— Почему бы нам не пойти куда-нибудь и не поговорить? — предложила Май.
— Скоро, — сказала она, держа большую фарфоровую чашку обеими руками, — Гоминьдан сольется с Китайской коммунистической партией. Это сделает нас сильными. Это сделает нас непобедимыми.
Столик был заставлен тарелками с остатками риса, жареных креветок, цыплят с грибной подливой. Май усмехнулась, глядя на них.
— Давненько я так не ела, — призналась она, поглаживая свой поджарый животик. — Меня прямо-таки распирает.
— Приятное ощущение, верно? — откликнулся Чжилинь. — После вкусного обеда всегда возникает чувство удовлетворенности собой.
Ее глаза посерьезнели.
— Не уверена, что это хорошо. Удовлетворенность порождает примиренчество. Слишком много дурного творится в Китае, чтобы позволить такому чувству поселяться в нас.
— Значит, оставим обед недоеденным и оскорбим повара? Ты выносишь приговор его искусству как ненужной роскоши.
Сначала Май подумала, что он говорит серьезно, и суровая отповедь уже была готова сорваться с ее уст. Но, заметив веселые искорки в его глазах, рассмеялась.
— Пожалуй, ты прав, Чжилинь, — согласилась, она. — Всему свое время: время есть и время поститься. Но чувство юмора как-то притупляется на чужбине, как оно, очевидно, притупилось у меня за время вынужденной эмиграции.
— А я думал, что суровые времена, наоборот, способствуют развитию чувства юмора. А где ты была?
— В Японии, — ответила она, кивком головы подтвердив, что оценила его мысль. — Мы бежали туда вместе с Сунь Ятсеном после того, как наш обожаемый генерал Юань объявил партию Гоминьдан вне закона. Нам тогда было не до юмора, тем более в Японии, среди этих чужих и ужасно холодных людей.
— Но они дали вам убежище, когда даже ваши близкие люди боялись приютить вас. Может, у них с юмором и туговато, но в мужестве им не откажешь.
— Как это так, — с иронией заметила Май, — что у тебя на все есть ответ?
Чжилинь засмеялся.
— Не на все. Иначе я был бы неимоверно богатым и могущественным тай-пэнем вместо того, чтобы быть тем, кем я являюсь.
— И кто же ты?
Он перевел взгляд с ее красивого лица на огни, сверкающие вдоль запруженной народом набережной.
— Просто человек, которого распирает от всяческих странных идей.
* * *
Они плавали в небе, ощущая с необычайной остротой, как тучи и дождь обволакивают их. Хотя Чжилинь никогда прежде ни с кем не занимался любовью, ему не было страшно. Он всегда себя чувствовал уверенным рядом с Май, как будто силы, бьющей в ней ключом, было достаточно для них обоих.
Она была необузданна, как ураган, а он был нежен, как облако, и эта гремучая смесь, это истинное единение двух начал йинь и янь , наполняло его душу восторгом. До этого ее темперамент в постели заставлял ее партнеров-мужчин, непривычных к такой агрессивности в женщине, либо тушеваться, либо пыжиться, пытаясь сравниться с ней, что было не менее отвратительно.
Поэтому, хотя Май и имела некоторый опыт в любовных делах, никогда прежде волна страсти не подымала ее до уровня дождевых туч. Ее восторг по поводу такого полета передался и Чжилиню, заставив его полностью потерять всякий контроль над собой, наполнив его тело ощущением просто божественного наслаждения.
Потом, лежа в объятиях друг друга, они говорили и не могли наговориться, полностью освободившись от налета искусственности, который, надо признать, во многом определял уровень их общения даже с самыми близкими людьми. У тех, кто живет ради идеи, часто так бывает: любовь они отдают идее, а с людьми общаются посредством изобретенных ими самими формул. Май была влюблена в революционную теорию Сунь Ятсена: принципы национальной независимости, народовластия и народного благоденствия. Чжилинь был влюблен в свою собственную «искусственническую» философию, постепенно сплетаемую из побегов, выросших из семян, посеянных Цзяном.
И вот теперь, в эту душную летнюю ночь, они оба почувствовали, что их прежние концепции мира и жизни, хотя и верные, но отдают провинциализмом и узкостью, что существует не одна всепоглощающая страсть — любовь к идее, — а их много, этих страстей, и между ними существует определенная иерархия, приводящая их в определенную систему. Для двух таких идеалистов, как они, это было настоящим откровением.
Через три месяца Чжилинь был введен в мир Сунь Ятсена. Через шесть месяцев они с Май поженились.
Для Чжилиня Сунь Ятсен явился тоже своего рода откровением. Врач по профессии, он получил образование в школе при английской миссии в Гонолулу и в медицинском колледже в Гонконге, испытав влияние как западной философской мысли, так и христианства.
В оживленных дискуссиях, которые часто возникали между ними — иногда в них участвовали и двое других партийных лидеров: Ху Ханмин и Ан Цинвэй — Сунь Ятсен часто принимал западническую точку зрения. В такие моменты Чжилинь, который еще не настолько знал его, чтобы высказывать свои собственные мысли насчет «чужеземных чертей», впитывал его слова, как губка. Это было истинное наслаждение воспринимать философские, экономические и политические теории Запада, преломленные интеллектом восточного человека, особенно таким могучим интеллектом, которым обладал Ятсен.
Нет ничего удивительного, что Чжилинь слушал его как зачарованный.
Эти дискуссии не обходились без определенных трений. Как только поднимался вопрос о революции в России, Сунь Ятсен и Май обычно расходились во взглядах. Май при этом часто говорила, что англиканские проповедники «развратили» китайского революционера. И в этом была доля истины: он видел русских коммунистов — да и коммунизм вообще — сквозь призму христианства. Май, с другой стороны, предпочитала историческую перспективу. Она не уставала повторять, что русские коммунисты являются носителями истинно революционного духа нашего времени. Благодаря своей превосходной организованности и железной дисциплине, они сконцентрировали в своих руках достаточно могущества, чтобы перевернуть такую громадную страну, как Россия. Май надеялась, что они через посредство недавно созданной Коммунистической партии Китая так же смогут оказать благотворное влияние на Гоминьдан.
Хотя, споря до хрипоты, они никогда не обижались друг на друга, но Чжилинь, наблюдая за их спорами со стороны, не мог не отметить про себя, что Доктор порой был раздражающе упрям и оперировал не столько логикой, сколько ссылками на своего военного советника Чан Кайши, который был категорическим противником того, что он называл коммунистической интервенцией во внутренние дела Китая.
Однажды — была уже поздняя осень, и дождь стучал в окно — Май не выдержала и, воздев руки к небесам, воскликнула:
— С тобой просто невозможно спорить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183