.. это твое и Божье дело. Проси прощения у него.
- Хорошо, - едва слышно пробормотал он. - Спасибо, Элизабет.
Загремел кофейник.
- Эта та самая женщина, что была в дилижансе? - тотчас спросила она.
- Да. Это была Маргарет Вудсен. Элизабет опешила:
- Маргарет Вудсен?! Та самая?.. - Да.
- Она жива! - беззвучно ахнула Элизабет.
- Да. - И пока Элизабет варила кофе, Джеймс в двух словах пересказал ей историю Мэгги. К тому времени как его рассказ подошел к концу, они вновь сидели друг против друга.
Повисло тягостное молчание, и вдруг Элизабет в панике поняла, что Джеймс ждет ответа. Мысли вихрем закружились у нее в голове. Это конец, вяло подумала она. Вскоре Джеймс уйдет из ее жизни и она вновь останется одна. Одна в целом мире.
Но разве одиночество может сравниться с жизнью, в которой никогда не будет Джеймса?! При одной этой мысли ее бросило в дрожь.
Но он ждал, и Элизабет решилась:
- Я очень рада за тебя, Джеймс. Должно быть, ты счастлив, верно?
Он был настолько поражен, что машинально кивнул. Воцарившееся было молчание снова прервала Элизабет:
- И что теперь? Чего ты хочешь?
- Что?.. - поразился Джеймс. - Теперь слово за тобой! Она растерянно заморгала:
- А я-то тут при чем?
- Что ты хочешь этим сказать, ради всего святого?! Ведь ты моя жена!
Элизабет могла только удивляться царившему в ее душе ледяному спокойствию.
- Только пока не было мисс Вудсен, - заметила она. - Будь она жива, ты никогда бы не женился на мне.
- Но я ведь не знал этого, правда?
- Да. - Она встала. - Ты проголодался?
- Не надо, - сердито буркнул он. - Перестань, Бет. Потом можешь делать все, что хочешь, а сейчас нам нужно поговорить. Мне нужно, понимаешь?
Она не колеблясь встретила его взгляд.
- Нет. По-моему, тебе нужно принять решение, Джеймс.
- Мне нужно, чтобы ты хоть что-то чувствовала, черт возьми! - взорвался он, преградив ей дорогу, когда она двинулась к двери. - После всех этих лет, после смерти Джонни... Неужели все это для тебя ничего не значит?! Неужто и я для тебя ничто, пустое место?! Ну, пусть ты не любишь меня, но хоть что-то ты должна чувствовать!
- А какое это имеет значение? - печально спросила она.
- Ты - моя! - яростно взревел он. - Моя жена! Если бы другой мужчина попробовал отобрать тебя у меня, я бы убил его собственными руками! Будь ты сейчас на моем месте, я бы знал, что делать!
- Но почему, Джеймс? - Потому что ты моя! - закричал он.
- А этот стол, - она указала на него, - он ведь тоже твой! И стул. И чашки. Из-за них ты бы тоже убил?
- Чушь! Конечно же, нет!
- А почему? - равнодушно поинтересовалась она. - Какая разница? Чем я отличаюсь от них? Ты ведь не любишь меня, верно? Так, как твой отец любил твою мать. Так что я здесь тоже вроде мебели... как стул, как стол. Вот и все, никакой разницы!
Джеймс уже открыл было рот, чтобы возразить, но вдруг почему-то смешался и опустил глаза.
Взглянув на него, Элизабет вздохнула.
- Я приготовлю завтрак.
Вскоре они пришли к молчаливому соглашению. Каждый вечер, приняв ванну и переодевшись, Джеймс брал шляпу и уезжал из Лос-Роблес. Порой он возвращался домой в темноте, но иногда - уже под утро, как раз к завтраку, который Элизабет по привычке готовила для него. Побрившись и переодевшись, он уезжал на работу, а вечером все повторялось снова.
