Фукибаба… Понимаешь: жена Фуки-дида Фуки-баба.
Он залился мелким смехом.
— Старо! Еще в училище слышал.
— Старый друг лучше новых двух. И даже лучше новых трех… Passons… Я продолжаю. Божественная улыбается еще милее и безмолвственно взирает на тебя с вожделением. На твоей очаровательной фигуре, к счастью, ничего не написано: может быть, у тебя, опричь наличного капиталу, сто тысяч душ. Ты просишь дозволения бывать в доме. «Ах, я буду очень рада…» Dixi.
— Скорее всего, меня просто не примут: «Барыня велели узнать, что вам угодно?»
— Tiens, об этом я не сделал рефлексии… Впрочем, это не беда. Ты становишься нахален: «Скажи, что имею важнейшее персональное дело». Девять шансов из ста… я хочу сказать, девять шансов из десяти: тебя примут.
— Ну а ежели у меня нет сейчас свободных ста рублей? — краснея, сказал Штааль.
— Ах вот что, — разочарованно протянул Насков. — Тогда другое дело. К сожалению моему, я беру назад все ценное и мудрое, что было мною сказано. Тогда проклинай свою столь плачевную судьбу. Человек, не имеющий ста рублей, не достоин звания человека. Dixi.
— Предположим, я мог бы взять взаймы.
— Не будем предполагать, сын мой. Достать взаймы сто рублей в этой развратной себялюбивой столице! Не льстись несбыточным сном… Разве что жалованья подождешь? Поголодай, правда: нет беды в том, чтоб поголодать для любимой женщины. C’est une noble attitude (слово «attitude» тоже у него не вышло). Кстати, прости, я выпил весь твой портер. Не заказываю для тебя другой бутылки: ты, натурально, обиделся бы, и ты был бы прав… Теперь видишь, как это просто? Вперед всегда слушай дяденьку… Ты еще остаешься? Тогда прощай, я бегу. Еще надо быть во дворце. Я обещал одному человеку (он назвал громкую фамилию). Скоро придешь сюда опять?
— Едва ли… Впрочем, может, завтра приду.
— Приходи, отыграешься. Ты сделал успехи, сын мой, я тебе говорю. Прощай, расцеловываю тебя, однако лишь мысленно.
Он застегнул плащ на одну пуговицу и своей бодрой лошадиной походкой вышел из биллиардной.
«Куда же мне пойти? Скука какая! — подумал тоскливо Штааль. Наклонившись к столику — так, чтобы никто не видел, — он заглянул в кошелек. — Три, шесть, семь рублей… Потом опять буду в ресторации обедать в долг… Господи, когда же придет конец этой нищете!»
Дела его не улучшались от того, что он постоянно размышлял и говорил о преимуществах богатых людей перед бедными. Зорич умер и ничего ему не оставил. Штааль, стыдясь, ловил себя на том, что вспоминал о своем воспитателе не иначе как со злобой.
Он встал, сердито протянул руку поверх головы скромного посетителя, который робко искоса на него смотрел с дивана, и снял с гвоздя шинель. Освободившийся биллиард уже снова был занят; лакей с обреченным видом нес назад только что убранные шары. Штааль повернулся, надевая шинель, и опять ему у третьего биллиарда попался на глаза тот же желто-седой затылок.
«Что денег я тогда извел в Париже! — подумал он. — Ведь и Семен Гаврилович немало прислал, и Безбородко дал на ту дурацкую командировку. Обоих более нет в живых. Прошла и моя молодость, — верно, и я скоро околею… Питт тоже тогда предлагал денег, я сблагородничал, отказался. Теперь пригодились бы… Глупый я был мальчишка!»
Он вздохнул и направился к двери. Проход мимо третьего биллиарда был занят игравшим с борта чиновником. Штааль остановился, пренебрежительно глядя на новую знаменитость. Удар вышел очень искусный.
— Ну и молодец! — воскликнул восторженно один из зрителей. — Такого шара сам Яков не сделает.
— Bien jou?, — пробормотал кто-то у стены.
Штааль оглянулся — и вздрогнул.
«Да нет, быть не может!.. Ужели Пьер Ламор?..»
Старик показывал лакею на стакан, стоявший перед ним на столике.
— Полтинничек с вас, барин. Полтинник, — особенно внятно и вразумительно говорил лакей.
— Vous ferez porter ?a sur ma note. Je suis au num?ro louze.
Лакей улыбался глупой улыбкой непонимающего человека.
«Разумеется, Ламор… Господи!..»
Штааль быстро подошел к старику.
— Вы меня не узнаете? — по-французски спросил он дрогнувшим голосом.
Старик смотрел на него удивленно. Вдруг улыбка пробежала в его глазах.
— Quel heureux hasard! — сказал он, протягивая приветливо руку.
— Вы? В Петербурге? Какими судьбами?
— Да, я здесь живу, у Демута.
— В Петербурге?
Ламор рассмеялся:
— Как видите… В самом деле, какая странная встреча! Так вы военный? Как же вы поживаете?
