– Если услышишь, что нас бьют, – с раздражением сказал я – с раздражением, потому что мне опять стало страшно, – кричи во всю глотку «на помощь!». Совсем будет неплохо, если подберешь где-нибудь лом… знаешь, как ломом бить?! – разозлился я. – Сверху, но чуть наискось, чтобы не промахнуться, – как раз врубишься между плечом и шеей. Половину калек на суде беру на себя… Хватит дурацких вопросов! Никто нас не увидит и не услышит. Всё. Уходите.
– Ну ладно. – Славик пожал мне руку; Лика погладила по плечу; Зоя вышла не оглянувшись. «Всё», – подумал я – даже как будто с облечением. Я знал, что это сейчас мне легко – ад наступит потом: когда я буду сидеть в одиночестве в гулкой пустой квартире и смотреть на залитый солнцем июльский двор – зная, что никого – для меня все, кроме Зои, будут никто, – я в этом дворе не увижу… Всё.
– Так. Леха. – Тузов ожил, даже непривычно крепко сжал губы. – Ты все понял? – Тузов кивнул. – Всю дорогу иди за мной и все делай как я, чтобы не было лишних разговоров. Вообще как только выйдем из ванной – молчи! Вылазишь из окна на козырек и сразу садишься на корточки… против света там ничего не видно и вообще козырек закрывает, но береженого Бог бережет. Спускаться так: повиснешь на руках, а я внизу приму тебя за ноги. Всё. – Я приоткрыл дверь, выглянул в обе стороны. Никого. В гостиной нестройно пели.
– Пошли.
Я выпустил Тузова, потушил в ванной свет… мгновенье подумав, снова включил – и поспешил к двери. Открыл; Тузов, ссутулясь, нырнул в подъездную черноту. Теперь главное было, чтобы не щелкнула дверь… щелкнула,…! Я прислушался, зажмурив глаза. Тихо… За дверью тихо – но внизу я вдруг услышал отрывистое цоканье каблуков: напрягся – не сразу сообразил, что это спускаются Славик, Зоя и Лика…
– Пошли!
К несчастью, еще в ванной ко мне пришла (то есть хорошо, что пришла, – плохо было, что ни на минуту не отпускала) тревожная, натянувшая нервы струнами мысль: мать невесты может в любую минуту выйти из комнаты, обнаружить, что Тузова нет, и поднять тревогу… Эта мысль заставляла меня страшно спешить – а я спешить не любил, не умел и, поспешая, все делал плохо. Стиснув зубы, я до зудящего звона в ушах вслушивался в подъездную тишину – в паническом ожидании, что услышу звук открываемой двери: кажется, если бы это произошло – щелкнул бы атомным взрывом замок, – у меня разорвалось бы сердце…
Когда скрипуче застонала пружина наружной двери, мы с Тузовым спускались с третьего этажа. Через несколько ступенек я прыгнул к окну – и, сделав Тузову знак, не дыша приоткрыл оконную раму.
Хлопнула дверь. Толпа как по сигналу затихла – лишь дурнопьяный, бурдюком расползшийся по скамье, продолжал что-то заунывно мычать, обессиленно прядая всклокоченной головой… Из-под козырька вышли Лика, Зоя и Славик: Славик – видимо, механически – пропустил женщин вперед… «лучше бы он шел первым… всетаки метр девяносто два», – пронеслось у меня в голове, – но, как оказалось, естественное побуждение Славика было и самым верным: двое парней отступили, давая Зое и Лике проход; впрочем, у страха глаза велики: при чем тут Зоя, Лика и Славик?… Когда мои ребята минули круг, кто-то развязно – пьяно растягивая слова – громко сказал им в спину:
– Счастливого пути!
– Спасибо, – доброжелательно ответствовал Славик. Славик – удивительной души человек: я уверен, что даже сейчас ему не понадобилось никакого усилия, чтобы голос его прозвучал непринужденно-доброжелательно… Я закрыл раму и, посмотрев на Тузова, мотнул головой в сторону марша, ведущего вниз.
На втором этаже я помедлил – оттягивая решительный момент… но мысль о матери невесты (почему-то я опасался больше всего – если не только – ее), которая в эту минуту, быть может, как раз выходит из комнаты, направляется к ванной (ну сколько там можно сидеть?!), берется за ручку двери… – эта мысль подхлестнула меня. Торопясь, с сильно бьющимся сердцем, я спустился на последнюю перед выходом из подъезда площадку – между первым и вторым этажом. Под моими ногами, отделенная от меня бетонной плитой, была подъездная дверь; за окном графитно чернел – на фоне желто-серым освещенного пятачка – козырек; мне показалось, что до него пугающе высоко; потом я сообразил, что он находится – только снаружи – всего лишь чуть ниже уровня пола… Приглушенный ропот толпы окружал нас, казалось, со всех сторон – пробивался не только через окно, но и через близкую наружную дверь… Я повернулся к Тузову.
– Леша, – сказал я еле слышным шепотом, – застегни пиджак на все пуговицы. Отверни лацканы. Подними воротник… – Я делал все то же самое. У Тузова была снежно-белая, у меня – светло-голубая рубашка. Костюмы темные. – Ну… с Богом.
Я медленно поднял руку и взялся за клык оконной задвижки… клыка не было! Меня прошиб пот… Не было клыка!!! Вырвали, сволочи… Окно не открыть!… Сразу навалилась такая усталость, что я лишь невероятным напряжением воли заставил себя не опуститься без сил на ступеньки и в полной безнадежности не закурить. Тузов понял – что-то произошло – и вопросительно заглянул мне в глаза. Я ткнул пальцем в черную дырку копеечного размера в обвязке оконного переплета. Что делать?! Славик, наверное, уже ждет… в пятидесяти метрах от последнего дома, в глухой темноте, в безопасности… Проклятый Тузов… Я вообще легко поддаюсь отчаянию (природная слабость натуры), – но, к счастью (хотя моим нервам это, видимо, дорого стоит), разумом мне обычно удается сломить себя. Спокойно. Что из себя представляет эта оконная рукоятка? Обычный стержень квадратного сечения, с рычагом в форме клыка, вставляемый в квадратную же прорезь задвижки. Так… Перочинный нож у меня был, с шестью принадлежностями: два лезвия, штопор, шило, отвертка, консервный нож… я вытащил его из кармана, раскрыл короткую тупую отвертку и вставил ее по диагонали в квадратную прорезь гнезда. Сжав рукоятку ножа в кулаке, я попытался ее повернуть… еще раз, с большей силою… бесполезно. Ригель сидел в скобе как приваренный – очевидно, зажатый перекосившейся створкой; я показал Тузову рукою: нажми! – Тузов навалился на раму, – я, уже двумя руками стиснув ребристую от лезвийных обушков рукоятку ножа (больно впились в подушечки пальцев спиральные кольца штопора), попытался ее провернуть… ничего! – рукоятка лишь скользила по вспотевшей ладони; обернул ладонь носовым платком, стиснул зубы, зажмурился, – нож торчал мертво, как вбитый гвоздь… Я выдернул лезвие из гнезда, вытер лоб, безумно хотелось курить, – но прямо за окном, метрах в шести от меня, клубилась головами толпа – по крайней мере, ее не скрытая вожделенным навесом часть…
При взгляде на эту толпу (выделилось чье-то первобытно безлобое, безмысленно-зверское, отягощенное прогнатической челюстью троглодита лицо) на меня навалилась совершенно парализовавшая мою волю тоска:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36