Какую-то часть своей биографии Петро с его слов провел в некоем «университете» (в каком именно оставалось только догадываться, так как он никогда не уточнял сие обстоятельство). Потому и общаться Петро стремился с людьми, являющимися ему ровней в смысле интеллекта и эрудиции, то есть все с тем же многострадальным Сергеем Львовичем Шныревым. Образованный Петро пользовался любым поводом втянуть начальника смены в какую-нибудь дискуссию о природе вещей. Типа, «как писал еще Гегель в своей „Феноменологии духа“… и так далее и тому подобное, до посинения и паралича мозга.
Проблема состояла в том, что Шнырев, подозревая Чубченку в доносительстве (скорее всего, впрочем, напрасно), не очень-то охотно разводился на такие разговоры по душам. Представив, что ему в течение всего обозримого будущего придется терпеть чубченский занудный бубнеж, Сергей Львович отнюдь не пришел в восторг от такой перспективы. И приложил определенные усилия к тому, чтобы этого не случилось никогда. Справедливости ради, много усилий и не потребовалось. У Петро, несмотря на всю монолитность его нордической натуры, все-таки имелся один маленький недостаток.
Об этом больно говорить, но Петро любил выпить. Употребив же определенную дозу, он приходил в чрезвычайно словоохотливое, возбужденное и даже буйное состояние организма. Становился прямо не человек, а орловский рысак какой-то: и копытом землю рыл, и лиловым глазом косил, и дым через ноздри выдыхал, и все, понимаешь, норовил взять барьера , что означало напрыгнуть на кого-нибудь, да и макнуть игривого конько в дуплецо . В такие минуты он бывал невыносим.
Однажды Петро выпил не в то время, не в том месте, и категорически не в том количестве. Давайте прямо скажем: надрался в слюни, в лоскуты, как самая распоследняя свинья. Да еще спьяну и наговорил там чего-то не вполне политкорректного. Ну и в общем… В общем, Андрюха Кузнецов, выйдя из отпуска, благополучно вернулся к исполнению своих обязанностей, так, кажется, ничего и не узнав о петрушиных кознях.
Джедай Упорный как мог утешал своего юного падована Чубченку, но тот был просто убит горем.
Странно, но некоторые люди почему-то искренне убеждены в том, что единственное и истинное их призвание – мудро руководить массами. Конечно, крайне желательно их до этого дела не допускать, и держать от масс как можно дальше. Сергей Львович придерживался того же мнения. Жидко оконфузившийся Чубченка был низложен.
Я даже написал на это событие стихотворение. Можно сказать, оду. Так, знаете ли, накарябал когтистой лапкой, ничего особенного. Всего текста не припомню, но были в ней такие строки:
Был наш Петро любимец славы,
И даже баловень судьбы,
Когда вознесся величаво
Поверх сотрудников толпы.
Одним прекрасным летним днём,
Ему пожаловали титул,
Сотрудников полуманипул
Поставили служить при нём.
А чтоб в узде их содержать,
И на постах чтоб не дрочили,
Ему Фемиды меч вручили,
И право рапорта писать.
Дальше там шло что-то про превратности судьбы и коварство мелких людишек, а завершалось все так:
И вот поверженный титан
Сидит у входа в Галерею.
Ах, поднесите поскорее
Титану водочки стакан!
Такая вот художественная самодеятельность. Впрочем, мы изрядно забежали вперед. 20 июля 1996 года Петр Чубченко был в зените славы и расцвете своего мнимого величия.
Первый день в Третьяковке мне особо ничем не запомнился. Его я провел в компании розовощекого Димы, моего доброго наставника. Дима кроме некоторых интимных подробностей своей биографии поведал мне среди прочего, что в штатном расписании имеется еще старший подвала Олег Алексеевич Баранкин, а также Иван Иванович Чернов (мол, «вот такой мужик!») – старший сотрудник первого этажа.
Посчитав, что для начала полезной информации с меня достаточно, я вечером поехал домой, а не пошел на прощальный банкет, который устраивал мой новый знакомый Дима по случаю своего увольнения.
5. Лапундер, или макак свинохвостый
Мой первый день в качестве сотрудника был вторым днем смены, так что в следующий раз я появился в Лаврушинском переулке только в понедельник.
Понедельник, вообще говоря, выходной день в Галерее. То есть она закрыта для посетителей. За запертыми же воротами кипит жизнь, и временами весьма бурно. Вся повеска-развеска, протирка шедевров тряпочкой и прочие манипуляции с художественными ценностями производятся как раз по понедельникам.
