это была не зависть, потому что я искренне любил и Лику, и Славика, – а именно никого не отчуждающая, замкнувшаяся в сердце печальная боль: так страдает увечный, когда вид здорового близкого ему человека напоминает ему о его увечье…
– …искры нет! Я ему говорю…
– Анатолий, поставь бутылку на место.
– Ди-и-им, ну когда танцы будут?…
– …жену убил, а потом себя…
– Любка, у тебя какой размер?
– Мы – люди военные! Скажут нам делать колеса квадратными – будем делать… И ездить!
– …она в партком: помогите, муж с б… связался!
А ей говорят…
– «Динамо» продует. Помажем?
– На пленуме ЦК выходит Брежнев на трибуну и видит: в зале – одни евреи…
– …оно тебя полнит.
– Синее – полнит?!
– …псих какой-то. У него два сына от одной жены, и оба Николаи.
– Хуже мента только много ментов…
– …под Дергачами нас разбомбили, а до станции тридцать верст. Воспитательницы и дети постарше пеши пошли, а малых в снегу помирать оставили…
– Молодая картошка по два рубля – эт что?!
– Из Кузовкова начальник цеха, как из меня балерина…
– …у полюбовницы был, а в это время жена пришла. Они подругами были. Он на балкон и на прутьях повис, а те чай затеяли пить. Ну, и сорвалси… Когда помирал, одна мать в больницу ходила.
– …бутылку строили, открыли… а там вода!!!
– С брюхом в шешнадцать лет! Вот до чего дожили…
– Пугачева-то, говорят…
– Кирилл, тормози. Повело уже.
– Жениться б вам надо, Николай Михалыч…
– Было б на ком жениться, Лизавета Петровна.
– Да уж нашли бы себе… какую-нибудь разведенную. Или вдовую.
– На таких жениться, скажу я вам, как старые штаны надевать. Не вошь, так гнида.
– Ф-фу, что вы говорите!…
– Шютка.
– Ти-ха!…
Застолье вздрогнуло… Капитолина Сергеевна вновь высилась над столом – с аляповатым жостовским подносом в руках. На подносе одиноко стояла коренастая стограммовая стопка.
– А теперь, дорогие гости, – крикливо – истончая голос – возгласила она, – прошу посеребрить невестино блюдо!
И Капитолина Сергеевна – неожиданно плавно, легко обогнув молодоженную оконечность стола, – остановилась перед соседкой отца невесты: женщиной лет тридцати, с длинным костистым носом, уравновешенным длинным же и острым как гвоздь подбородком, и с заколотым пластмассовой бабочкой крашенным хною хвостом.
– Чарку примите, гривну положите!
Рыжеволосая встала, покорно выпила стопку (движения ее – молчаливые и поспешные – как будто слагались в пантомиму безнадежной покорности; немудрено: после двухчасового застольного марафона, с тостами через каждые десять минут, – еще сто граммов водки зараз – для женщины!…) и положила – кажется, пять рублей на поднос. Со всех сторон засуетились, захрустели бумажками, зарылись в карманах и кошельках…
– Вань, Вань! Скоко там?
– Кажись, пятеру…
– Дык я уже в конверте отдал!
– Это не то. То – на обзаведение, а это… слышал – посеребри блюдо.
– Эх-хе-хе…
– B-выпить надо… за это дело…
– Да погоди ты, тебе же сейчас нальют! Капитолина Сергеевна неторопливо продвигалась вдоль нашего края стола. На пути ее следования наша четверка сидела так: Лика, Славик, Зоя и я. Самое большее и самое крепкое, что пила в своей жизни Лика, было две трети бутылки сухого вина. Случилось это месяц назад, когда мы ходили в ивановский лес и жарили там шашлыки: Лика была совершенно пьяной – смеялась на палец, несла полную чушь и путалась в именах – всех, кроме, естественно, Славика. Водки же она не просто боялась – это было для нее почти имманентным табу: выпить водки представлялось ей столь же противоестественным, диким, как съесть червяка, совершить преступление или выйти замуж за кого-нибудь, кроме Славика. Убеждение опыта соединялось здесь с воспитанием: во-первых, считала она, порядочные женщины водку не пьют; во-вторых, ее вкус отвратителен (однажды Лика попробовала ее на язык); наконец (подсознательно, может быть, это было самое главное), – прецедент с по меньшей мере в три раза более слабым напитком предрекал самые катастрофические последствия для ее организма…
Капитолина Сергеевна приближалась – надвигалась – как рок. Лика повернула к нам побледневшее, растерянное, умоляющее лицо; я весело ей подмигнул; с таким же успехом я мог разрыдаться – не произведя на нее ни малейшего впечатления… Я почти не сомневаюсь, что в опасную минуту Славик будет готов ради Лики рискнуть своей жизнью; но сейчас – когда в двух метрах от нас тиранически-добродушно скалило лошадиные зубы огромное, как африканская маска, лицо, – Славик видимо растерялся…
Сидевший перед Ликой бугристоголовый мужчина (памятный своей схваткой с венскими стульями и примечательный головой) в два глотка осушил стограммовую стопку и положил на капустный ворох синих бумажек свои пять рублей. Капитолина Сергеевна взяла со стола ближайшую к ней бутылку и наполнила стопку выше краев – видимо, эмпирически знакомая с теорией поверхностного натяжения… Лика обеими руками вцепилась в скамью, бессознательно запрокидываясь спиною на Славика и с ужасом глядя на фатумом нависший над нею человекоподобный утес…
– Чарку примите, гривну положите, – подземно пророкотала Капитолина Сергеевна.