Все ночи он проводил с Мэгги в ее доме на Вудсен-Хиллз. Они не занимались любовью - просто шутили, смеялись, вспоминали прошлое, а порой опять, как в юности, сломя голову носились верхом. Каждый вечер в элегантной, обставленной еще ее отцом столовой их ждал изысканный ужин. Молчаливые слуги, казалось, с радостью встретили свою молодую хозяйку.
Сидя рядышком, Мэгги с Джеймсом неторопливо ели, наслаждаясь разговором, а свет свечей, которые хозяйка всегда предпочитала лампам, мягко падал на их лица. И много пили - перед обедом шерри, за обедом вино, а потом бренди. За годы жизни с Элизабет Джеймс почти отвык пить, и теперь большей частью вечер заканчивался тем, что, опьянев, он засыпал на диване в гостиной Мэгги.
Что об этом думала сама Мэгги, Джеймс не знал, хотя и подозревал, что она изрядно удивлена, ведь раньше он пил куда больше и никогда не терял головы. Обычно она укрывала его одеялом и уходила, а утром он ее не видел. Но так даже лучше, с немалым облегчением думал Джеймс.
Он уже потерял счет ее попыткам заманить его в постель. Похоже, его стремление не нарушать супружеской верности только подстегивало Мэгги. Но даже тогда Джеймс не мог не заметить во всех ее атаках дешевой патетики. Да, она была по-прежнему прекрасна и соблазнительна, но он больше не хотел ее. И дело даже не в рубцах, обезобразивших ее тело. Просто по сравнению с восхитительно округлым телом Элизабет красота Мэгги тускнела и она становилась похожей на чересчур вытянувшуюся девочку-подростка.
И все же, все же... Джеймс безумно изголодался по женской руке, которая трепетала бы в его ладони, по воркующему женскому смеху, переливчатому и нежному, как пение горлинки по весне, по возможности поделиться самым сокровенным - и все это Мэгги щедро дарила ему.
И это, пожалуй, было самым главным. Только потеряв Мэгги, Джеймс понял, как много значили для него их бесконечные разговоры.
Он старался не думать об Элизабет, слишком это было тяжело. Джеймс любил Мэгги, нуждался в ней... и при этом отчаянно желал Элизабет, желал, как никогда прежде. Он мечтал, что подхватит ее на руки и отнесет в постель, чтобы любить там много ночей, пока не утолит свой лютый голод. Но даже когда он возвращался домой засветло, а потом долгие часы лежал рядом с ней, даже тогда он не осмеливался коснуться ее, изнемогая под гнетом непонятного ему чувства - то ли гнева, то ли вины.
А Элизабет не жаловалась. Спокойно занималась своими делами, будто это не ее муж проводил все ночи вне дома, с другой женщиной. Будто она заранее смирилась и чуть ли не ждала того, что неизбежно должно было произойти.
«А когда это случится, - мрачно думал Джеймс, - она не проронит ни единой слезинки». Элизабет есть Элизабет. Ни одной слезы - по бедному Джону Мэтью, ни одной слезы - по нему.
И, зная это, он презирал себя за свою слабость, за то, что по-прежнему желал ее.
Шли недели, и искры гнева и обида, тлевшие в его душе, разгорались все ярче. Так в сухом лесу крохотный огонек ждет только порыва ветра, чтобы превратиться в ревущее пламя.
Но, думая, что Элизабет спокойно спит по ночам, Джеймс жестоко ошибался.
По правде говоря, вряд ли она проспала хотя бы несколько часов подряд за то время, что прошло с их последнего разговора.
Порой она бодрствовала чуть ли не до утра, выдумывая себе множество всяких дел, чтобы с ее уходом у Джеймса не возникло никаких неудобств. Она варила варенье, консервировала и заготавливала впрок овощи. Банка за банкой выстраивались в кладовой, а в коптильне с потолка в ряд свисали аккуратные связки колбас и свиные окорока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
- Хорошо, - едва слышно пробормотал он. - Спасибо, Элизабет.