По понедельникам же снимался длиннющий документальный сериал про Третьяковку.
О, это была эпопея, размах которой нынче трудно оценить по достоинству! Хотя бы в силу того, что теперь таких не делают вовсе. Социальный проект Первого канала, дерзкая продюсерская спекуляция, а, скорее всего, просто отмыв какого-то бюджетного бабла.
Содержание сей Илиады не баловало разнообразием. Из серии в серию в кадре под зеленым абажуром сидел заслуженный артист Татарский и проникновенным, бархатным баритоном рассказывал всякие удивительные истории на смежные изобразительному искусству темы.
Съемочная группа шумною толпою кочевала по залам экспозиции и мешала всем работать. Режиссер постоянно ругался и топал ногами. Унылый администратор был тотально нетрезв. Осветитель обычно тоже был нетрезв. Операторы менялись слишком часто для того, чтобы говорить о них что-то определенное. Звезда сериала, заслуженный артист Татарский регулярно закатывал шумные истерики. А бородатенький редактор стоял посреди всего этого бардака и с бесконечной нежностью смотрел на режиссера. Олег Баранкин за долю малую носил антикварный столик и тот самый абажур.
Сериал транслировался по воскресеньям, в самое глухое время, перед передачей «Служу России!». Он пользовался бешенным успехом у третьяковских смотрителей, но кроме них его, похоже, никто не смотрел. Я пару раз пробовал, да так и не осилил предложенного материала. Как-то не тронула меня вкрадчивая манера подачи в стиле «Здравствуй, дружок! Сейчас я расскажу тебе сказочку…». И, представьте, даже всерьез собирался написать письмо на телевидение с предложением запустить в эфир вместо заслуженного артиста Татарского штатного третьяковского экскурсовода Галкина Альберта Ефимовича. Альберт Ефимович бы и мертвого поднял к телевизору!
А заслуженный артист… В принципе, он был ни в чем не виноват. Внешне артист был убийственно элегантен и так же убийственно уныл.
Рейтинг сериала бился об нулевую отметку, и по сведениям анонимных, но вполне компетентных источников его создателям уже не раз задавали в останкинских коридорах совсем не риторический вопрос: «Где деньги, Зин?».
С татарскими рассказами надо было срочно что-то делать.
Примерно с тридцатой серии их для оживляжа придумали перемежать выступлениями мастеров искусств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Проблема состояла в том, что Шнырев, подозревая Чубченку в доносительстве (скорее всего, впрочем, напрасно), не очень-то охотно разводился на такие разговоры по душам. Представив, что ему в течение всего обозримого будущего придется терпеть чубченский занудный бубнеж, Сергей Львович отнюдь не пришел в восторг от такой перспективы. И приложил определенные усилия к тому, чтобы этого не случилось никогда. Справедливости ради, много усилий и не потребовалось. У Петро, несмотря на всю монолитность его нордической натуры, все-таки имелся один маленький недостаток.
Об этом больно говорить, но Петро любил выпить. Употребив же определенную дозу, он приходил в чрезвычайно словоохотливое, возбужденное и даже буйное состояние организма. Становился прямо не человек, а орловский рысак какой-то: и копытом землю рыл, и лиловым глазом косил, и дым через ноздри выдыхал, и все, понимаешь, норовил взять барьера , что означало напрыгнуть на кого-нибудь, да и макнуть игривого конько в дуплецо . В такие минуты он бывал невыносим.
Однажды Петро выпил не в то время, не в том месте, и категорически не в том количестве. Давайте прямо скажем: надрался в слюни, в лоскуты, как самая распоследняя свинья. Да еще спьяну и наговорил там чего-то не вполне политкорректного. Ну и в общем… В общем, Андрюха Кузнецов, выйдя из отпуска, благополучно вернулся к исполнению своих обязанностей, так, кажется, ничего и не узнав о петрушиных кознях.
Джедай Упорный как мог утешал своего юного падована Чубченку, но тот был просто убит горем.
Странно, но некоторые люди почему-то искренне убеждены в том, что единственное и истинное их призвание – мудро руководить массами. Конечно, крайне желательно их до этого дела не допускать, и держать от масс как можно дальше. Сергей Львович придерживался того же мнения. Жидко оконфузившийся Чубченка был низложен.