– Я… я не пью… водку… – пискнула Лика – в то же время, казалось независимо от своей воли, приподнимаясь и вытягиваясь перед Капитолиной Сергеевной, как загипнотизированный тушканчик перед разъятой пастью гюрзы. – Можно я… так?…
Капитолина Сергеевна с добродушием циркового слона медленно покачала огромной, желтозубо осклабившейся головой.
– Не по обычаю, раскрасавица. Гривну-то за чарку кладут… Пей, деточка, пей.
Лика подняла стопку задрожавшей рукой… крепко зажмурилась… выпила ее мелкими глотками – от страха и обреченности, видимо, не чувствуя вкуса, – невидяще положила на поднос пять рублей – и сомнамбулически, с безжизненно обмякшим лицом, опустилась на лавку… Капитолина Сергеевна передвинулась к Славику. Славик встал – и оказался на полголовы выше ее. В Славике метр девяносто два.
– Хорош кавалер, – с неожиданно игривыми нотками сказала Капитолина Сергеевна – и чуть снисходительно и удивленно посмотрела на субтильную Лику. – Боюсь, чарка для тебя маловата…
Славик (поспешно) выпил и заплатил; потом выпили Зоя, я, Пышка, ее подруга… Когда Капитолина Сергеевна ступила на территорию краснолицых, там поднялся такой крик и визг, что у меня заскучали уши. Сипло – потерявши голос, надрывая трахею – неистовствовал носатый: «На такое дело и червонца не жалко!., и червонца не жалко!., и червонца не жалко!!!» – долго тряс над головою десяткой – наконец устал и с кругового замаха впечатал ее в поднос – как бьющую карту… Несколько краснолицых голов спустя прорезался раздраженный и в то же время сконфуженный шип:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– …искры нет! Я ему говорю…
– Анатолий, поставь бутылку на место.
– Ди-и-им, ну когда танцы будут?…
– …жену убил, а потом себя…
– Любка, у тебя какой размер?
– Мы – люди военные! Скажут нам делать колеса квадратными – будем делать… И ездить!
– …она в партком: помогите, муж с б… связался!
А ей говорят…
– «Динамо» продует. Помажем?
– На пленуме ЦК выходит Брежнев на трибуну и видит: в зале – одни евреи…
– …оно тебя полнит.
– Синее – полнит?!
– …псих какой-то. У него два сына от одной жены, и оба Николаи.
– Хуже мента только много ментов…
– …под Дергачами нас разбомбили, а до станции тридцать верст. Воспитательницы и дети постарше пеши пошли, а малых в снегу помирать оставили…
– Молодая картошка по два рубля – эт что?!
– Из Кузовкова начальник цеха, как из меня балерина…
– …у полюбовницы был, а в это время жена пришла. Они подругами были. Он на балкон и на прутьях повис, а те чай затеяли пить. Ну, и сорвалси… Когда помирал, одна мать в больницу ходила.
– …бутылку строили, открыли… а там вода!!!
– С брюхом в шешнадцать лет! Вот до чего дожили…
– Пугачева-то, говорят…
– Кирилл, тормози. Повело уже.
– Жениться б вам надо, Николай Михалыч…
– Было б на ком жениться, Лизавета Петровна.
– Да уж нашли бы себе… какую-нибудь разведенную. Или вдовую.
– На таких жениться, скажу я вам, как старые штаны надевать. Не вошь, так гнида.
– Ф-фу, что вы говорите!…
– Шютка.
– Ти-ха!…
Застолье вздрогнуло… Капитолина Сергеевна вновь высилась над столом – с аляповатым жостовским подносом в руках. На подносе одиноко стояла коренастая стограммовая стопка.
– А теперь, дорогие гости, – крикливо – истончая голос – возгласила она, – прошу посеребрить невестино блюдо!
И Капитолина Сергеевна – неожиданно плавно, легко обогнув молодоженную оконечность стола, – остановилась перед соседкой отца невесты: женщиной лет тридцати, с длинным костистым носом, уравновешенным длинным же и острым как гвоздь подбородком, и с заколотым пластмассовой бабочкой крашенным хною хвостом.
