«пока-пока-пока». Кот был черно-белого окраса, с гитлеровскими усиками; заметив, что я за ним наблюдаю, он тоже вытаращился на меня. Я сунул брошюру в карман пиджака, потом снял его и положил в уголок. Котик продолжал терзать когтями мое бедро.
– Может, ты не любишь кошек? – спросила Киммери, возвращаясь из кухни с двумя стаканами воды.
– Кошерные кошки , – с глуповатым выражением на лице пробормотал я, не в силах совладать с сильным тиком. – Пирожки с котятами, пирожки с утятами .
– Ты голоден?
– Нет, нет, – поспешно ответил я, хотя, честно говоря, это была неправда. – И кошек я люблю. – При этом я старался держать руки подальше от кисы, чтобы мои ищущие пальцы не принялись щупать ее тельце. Лучше не рисковать, иначе Туретт заставит меня извиваться по-кошачьи, да еще и мурлыкать.
Я не могу держать кошек, потому что мое поведение сводит их с ума. Я знаю это точно: как-то раз уже пытался завести кошку, настоящую красавицу – серую и грациозную, размером с пол-Киммери. Я назвал ее Курочкой за смешные звуки, которые она постоянно издавала, за привычку кружить по квартире, как курица кружит по заднему двору. Сначала Курочке нравились мои чрезмерные ласки. Она мурлыкала и терлась о мои руки, когда я гладил ее, доставляя ей удовольствие. И я удовлетворял свою потребность в ласкательных движениях – нежно поглаживал ей шейку, чесал за ушком, поглаживал щечки, чтобы она вспомнила, как мать облизывала ее, когда она была котенком, – впрочем, откуда мне знать, отчего кошки любят, когда их ласкают. Однако очень скоро Курочка ко мне охладела: ее настораживали беспокойные, судорожные движения и особенно мой лай. Она стала следить за моим взглядом, пытаясь угадать, куда это я желаю заглянуть, крутя головой, или что хочу поймать, размахивая руками вокруг себя. Курочка была сбита с толку: она узнавала в моем поведении себя. Бедная кошечка никогда не могла расслабиться. Она прыгала мне на колени и долго пристраивалась там, оглядываясь на меня, а когда наконец садилась, я издавал несколько резких воплей и хлопал ладонью по шторе.
Что хуже всего, ее страсть ласкаться разбудила в моем синдроме Туретта жажду разрушительства. Курочка подставляла свою узкую, акулью мордашку, и я начинал с силой водить по ней пальцами. В ответ она терлась мордой о мою ладонь и изгибала спину. Но тут меня схватывал тик, и я рывком убирал руку. А иногда я начинал искать ее по всей квартире и находил, когда ей хотелось поиграть в прятки или устроить мне засаду. Я хватал ее, хотя очевидно, что она – как любая другая кошка – сама предпочла бы подойти ко мне. Бывало, я прямо-таки испытывал ее терпение – например, мне приходило в голову проверить, будет ли она по-прежнему мурлыкать, если я начну гладить ее против шерсти. Позволит ли схватить ее священный хвост, когда я буду чесать ей за ушком? А что, если я попробую неожиданно прервать ее послеобеденный сладкий сон? Я пытался вселить в нее свою туреттовскую душу, словно она была восковой куколкой колдуна. Мне хотелось, чтобы эта кошка стала туреттовской кошкой . В результате у Курочки окончательно сдали нервы, она даже как-то уменьшилась и превратилась в шипящий комочек, готовый мгновенно выпустить когти. Через шесть месяцев я вынужден был найти ей новых хозяев – отдал ее в одну доминиканскую семью, жившую в соседнем доме. Они смогли вернуть ей истинную кошачью невозмутимость, но лишь после того, как бедняжка некоторое время провела, прячась от окружающих под плитой.
Большой кот-нацист продолжал точить когти о мои штаны. Киммери поставила у моих ног стаканы с водой, принесенные из кухни. Несмотря на то, что в комнате царил полумрак – в прихожей от тусклого светильника, висевшего у нас над головами, было не больше света, чем в комнате, по полу которой гуляли отблески городских огней, – Киммери впервые сняла очки, и я увидел, что у нее небольшие глаза с ласковым, ищущим выражением. Она села напротив меня, прислонившись спиной к стене, так что мы с ней стали похожи на стрелки часов, а серединой циферблата при этом оказались наши туфли. Судя по времени, которое мы с ней показывали, было четыре часа. Я попытался «перевести время» на полночь.
– Ты давно тут живешь? – поинтересовался я.
– У этого жилья такой вид, будто я расположилась здесь на однодневную ночевку, – промолвила Киммери, – но я живу так уже около месяца. Я недавно порвала со своим парнем, да это и заметно, правда?