Я даже написал на это событие стихотворение. Можно сказать, оду. Так, знаете ли, накарябал когтистой лапкой, ничего особенного. Всего текста не припомню, но были в ней такие строки:
Был наш Петро любимец славы,
И даже баловень судьбы,
Когда вознесся величаво
Поверх сотрудников толпы.
Одним прекрасным летним днём,
Ему пожаловали титул,
Сотрудников полуманипул
Поставили служить при нём.
А чтоб в узде их содержать,
И на постах чтоб не дрочили,
Ему Фемиды меч вручили,
И право рапорта писать.
Дальше там шло что-то про превратности судьбы и коварство мелких людишек, а завершалось все так:
И вот поверженный титан
Сидит у входа в Галерею.
Ах, поднесите поскорее
Титану водочки стакан!
Такая вот художественная самодеятельность. Впрочем, мы изрядно забежали вперед. 20 июля 1996 года Петр Чубченко был в зените славы и расцвете своего мнимого величия.
Первый день в Третьяковке мне особо ничем не запомнился. Его я провел в компании розовощекого Димы, моего доброго наставника. Дима кроме некоторых интимных подробностей своей биографии поведал мне среди прочего, что в штатном расписании имеется еще старший подвала Олег Алексеевич Баранкин, а также Иван Иванович Чернов (мол, «вот такой мужик!») – старший сотрудник первого этажа.
Посчитав, что для начала полезной информации с меня достаточно, я вечером поехал домой, а не пошел на прощальный банкет, который устраивал мой новый знакомый Дима по случаю своего увольнения.
5. Лапундер, или макак свинохвостый
Мой первый день в качестве сотрудника был вторым днем смены, так что в следующий раз я появился в Лаврушинском переулке только в понедельник.
Понедельник, вообще говоря, выходной день в Галерее. То есть она закрыта для посетителей. За запертыми же воротами кипит жизнь, и временами весьма бурно. Вся повеска-развеска, протирка шедевров тряпочкой и прочие манипуляции с художественными ценностями производятся как раз по понедельникам.
По понедельникам же снимался длиннющий документальный сериал про Третьяковку.
О, это была эпопея, размах которой нынче трудно оценить по достоинству! Хотя бы в силу того, что теперь таких не делают вовсе. Социальный проект Первого канала, дерзкая продюсерская спекуляция, а, скорее всего, просто отмыв какого-то бюджетного бабла.
Содержание сей Илиады не баловало разнообразием. Из серии в серию в кадре под зеленым абажуром сидел заслуженный артист Татарский и проникновенным, бархатным баритоном рассказывал всякие удивительные истории на смежные изобразительному искусству темы.
Съемочная группа шумною толпою кочевала по залам экспозиции и мешала всем работать. Режиссер постоянно ругался и топал ногами. Унылый администратор был тотально нетрезв. Осветитель обычно тоже был нетрезв. Операторы менялись слишком часто для того, чтобы говорить о них что-то определенное. Звезда сериала, заслуженный артист Татарский регулярно закатывал шумные истерики. А бородатенький редактор стоял посреди всего этого бардака и с бесконечной нежностью смотрел на режиссера. Олег Баранкин за долю малую носил антикварный столик и тот самый абажур.
Сериал транслировался по воскресеньям, в самое глухое время, перед передачей «Служу России!». Он пользовался бешенным успехом у третьяковских смотрителей, но кроме них его, похоже, никто не смотрел. Я пару раз пробовал, да так и не осилил предложенного материала. Как-то не тронула меня вкрадчивая манера подачи в стиле «Здравствуй, дружок! Сейчас я расскажу тебе сказочку…». И, представьте, даже всерьез собирался написать письмо на телевидение с предложением запустить в эфир вместо заслуженного артиста Татарского штатного третьяковского экскурсовода Галкина Альберта Ефимовича. Альберт Ефимович бы и мертвого поднял к телевизору!
А заслуженный артист… В принципе, он был ни в чем не виноват. Внешне артист был убийственно элегантен и так же убийственно уныл.
Рейтинг сериала бился об нулевую отметку, и по сведениям анонимных, но вполне компетентных источников его создателям уже не раз задавали в останкинских коридорах совсем не риторический вопрос: «Где деньги, Зин?».
С татарскими рассказами надо было срочно что-то делать.
Примерно с тридцатой серии их для оживляжа придумали перемежать выступлениями мастеров искусств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104