стороне и даже не смотрел на него. А еще друг называется.
Герейнт вдруг вспомнил, как однажды мчался, взволнованный, домой, торопясь рассказать новость: в часовне состоялась свадьба, а потом все собрались в доме отца невесты на пир. Перед домом выставили два длинных стола, заставленных едой. Ему удалось схватить большую булку, скатившуюся на землю, а мистер Вильямс увидел его и швырнул пригоршню мелких монет. Герейнт показал матери сокровища и осторожно переломил булку пополам, чтобы поделиться с ней.
Это был, наверное, единственный случай, когда он видел, что мама плачет. Она села, обняла его и рассказала о праздниках, на которые ходила в молодости, когда была просто дочерью священника — того, которого сменил преподобный Ллуид. Это были самые чудесные дни, поведала она с болью и печалью в голосе. И не только потому, что там царило веселье и угощение было на славу, но и потому, что вокруг были неравнодушные, любящие люди и ее не покидало чудесное ощущение, что она одна из них.
Да, думал Герейнт, когда-то он был изгоем, потому что любовь этих самых людей имела предел, не распространяясь на тех, кто, как они считали, нарушил их строгие моральные устои. Он и сейчас был изгоем — возможно, не без оснований. Но даже если и так, он пытался и раньше и теперь проявлять доброжелательность и сочувствие к их проблемам, а они не давали ему ни малейшего шанса.
Но прежде чем Герейнт получил возможность распрощаться, заговорила миссис Хауэлл.
— Марджед, дорогая, — сказала она, — сядь за свою арфу, доченька. Пора уже спеть. Несколько народных песен, какие сама выберешь, ладно? А затем мы споем все вместе. Нас будет слышно по всем холмам. Услышат даже бабушка Юрвина, которая сейчас передвигается не лучше меня, и ее мама, которая осталась дома, чтобы ей не было скучно. Давай, детка.
Марджед улыбнулась, поцеловала ее в щеку, а потом придвинула к себе арфу. Герейнт отметил, что она совершенно не обращает на него внимания, хотя он стоял совсем рядом.
— Я бы предпочла, чтобы сразу запели хором, миссис Хауэлл, — сказала она, — но для вас, так и быть, я спою народные песни.
Она заговорила по-валлийски. Впервые после возвращения Герейнта в его присутствии говорили на этом языке. Приехав в Тегфан, он только с Аледом да еще, пожалуй, с Идрисом разговаривал на валлийском. Наверное, все считали, что он забыл язык, на котором говорил первые двенадцать лет своей жизни. То, что теперь Марджед выбрала этот язык, было с ее стороны намеренным выпадом.
Он знал, что ее голос все так же чудесен. Он слышал, как она пела в часовне в воскресенье. Но в этот вечер под аккомпанемент арфы она исполняла валлийские песни, и ее голос звучал так прелестно, что западал в душу. Он слушал как завороженный и вновь почувствовал, как у него сжалось в груди и перехватило горло. Неужели он и в самом деле полагал до недавнего времени, что сможет счастливо прожить в Англии до конца своих дней? Неужели он в самом деле верил, что может забыть о своем валлийском наследстве?
Неужели он в самом деле считал, что Марджед — всего лишь горько-сладкое воспоминание о прошлом?
Он остался послушать хор, хотя все время твердил себе, что пора уходить: нужно же дать людям возможность расслабиться, с удовольствием попеть, а потом поужинать. Но стройное пение, звучавшее вокруг, обволакивало и успокаивало истерзанную душу. И очень скоро гости как будто забыли о его присутствии и оттаяли.
Алед выскользнул из дома, когда начали петь. Тихо постоял на крыльце, пока глаза не привыкли к темноте. Она могла уйти домой, но он не думал, что она ушла, не сказав ни слова ни отцу, ни матери. И тут он увидел фигурку в светлом платье возле ограды. Девушка стояла, положив руки на перекладину, спиной к нему.
— Сирис, — тихо позвал он, подходя ближе, меньше всего ему бы хотелось ее напугать.