— Да ничего…
Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
— Вы мало изменились…
— Будто? А вас я едва узнал… Ведь лет шесть прошло? Вы тогда были совсем мальчиком. Очень это много в вашем возрасте, шесть лет… Вот не думал встретить здесь старого приятеля. Я зашел из столовой сюда в биллиардную, не хотелось подниматься в свою комнату. Да вы что ж, спешите? Посидите со мною…
— С удовольствием.
— Ну и прекрасно, я рад! Хотите, сядем в том углу, там никого нет… И вина велите подать.
— Принеси бутылку бордо, Кирилл, вон туда, — приказал Штааль лакею, стоявшему около них с недоверчивым видом.
— В три рубли или в четыре прикажете?
— В три.
Они сели за стол в темном углу комнаты.
— Я когда-то очень любил биллиард, — сказал Ламор.
«Предложить ему сыграть партию? Нет, неловко такому старику», — подумал Штааль.
— А мосье Борегар?.. Ведь его казнили? — вдруг вскрикнул он.
Проходивший мимо гость на них оглянулся. Ламор пожал плечами.
— Comme tout le monde, mon jeune ami, comme tout le monde, — сказал он.
X
За кулисами Каменного театра было полутемно, холодно и неуютно. Кое-где уже горели лампы. В огромных пустых пространствах позади сцены бродило несколько посетителей репетиций. Штааль, впервые попавший за кулисы, осторожно ступал по доскам пола, боясь провалиться в люк или ущемить ногу в пересекавших пол узких щелях. Он растерянно смотрел на канаты, уходившие куда-то вверх, на огромные зубчатые колеса, на торчавшие повсюду деревянные рамы. Все здесь было непонятно и таинственно, но нисколько не поэтично: Штааль иначе себе представлял кулисы. Пахло пылью и крысами.
За стеной кто-то пел одну и ту же музыкальную фразу. Штааль прислушался: «Ни принцесса, ни дюшесса, ни княгиня, ни графиня», — пел хриплый баритон и вдруг — без всякой злобы в выражении — разразился отчаянной бранью. Из боковых помещений постоянно пробегали по направлению к сцене необычайно торопившиеся, часто полуодетые, люди с крайне озабоченными лицами. Другие неслись вверх и вниз по узким боковым лестницам. Штааль понимал, что где-то по сторонам идет напряженная подготовительная работа. Вдруг около того места, где он стоял, огромная рама со скрипом пришла в движение и поплыла по щели прямо на него. Штааль растерянно отступил. Декорация прижала его к лесенке. Он поднялся по ступенькам и попал на сцену. Там зажигали фонари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Он залился мелким смехом.
— Старо! Еще в училище слышал.
— Старый друг лучше новых двух. И даже лучше новых трех… Passons… Я продолжаю. Божественная улыбается еще милее и безмолвственно взирает на тебя с вожделением. На твоей очаровательной фигуре, к счастью, ничего не написано: может быть, у тебя, опричь наличного капиталу, сто тысяч душ. Ты просишь дозволения бывать в доме. «Ах, я буду очень рада…» Dixi.
— Скорее всего, меня просто не примут: «Барыня велели узнать, что вам угодно?»
— Tiens, об этом я не сделал рефлексии… Впрочем, это не беда. Ты становишься нахален: «Скажи, что имею важнейшее персональное дело». Девять шансов из ста… я хочу сказать, девять шансов из десяти: тебя примут.
— Ну а ежели у меня нет сейчас свободных ста рублей? — краснея, сказал Штааль.
— Ах вот что, — разочарованно протянул Насков. — Тогда другое дело. К сожалению моему, я беру назад все ценное и мудрое, что было мною сказано. Тогда проклинай свою столь плачевную судьбу. Человек, не имеющий ста рублей, не достоин звания человека. Dixi.
— Предположим, я мог бы взять взаймы.
— Не будем предполагать, сын мой. Достать взаймы сто рублей в этой развратной себялюбивой столице! Не льстись несбыточным сном… Разве что жалованья подождешь? Поголодай, правда: нет беды в том, чтоб поголодать для любимой женщины. C’est une noble attitude (слово «attitude» тоже у него не вышло). Кстати, прости, я выпил весь твой портер. Не заказываю для тебя другой бутылки: ты, натурально, обиделся бы, и ты был бы прав… Теперь видишь, как это просто? Вперед всегда слушай дяденьку… Ты еще остаешься? Тогда прощай, я бегу. Еще надо быть во дворце. Я обещал одному человеку (он назвал громкую фамилию). Скоро придешь сюда опять?
— Едва ли… Впрочем, может, завтра приду.
— Приходи, отыграешься. Ты сделал успехи, сын мой, я тебе говорю. Прощай, расцеловываю тебя, однако лишь мысленно.
Он застегнул плащ на одну пуговицу и своей бодрой лошадиной походкой вышел из биллиардной.
«Куда же мне пойти? Скука какая! — подумал тоскливо Штааль. Наклонившись к столику — так, чтобы никто не видел, — он заглянул в кошелек. — Три, шесть, семь рублей… Потом опять буду в ресторации обедать в долг… Господи, когда же придет конец этой нищете!»