– С тем самым торговцем ореосами? – Я живо представил себе загорелого, видавшего виды ковбоя, сидящего на лошади на фоне заходящего солнца и подносящего ко рту печенье, как сигарету. А потом, повинуясь тику, я вообразил, как этот же тип сквозь микроскоп разглядывает крошки от печенья, пытаясь разглядеть на них серийные номера.
– Ну да, – подтвердила Киммери мою догадку. – А потом одна моя подруга сказала, что выезжает из квартиры, и предложила мне переехать сюда. Но мне здесь очень не нравится. Я стараюсь поменьше бывать тут.
– И где же ты проводишь время? – полюбопытствовал я. – В «Дзендо»?
– Или в кино, – кивнув, уточнила девушка.
Вообще-то тики не слишком одолевали меня у нее дома. По двум причинам. Первой была сама Киммери – неожиданный бальзам на мою истерзанную за день душу. Второй – беспорядочный поток ключей к разгадке тайны, мой катастрофический визит в «Дзендо». Синдром отступил перед лихорадочной работой мозга – я должен был разобрать разрозненные бусины и нанизать их на одну нитку, пытаясь не перепутать их строгий порядок: Киммери, швейцары, Матрикарди и Рокафорте, Тони и Семинол, важные монахи, Джерард Минна и убийца. Убийца Минны.
– Ты заперла дверь? – спросил я у Киммери.
– Да ты и в самом деле боишься, – удивилась она, широко распахивая глаза. – Ах да, вспомнила. Ты же опасаешься гиганта.
– А ты разве не видела его? – поинтересовался я. – Здоровяка, который вытащил меня из «Дзендо»? – Я уж не стал говорить о том, что произошло после этого. И так стыдно, что Киммери пришлось ввязаться в эту историю.
– Так он настоящий гигант?
– Ну а как еще назвать его?
– Интересно, гигантизм передается по наследству?
– Я бы сказал, что да. Он не приложил никаких усилий к тому, чтобы стать таким высоким. – Одной рукой я прикоснулся к здоровенной шишке на голове, а вторую ладонь старательно прижимал к ноге, силясь не повторять движений кота и не возить ногтями по штанине. Вместо этого я переложил руку на домотканую подстилку с грубыми, кривыми швами.
– Кажется, я все-таки не видела его, – призналась Киммери. – Ты же помнишь, я ведь сидела.
– И никогда прежде ты его не встречала?
Девушка отрицательно помотала головой.
– Но ведь и тебя до вчерашнего дня я ни разу* не видела, – проговорила она. – Наверное, мне следовало попросить тебя не приводить подобных типов в «Дзендо».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Может, ты не любишь кошек? – спросила Киммери, возвращаясь из кухни с двумя стаканами воды.
– Кошерные кошки , – с глуповатым выражением на лице пробормотал я, не в силах совладать с сильным тиком. – Пирожки с котятами, пирожки с утятами .
– Ты голоден?
– Нет, нет, – поспешно ответил я, хотя, честно говоря, это была неправда. – И кошек я люблю. – При этом я старался держать руки подальше от кисы, чтобы мои ищущие пальцы не принялись щупать ее тельце. Лучше не рисковать, иначе Туретт заставит меня извиваться по-кошачьи, да еще и мурлыкать.
Я не могу держать кошек, потому что мое поведение сводит их с ума. Я знаю это точно: как-то раз уже пытался завести кошку, настоящую красавицу – серую и грациозную, размером с пол-Киммери. Я назвал ее Курочкой за смешные звуки, которые она постоянно издавала, за привычку кружить по квартире, как курица кружит по заднему двору. Сначала Курочке нравились мои чрезмерные ласки. Она мурлыкала и терлась о мои руки, когда я гладил ее, доставляя ей удовольствие. И я удовлетворял свою потребность в ласкательных движениях – нежно поглаживал ей шейку, чесал за ушком, поглаживал щечки, чтобы она вспомнила, как мать облизывала ее, когда она была котенком, – впрочем, откуда мне знать, отчего кошки любят, когда их ласкают. Однако очень скоро Курочка ко мне охладела: ее настораживали беспокойные, судорожные движения и особенно мой лай. Она стала следить за моим взглядом, пытаясь угадать, куда это я желаю заглянуть, крутя головой, или что хочу поймать, размахивая руками вокруг себя. Курочка была сбита с толку: она узнавала в моем поведении себя. Бедная кошечка никогда не могла расслабиться. Она прыгала мне на колени и долго пристраивалась там, оглядываясь на меня, а когда наконец садилась, я издавал несколько резких воплей и хлопал ладонью по шторе.