Она опустила голову на руки и ничего не сказала.
— Ты замерзнешь, — проговорил он.
Алед только сейчас заметил, что она выбежала без накидки, поэтому быстро снял сюртук и набросил ей на плечи. Только тогда она повернулась, для того, наверное, чтобы скинуть сюртук, но Алед не отнял рук. Он удержал ее за плечи и привлек к себе. Она не сопротивлялась. Уткнулась лбом ему в грудь и вздохнула.
— Больше всего я жалею об одном, — сказал он. — Мне не следовало печься о том, чтобы заплатить все отцовские долги и поставить дело на ноги, прежде чем жениться на тебе. Я должен был прислушаться к тебе, когда ты умоляла сыграть свадьбу, хотя нас ждали бы тогда бедность и невзгоды. Теперь ты была бы моей женой. У нас подрастали бы малыши.
Сирис долго молчала. Он обнимал ее, слушая пение, доносившееся из дома, чувствуя, что этот краткий миг и есть счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Он вновь ее увидит — и в таком месте, где, возможно, она не сумеет открыто оскорбить его. Хотя с Марджед ни в чем нельзя быть уверенным.
Уже подойдя к долгу, он все еще сомневался, что осмелится войти внутрь. Он замер у дверей, прислушиваясь к голосам. Но тут краем глаза заметил какое-то движение. Он повернул голову и увидел, что кто-то остановился в дальнем конце подворья, рядом с курятником. Маленькая женщина. Сирис Вильямс, решил он, хотя не был уверен из-за темноты. Но она разглядела его и уже присела в книксене. Он ответил ей кивком.
Ему ничего не оставалось, как поднять руку и постучать в дверь. А когда она открылась, он увидел, что кухня до отказа забита людьми. Все повернули головы, чтобы посмотреть, кто там опоздал. Наступило молчание, сопровождавшееся удивлением и неловкостью, отступать было некуда. Ему пришлось переступить порог, снять шляпу и поздороваться с каждым, кто обратил на него взор.
Глава 9
Испортил весь праздник, подумал Герейнт несколько минут спустя, после того как Айанто Ричардс спас его, выйдя вперед, чтобы поприветствовать гостя. Он прошествовал к камину, где восседала миссис Хауэлл, — проход для него освободился как по волшебству, — поздравил се с днем рождения и завел разговор с непринужденной легкостью. Этому умению он выучился давно и так часто оттачивал его на практике, что оно стало чуть ли не привычкой. Затем рядом с ним оказался преподобный Ллуид и занял его беседой.
Молчание сменилось тихим гулом голосов. Все вновь заговорили, но как-то настороженно, подумал Герейнт. Для такого большого собрания и по такому случаю, да еще с таким угощением, от которого, как он заметил, ломился стол, праздник был не очень веселым. Но он готов был поклясться, что до его прихода здесь было весело и веселье вновь воцарится, когда он уйдет.
Он должен уйти. Свой долг он уже выполнил. Характер показал. Пора было оставить обитателей дома с их гостями, чтобы они могли как следует попировать. Алед старался держаться в стороне и даже не смотрел на него. А еще друг называется.
Герейнт вдруг вспомнил, как однажды мчался, взволнованный, домой, торопясь рассказать новость: в часовне состоялась свадьба, а потом все собрались в доме отца невесты на пир. Перед домом выставили два длинных стола, заставленных едой. Ему удалось схватить большую булку, скатившуюся на землю, а мистер Вильямс увидел его и швырнул пригоршню мелких монет. Герейнт показал матери сокровища и осторожно переломил булку пополам, чтобы поделиться с ней.
Это был, наверное, единственный случай, когда он видел, что мама плачет. Она села, обняла его и рассказала о праздниках, на которые ходила в молодости, когда была просто дочерью священника — того, которого сменил преподобный Ллуид. Это были самые чудесные дни, поведала она с болью и печалью в голосе. И не только потому, что там царило веселье и угощение было на славу, но и потому, что вокруг были неравнодушные, любящие люди и ее не покидало чудесное ощущение, что она одна из них.