Дела его не улучшались от того, что он постоянно размышлял и говорил о преимуществах богатых людей перед бедными. Зорич умер и ничего ему не оставил. Штааль, стыдясь, ловил себя на том, что вспоминал о своем воспитателе не иначе как со злобой.
Он встал, сердито протянул руку поверх головы скромного посетителя, который робко искоса на него смотрел с дивана, и снял с гвоздя шинель. Освободившийся биллиард уже снова был занят; лакей с обреченным видом нес назад только что убранные шары. Штааль повернулся, надевая шинель, и опять ему у третьего биллиарда попался на глаза тот же желто-седой затылок.
«Что денег я тогда извел в Париже! — подумал он. — Ведь и Семен Гаврилович немало прислал, и Безбородко дал на ту дурацкую командировку. Обоих более нет в живых. Прошла и моя молодость, — верно, и я скоро околею… Питт тоже тогда предлагал денег, я сблагородничал, отказался. Теперь пригодились бы… Глупый я был мальчишка!»
Он вздохнул и направился к двери. Проход мимо третьего биллиарда был занят игравшим с борта чиновником. Штааль остановился, пренебрежительно глядя на новую знаменитость. Удар вышел очень искусный.
— Ну и молодец! — воскликнул восторженно один из зрителей. — Такого шара сам Яков не сделает.
— Bien jou?, — пробормотал кто-то у стены.
Штааль оглянулся — и вздрогнул.
«Да нет, быть не может!.. Ужели Пьер Ламор?..»
Старик показывал лакею на стакан, стоявший перед ним на столике.
— Полтинничек с вас, барин. Полтинник, — особенно внятно и вразумительно говорил лакей.
— Vous ferez porter ?a sur ma note. Je suis au num?ro louze.
Лакей улыбался глупой улыбкой непонимающего человека.
«Разумеется, Ламор… Господи!..»
Штааль быстро подошел к старику.
— Вы меня не узнаете? — по-французски спросил он дрогнувшим голосом.
Старик смотрел на него удивленно. Вдруг улыбка пробежала в его глазах.
— Quel heureux hasard! — сказал он, протягивая приветливо руку.
— Вы? В Петербурге? Какими судьбами?
— Да, я здесь живу, у Демута.
— В Петербурге?
Ламор рассмеялся:
— Как видите… В самом деле, какая странная встреча! Так вы военный? Как же вы поживаете?
— Да ничего…
Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
— Вы мало изменились…
— Будто? А вас я едва узнал… Ведь лет шесть прошло? Вы тогда были совсем мальчиком. Очень это много в вашем возрасте, шесть лет… Вот не думал встретить здесь старого приятеля. Я зашел из столовой сюда в биллиардную, не хотелось подниматься в свою комнату. Да вы что ж, спешите? Посидите со мною…
— С удовольствием.
— Ну и прекрасно, я рад! Хотите, сядем в том углу, там никого нет… И вина велите подать.
— Принеси бутылку бордо, Кирилл, вон туда, — приказал Штааль лакею, стоявшему около них с недоверчивым видом.
— В три рубли или в четыре прикажете?
— В три.
Они сели за стол в темном углу комнаты.
— Я когда-то очень любил биллиард, — сказал Ламор.
«Предложить ему сыграть партию? Нет, неловко такому старику», — подумал Штааль.
— А мосье Борегар?.. Ведь его казнили? — вдруг вскрикнул он.
Проходивший мимо гость на них оглянулся. Ламор пожал плечами.
— Comme tout le monde, mon jeune ami, comme tout le monde, — сказал он.
X
За кулисами Каменного театра было полутемно, холодно и неуютно. Кое-где уже горели лампы. В огромных пустых пространствах позади сцены бродило несколько посетителей репетиций. Штааль, впервые попавший за кулисы, осторожно ступал по доскам пола, боясь провалиться в люк или ущемить ногу в пересекавших пол узких щелях. Он растерянно смотрел на канаты, уходившие куда-то вверх, на огромные зубчатые колеса, на торчавшие повсюду деревянные рамы. Все здесь было непонятно и таинственно, но нисколько не поэтично: Штааль иначе себе представлял кулисы. Пахло пылью и крысами.
За стеной кто-то пел одну и ту же музыкальную фразу. Штааль прислушался: «Ни принцесса, ни дюшесса, ни княгиня, ни графиня», — пел хриплый баритон и вдруг — без всякой злобы в выражении — разразился отчаянной бранью. Из боковых помещений постоянно пробегали по направлению к сцене необычайно торопившиеся, часто полуодетые, люди с крайне озабоченными лицами. Другие неслись вверх и вниз по узким боковым лестницам. Штааль понимал, что где-то по сторонам идет напряженная подготовительная работа. Вдруг около того места, где он стоял, огромная рама со скрипом пришла в движение и поплыла по щели прямо на него. Штааль растерянно отступил. Декорация прижала его к лесенке. Он поднялся по ступенькам и попал на сцену. Там зажигали фонари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97