– Чарку примите, гривну положите!
Рыжеволосая встала, покорно выпила стопку (движения ее – молчаливые и поспешные – как будто слагались в пантомиму безнадежной покорности; немудрено: после двухчасового застольного марафона, с тостами через каждые десять минут, – еще сто граммов водки зараз – для женщины!…) и положила – кажется, пять рублей на поднос. Со всех сторон засуетились, захрустели бумажками, зарылись в карманах и кошельках…
– Вань, Вань! Скоко там?
– Кажись, пятеру…
– Дык я уже в конверте отдал!
– Это не то. То – на обзаведение, а это… слышал – посеребри блюдо.
– Эх-хе-хе…
– B-выпить надо… за это дело…
– Да погоди ты, тебе же сейчас нальют! Капитолина Сергеевна неторопливо продвигалась вдоль нашего края стола. На пути ее следования наша четверка сидела так: Лика, Славик, Зоя и я. Самое большее и самое крепкое, что пила в своей жизни Лика, было две трети бутылки сухого вина. Случилось это месяц назад, когда мы ходили в ивановский лес и жарили там шашлыки: Лика была совершенно пьяной – смеялась на палец, несла полную чушь и путалась в именах – всех, кроме, естественно, Славика. Водки же она не просто боялась – это было для нее почти имманентным табу: выпить водки представлялось ей столь же противоестественным, диким, как съесть червяка, совершить преступление или выйти замуж за кого-нибудь, кроме Славика. Убеждение опыта соединялось здесь с воспитанием: во-первых, считала она, порядочные женщины водку не пьют; во-вторых, ее вкус отвратителен (однажды Лика попробовала ее на язык); наконец (подсознательно, может быть, это было самое главное), – прецедент с по меньшей мере в три раза более слабым напитком предрекал самые катастрофические последствия для ее организма…
Капитолина Сергеевна приближалась – надвигалась – как рок. Лика повернула к нам побледневшее, растерянное, умоляющее лицо; я весело ей подмигнул; с таким же успехом я мог разрыдаться – не произведя на нее ни малейшего впечатления… Я почти не сомневаюсь, что в опасную минуту Славик будет готов ради Лики рискнуть своей жизнью; но сейчас – когда в двух метрах от нас тиранически-добродушно скалило лошадиные зубы огромное, как африканская маска, лицо, – Славик видимо растерялся…
Сидевший перед Ликой бугристоголовый мужчина (памятный своей схваткой с венскими стульями и примечательный головой) в два глотка осушил стограммовую стопку и положил на капустный ворох синих бумажек свои пять рублей. Капитолина Сергеевна взяла со стола ближайшую к ней бутылку и наполнила стопку выше краев – видимо, эмпирически знакомая с теорией поверхностного натяжения… Лика обеими руками вцепилась в скамью, бессознательно запрокидываясь спиною на Славика и с ужасом глядя на фатумом нависший над нею человекоподобный утес…
– Чарку примите, гривну положите, – подземно пророкотала Капитолина Сергеевна.
– Я… я не пью… водку… – пискнула Лика – в то же время, казалось независимо от своей воли, приподнимаясь и вытягиваясь перед Капитолиной Сергеевной, как загипнотизированный тушканчик перед разъятой пастью гюрзы. – Можно я… так?…
Капитолина Сергеевна с добродушием циркового слона медленно покачала огромной, желтозубо осклабившейся головой.
– Не по обычаю, раскрасавица. Гривну-то за чарку кладут… Пей, деточка, пей.
Лика подняла стопку задрожавшей рукой… крепко зажмурилась… выпила ее мелкими глотками – от страха и обреченности, видимо, не чувствуя вкуса, – невидяще положила на поднос пять рублей – и сомнамбулически, с безжизненно обмякшим лицом, опустилась на лавку… Капитолина Сергеевна передвинулась к Славику. Славик встал – и оказался на полголовы выше ее. В Славике метр девяносто два.
– Хорош кавалер, – с неожиданно игривыми нотками сказала Капитолина Сергеевна – и чуть снисходительно и удивленно посмотрела на субтильную Лику. – Боюсь, чарка для тебя маловата…
Славик (поспешно) выпил и заплатил; потом выпили Зоя, я, Пышка, ее подруга… Когда Капитолина Сергеевна ступила на территорию краснолицых, там поднялся такой крик и визг, что у меня заскучали уши. Сипло – потерявши голос, надрывая трахею – неистовствовал носатый: «На такое дело и червонца не жалко!., и червонца не жалко!., и червонца не жалко!!!» – долго тряс над головою десяткой – наконец устал и с кругового замаха впечатал ее в поднос – как бьющую карту… Несколько краснолицых голов спустя прорезался раздраженный и в то же время сконфуженный шип:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36