Что хуже всего, ее страсть ласкаться разбудила в моем синдроме Туретта жажду разрушительства. Курочка подставляла свою узкую, акулью мордашку, и я начинал с силой водить по ней пальцами. В ответ она терлась мордой о мою ладонь и изгибала спину. Но тут меня схватывал тик, и я рывком убирал руку. А иногда я начинал искать ее по всей квартире и находил, когда ей хотелось поиграть в прятки или устроить мне засаду. Я хватал ее, хотя очевидно, что она – как любая другая кошка – сама предпочла бы подойти ко мне. Бывало, я прямо-таки испытывал ее терпение – например, мне приходило в голову проверить, будет ли она по-прежнему мурлыкать, если я начну гладить ее против шерсти. Позволит ли схватить ее священный хвост, когда я буду чесать ей за ушком? А что, если я попробую неожиданно прервать ее послеобеденный сладкий сон? Я пытался вселить в нее свою туреттовскую душу, словно она была восковой куколкой колдуна. Мне хотелось, чтобы эта кошка стала туреттовской кошкой . В результате у Курочки окончательно сдали нервы, она даже как-то уменьшилась и превратилась в шипящий комочек, готовый мгновенно выпустить когти. Через шесть месяцев я вынужден был найти ей новых хозяев – отдал ее в одну доминиканскую семью, жившую в соседнем доме. Они смогли вернуть ей истинную кошачью невозмутимость, но лишь после того, как бедняжка некоторое время провела, прячась от окружающих под плитой.
Большой кот-нацист продолжал точить когти о мои штаны. Киммери поставила у моих ног стаканы с водой, принесенные из кухни. Несмотря на то, что в комнате царил полумрак – в прихожей от тусклого светильника, висевшего у нас над головами, было не больше света, чем в комнате, по полу которой гуляли отблески городских огней, – Киммери впервые сняла очки, и я увидел, что у нее небольшие глаза с ласковым, ищущим выражением. Она села напротив меня, прислонившись спиной к стене, так что мы с ней стали похожи на стрелки часов, а серединой циферблата при этом оказались наши туфли. Судя по времени, которое мы с ней показывали, было четыре часа. Я попытался «перевести время» на полночь.
– Ты давно тут живешь? – поинтересовался я.
– У этого жилья такой вид, будто я расположилась здесь на однодневную ночевку, – промолвила Киммери, – но я живу так уже около месяца. Я недавно порвала со своим парнем, да это и заметно, правда?
– С тем самым торговцем ореосами? – Я живо представил себе загорелого, видавшего виды ковбоя, сидящего на лошади на фоне заходящего солнца и подносящего ко рту печенье, как сигарету. А потом, повинуясь тику, я вообразил, как этот же тип сквозь микроскоп разглядывает крошки от печенья, пытаясь разглядеть на них серийные номера.
– Ну да, – подтвердила Киммери мою догадку. – А потом одна моя подруга сказала, что выезжает из квартиры, и предложила мне переехать сюда. Но мне здесь очень не нравится. Я стараюсь поменьше бывать тут.
– И где же ты проводишь время? – полюбопытствовал я. – В «Дзендо»?
– Или в кино, – кивнув, уточнила девушка.
Вообще-то тики не слишком одолевали меня у нее дома. По двум причинам. Первой была сама Киммери – неожиданный бальзам на мою истерзанную за день душу. Второй – беспорядочный поток ключей к разгадке тайны, мой катастрофический визит в «Дзендо». Синдром отступил перед лихорадочной работой мозга – я должен был разобрать разрозненные бусины и нанизать их на одну нитку, пытаясь не перепутать их строгий порядок: Киммери, швейцары, Матрикарди и Рокафорте, Тони и Семинол, важные монахи, Джерард Минна и убийца. Убийца Минны.
– Ты заперла дверь? – спросил я у Киммери.
– Да ты и в самом деле боишься, – удивилась она, широко распахивая глаза. – Ах да, вспомнила. Ты же опасаешься гиганта.
– А ты разве не видела его? – поинтересовался я. – Здоровяка, который вытащил меня из «Дзендо»? – Я уж не стал говорить о том, что произошло после этого. И так стыдно, что Киммери пришлось ввязаться в эту историю.
– Так он настоящий гигант?
– Ну а как еще назвать его?
– Интересно, гигантизм передается по наследству?
– Я бы сказал, что да. Он не приложил никаких усилий к тому, чтобы стать таким высоким. – Одной рукой я прикоснулся к здоровенной шишке на голове, а вторую ладонь старательно прижимал к ноге, силясь не повторять движений кота и не возить ногтями по штанине. Вместо этого я переложил руку на домотканую подстилку с грубыми, кривыми швами.
– Кажется, я все-таки не видела его, – призналась Киммери. – Ты же помнишь, я ведь сидела.
– И никогда прежде ты его не встречала?
Девушка отрицательно помотала головой.
– Но ведь и тебя до вчерашнего дня я ни разу* не видела, – проговорила она. – Наверное, мне следовало попросить тебя не приводить подобных типов в «Дзендо».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93