Загремел кофейник.
- Эта та самая женщина, что была в дилижансе? - тотчас спросила она.
- Да. Это была Маргарет Вудсен. Элизабет опешила:
- Маргарет Вудсен?! Та самая?.. - Да.
- Она жива! - беззвучно ахнула Элизабет.
- Да. - И пока Элизабет варила кофе, Джеймс в двух словах пересказал ей историю Мэгги. К тому времени как его рассказ подошел к концу, они вновь сидели друг против друга.
Повисло тягостное молчание, и вдруг Элизабет в панике поняла, что Джеймс ждет ответа. Мысли вихрем закружились у нее в голове. Это конец, вяло подумала она. Вскоре Джеймс уйдет из ее жизни и она вновь останется одна. Одна в целом мире.
Но разве одиночество может сравниться с жизнью, в которой никогда не будет Джеймса?! При одной этой мысли ее бросило в дрожь.
Но он ждал, и Элизабет решилась:
- Я очень рада за тебя, Джеймс. Должно быть, ты счастлив, верно?
Он был настолько поражен, что машинально кивнул. Воцарившееся было молчание снова прервала Элизабет:
- И что теперь? Чего ты хочешь?
- Что?.. - поразился Джеймс. - Теперь слово за тобой! Она растерянно заморгала:
- А я-то тут при чем?
- Что ты хочешь этим сказать, ради всего святого?! Ведь ты моя жена!
Элизабет могла только удивляться царившему в ее душе ледяному спокойствию.
- Только пока не было мисс Вудсен, - заметила она. - Будь она жива, ты никогда бы не женился на мне.
- Но я ведь не знал этого, правда?
- Да. - Она встала. - Ты проголодался?
- Не надо, - сердито буркнул он. - Перестань, Бет. Потом можешь делать все, что хочешь, а сейчас нам нужно поговорить. Мне нужно, понимаешь?
Она не колеблясь встретила его взгляд.
- Нет. По-моему, тебе нужно принять решение, Джеймс.
- Мне нужно, чтобы ты хоть что-то чувствовала, черт возьми! - взорвался он, преградив ей дорогу, когда она двинулась к двери. - После всех этих лет, после смерти Джонни... Неужели все это для тебя ничего не значит?! Неужто и я для тебя ничто, пустое место?! Ну, пусть ты не любишь меня, но хоть что-то ты должна чувствовать!
- А какое это имеет значение? - печально спросила она.
- Ты - моя! - яростно взревел он. - Моя жена! Если бы другой мужчина попробовал отобрать тебя у меня, я бы убил его собственными руками! Будь ты сейчас на моем месте, я бы знал, что делать!
- Но почему, Джеймс? - Потому что ты моя! - закричал он.
- А этот стол, - она указала на него, - он ведь тоже твой! И стул. И чашки. Из-за них ты бы тоже убил?
- Чушь! Конечно же, нет!
- А почему? - равнодушно поинтересовалась она. - Какая разница? Чем я отличаюсь от них? Ты ведь не любишь меня, верно? Так, как твой отец любил твою мать. Так что я здесь тоже вроде мебели... как стул, как стол. Вот и все, никакой разницы!
Джеймс уже открыл было рот, чтобы возразить, но вдруг почему-то смешался и опустил глаза.
Взглянув на него, Элизабет вздохнула.
- Я приготовлю завтрак.
Вскоре они пришли к молчаливому соглашению. Каждый вечер, приняв ванну и переодевшись, Джеймс брал шляпу и уезжал из Лос-Роблес. Порой он возвращался домой в темноте, но иногда - уже под утро, как раз к завтраку, который Элизабет по привычке готовила для него. Побрившись и переодевшись, он уезжал на работу, а вечером все повторялось снова.