Да, думал Герейнт, когда-то он был изгоем, потому что любовь этих самых людей имела предел, не распространяясь на тех, кто, как они считали, нарушил их строгие моральные устои. Он и сейчас был изгоем — возможно, не без оснований. Но даже если и так, он пытался и раньше и теперь проявлять доброжелательность и сочувствие к их проблемам, а они не давали ему ни малейшего шанса.
Но прежде чем Герейнт получил возможность распрощаться, заговорила миссис Хауэлл.
— Марджед, дорогая, — сказала она, — сядь за свою арфу, доченька. Пора уже спеть. Несколько народных песен, какие сама выберешь, ладно? А затем мы споем все вместе. Нас будет слышно по всем холмам. Услышат даже бабушка Юрвина, которая сейчас передвигается не лучше меня, и ее мама, которая осталась дома, чтобы ей не было скучно. Давай, детка.
Марджед улыбнулась, поцеловала ее в щеку, а потом придвинула к себе арфу. Герейнт отметил, что она совершенно не обращает на него внимания, хотя он стоял совсем рядом.
— Я бы предпочла, чтобы сразу запели хором, миссис Хауэлл, — сказала она, — но для вас, так и быть, я спою народные песни.
Она заговорила по-валлийски. Впервые после возвращения Герейнта в его присутствии говорили на этом языке. Приехав в Тегфан, он только с Аледом да еще, пожалуй, с Идрисом разговаривал на валлийском. Наверное, все считали, что он забыл язык, на котором говорил первые двенадцать лет своей жизни. То, что теперь Марджед выбрала этот язык, было с ее стороны намеренным выпадом.
Он знал, что ее голос все так же чудесен. Он слышал, как она пела в часовне в воскресенье. Но в этот вечер под аккомпанемент арфы она исполняла валлийские песни, и ее голос звучал так прелестно, что западал в душу. Он слушал как завороженный и вновь почувствовал, как у него сжалось в груди и перехватило горло. Неужели он и в самом деле полагал до недавнего времени, что сможет счастливо прожить в Англии до конца своих дней? Неужели он в самом деле верил, что может забыть о своем валлийском наследстве?
Неужели он в самом деле считал, что Марджед — всего лишь горько-сладкое воспоминание о прошлом?
Он остался послушать хор, хотя все время твердил себе, что пора уходить: нужно же дать людям возможность расслабиться, с удовольствием попеть, а потом поужинать. Но стройное пение, звучавшее вокруг, обволакивало и успокаивало истерзанную душу. И очень скоро гости как будто забыли о его присутствии и оттаяли.
Алед выскользнул из дома, когда начали петь. Тихо постоял на крыльце, пока глаза не привыкли к темноте. Она могла уйти домой, но он не думал, что она ушла, не сказав ни слова ни отцу, ни матери. И тут он увидел фигурку в светлом платье возле ограды. Девушка стояла, положив руки на перекладину, спиной к нему.
— Сирис, — тихо позвал он, подходя ближе, меньше всего ему бы хотелось ее напугать.
Она опустила голову на руки и ничего не сказала.
— Ты замерзнешь, — проговорил он.
Алед только сейчас заметил, что она выбежала без накидки, поэтому быстро снял сюртук и набросил ей на плечи. Только тогда она повернулась, для того, наверное, чтобы скинуть сюртук, но Алед не отнял рук. Он удержал ее за плечи и привлек к себе. Она не сопротивлялась. Уткнулась лбом ему в грудь и вздохнула.
— Больше всего я жалею об одном, — сказал он. — Мне не следовало печься о том, чтобы заплатить все отцовские долги и поставить дело на ноги, прежде чем жениться на тебе. Я должен был прислушаться к тебе, когда ты умоляла сыграть свадьбу, хотя нас ждали бы тогда бедность и невзгоды. Теперь ты была бы моей женой. У нас подрастали бы малыши.
Сирис долго молчала. Он обнимал ее, слушая пение, доносившееся из дома, чувствуя, что этот краткий миг и есть счастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89