Все ночи он проводил с Мэгги в ее доме на Вудсен-Хиллз. Они не занимались любовью - просто шутили, смеялись, вспоминали прошлое, а порой опять, как в юности, сломя голову носились верхом. Каждый вечер в элегантной, обставленной еще ее отцом столовой их ждал изысканный ужин. Молчаливые слуги, казалось, с радостью встретили свою молодую хозяйку.
Сидя рядышком, Мэгги с Джеймсом неторопливо ели, наслаждаясь разговором, а свет свечей, которые хозяйка всегда предпочитала лампам, мягко падал на их лица. И много пили - перед обедом шерри, за обедом вино, а потом бренди. За годы жизни с Элизабет Джеймс почти отвык пить, и теперь большей частью вечер заканчивался тем, что, опьянев, он засыпал на диване в гостиной Мэгги.
Что об этом думала сама Мэгги, Джеймс не знал, хотя и подозревал, что она изрядно удивлена, ведь раньше он пил куда больше и никогда не терял головы. Обычно она укрывала его одеялом и уходила, а утром он ее не видел. Но так даже лучше, с немалым облегчением думал Джеймс.
Он уже потерял счет ее попыткам заманить его в постель. Похоже, его стремление не нарушать супружеской верности только подстегивало Мэгги. Но даже тогда Джеймс не мог не заметить во всех ее атаках дешевой патетики. Да, она была по-прежнему прекрасна и соблазнительна, но он больше не хотел ее. И дело даже не в рубцах, обезобразивших ее тело. Просто по сравнению с восхитительно округлым телом Элизабет красота Мэгги тускнела и она становилась похожей на чересчур вытянувшуюся девочку-подростка.
И все же, все же... Джеймс безумно изголодался по женской руке, которая трепетала бы в его ладони, по воркующему женскому смеху, переливчатому и нежному, как пение горлинки по весне, по возможности поделиться самым сокровенным - и все это Мэгги щедро дарила ему.
И это, пожалуй, было самым главным. Только потеряв Мэгги, Джеймс понял, как много значили для него их бесконечные разговоры.
Он старался не думать об Элизабет, слишком это было тяжело. Джеймс любил Мэгги, нуждался в ней... и при этом отчаянно желал Элизабет, желал, как никогда прежде. Он мечтал, что подхватит ее на руки и отнесет в постель, чтобы любить там много ночей, пока не утолит свой лютый голод. Но даже когда он возвращался домой засветло, а потом долгие часы лежал рядом с ней, даже тогда он не осмеливался коснуться ее, изнемогая под гнетом непонятного ему чувства - то ли гнева, то ли вины.
А Элизабет не жаловалась. Спокойно занималась своими делами, будто это не ее муж проводил все ночи вне дома, с другой женщиной. Будто она заранее смирилась и чуть ли не ждала того, что неизбежно должно было произойти.
«А когда это случится, - мрачно думал Джеймс, - она не проронит ни единой слезинки». Элизабет есть Элизабет. Ни одной слезы - по бедному Джону Мэтью, ни одной слезы - по нему.
И, зная это, он презирал себя за свою слабость, за то, что по-прежнему желал ее.
Шли недели, и искры гнева и обида, тлевшие в его душе, разгорались все ярче. Так в сухом лесу крохотный огонек ждет только порыва ветра, чтобы превратиться в ревущее пламя.
Но, думая, что Элизабет спокойно спит по ночам, Джеймс жестоко ошибался.
По правде говоря, вряд ли она проспала хотя бы несколько часов подряд за то время, что прошло с их последнего разговора.
Порой она бодрствовала чуть ли не до утра, выдумывая себе множество всяких дел, чтобы с ее уходом у Джеймса не возникло никаких неудобств. Она варила варенье, консервировала и заготавливала впрок овощи. Банка за банкой выстраивались в кладовой, а в коптильне с потолка в ряд свисали аккуратные связки колбас и свиные окорока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92