– зарычал Ингрэм. – Всякий раз, когда начинается эта тошнотворная болтовня, мне хочется бежать на край света! Как вы отвратительны!
– О нет, это всего лишь моя манера беседы! – с тихим смехом отвечал Обри. – И потом, ты ведь знаешь, КАК я тебя люблю, Ингрэм! И я чувствую, КАК вы все нас любите, дорогие мои!
Ингрэм побагровел и стал бормотать под нос, что лучше бы Обри был поосторожнее с деньгами и расходами на свои чертовы носки, Клара сказала, что не надо ссориться, а Клей подумал, отчего это он не может за себя постоять так элегантно, как это делает Обри, и глубоко вздохнул...
Глава двенадцатая
К тому моменту, как Обри пробыл в Тревелине полные сутки, вся семья уже искренне желала, чтобы он как можно скорее убрался восвояси. Близнецам было достаточно взглянуть на его по-женски длинные и завитые волосы, цветастый галстучек и носочки, чтобы почувствовать себя дурно. Когда они попытались завести беседу о лошадях и конюшне, Обри, переглянувшись с Чармиэн, совершенно непринужденно заговорил о своем юмористическом ревю. После обеда он закурил русскую папиросу с длиннющим мундштуком, заметив вскользь, что сигары, которые курят некоторые грубые молодые люди, слишком крепки для мыслящего человека.
– Ну, что мы будем делать? – спросил он. – Если бы пианино было настроено, а я уверен в обратном, то я мог бы поиграть. Или нам всем предстоит набиться в отцовскую комнату, как было заведено лет сто назад?
– Да, именно так, – подтвердил Раймонд. – И не советую тебе говорить в таком тоне с отцом.
– Конечно, я вовсе не собираюсь его сердить, о нет! Он ведь будет так рад видеть своего маленького Обри! Я всегда был единственным немужественным человеком в семье, за что меня и любили, мда...
– До того как ты пойдешь к отцу, я хотел бы побеседовать с тобой наедине. Пойдем-ка ко мне в контору, – сухо сказал Раймонд.
– А надо ли? – взмолился Обри. – Я очень, очень тебя люблю, Раймонд, но сказать мне тебе нечего, увы! Тебе-то я не особенно нравился всегда, а тяжелые разговоры на повышенных тонах очень повредят моей тонкой натуре...
Раймонд молча встал и направился в дальнюю комнату дома, которую он использовал под свою контору. Обри обратился к присутствующим с потешной гримасой, разводя руками:
– Неужели я обидел его? Надеюсь все же, что нет... – и поплелся следом.
В конторе Раймонд не стал тратить времени на пустые разговоры, а лаконично известил Обри о состоянии финансов семьи. Обри сидел тихо и робко, поскольку не понимал в этих закладах, рентах и процентах кредита ровно ничего.
– Ладно, не прикидывайся дурачком! – сказал Раймонд. – Тебе следует понять только одно – доходы поместья не могут покрыть твоих денежных запросов, вот и все. Я не знаю твоих денежных перспектив, но надеюсь, что они неплохи. После смерти отца тебе достанется некоторая сумма денег, но предупреждаю тебя, что сверх этого ты не получишь от меня ни пенни. А сейчас отец либо заплатит твои долги в качестве предварительного взноса по завещанию, либо нет. Если он послушает моего совета, то не заплатит.
– О, надеюсь, что он не прислушается к твоему совету, не обижайся, но я очень на это надеюсь...
– Если он пойдет на это при нынешнем состоянии дел в поместье, то придется, как ни крути, отстранить его от управления нашим хозяйством. Боюсь, что в ближайшие дни он вообще выкинет такие безумные штучки, что даже дурак Лифтон будет готов присягнуть, что папаша сбрендил. А когда это случится, то вы с Юджином и Ингрэмом можете оказаться без всякой финансовой поддержки и будете вынуждены пойти работать. Понятно?
– Я так и знал, что разговор с тобой не доставит мне большого удовольствия! – вздохнул Обри. – Ты так груб и прямолинеен! Я понимаю, почему отец хочет, чтобы я жил здесь, – это внесло бы некоторый дух культуры и согласия в вашу жизнь...
– А что, он говорил тебе об этом? – нахмурился Раймонд.
– Да, и весьма определенно. Но если он не заплатит мои долги, положение станет довольно щекотливым...
– Тебе надо продать своих лошадей и заплатить свои долги! – сказал Раймонд.
– И это говоришь ты, Пенхоллоу?! – потрясенным тоном переспросил Обри.
– Но, насколько мне известно, ты покупаешь лошадей за три-четыре сотни фунтов! Это просто выше разумных пределов! Ты живешь не по средствам. Я не собирался заполучить тебя на свою шею здесь, но если ты каждый год станешь выклянчивать из отца по нескольку сотен фунтов, мне будет дешевле содержать тебя в Тревелине, ей-богу!
– Какое самопожертвование с твоей стороны, что ты собираешься содержать меня! Притом, что на твоей шее сидит и не собирается с нее слезать еще и Юджин! Но я не таков, нет! Я просто не могу выносить этого дома и не стану жить здесь. У меня на него аллергия – зуд по всему телу.
– Отец болеет, – мрачно сказал Раймонд. – И мозги у него работают туго. Если он решил оставить тебя здесь, то ты напрасно надеешься уговорить его заплатить твои долги и отпустить тебя в Лондон. Единственное, что ты можешь сделать, это продать своих лошадей, сократить расходы и тем самым получить независимость от отца. Тебе лучше прислушаться к этому совету, я говорю это, желая тебе только лучшего.
– Неужели? Я этого не чувствую, прости! По-моему, ты просто хочешь избавиться от меня, вот и все! Не могу же я продать своих великолепных жеребцов и переселиться в трущобы? Отец будет в шоке от этого!
– Подумай о моем совете, – повторил Раймонд, открывая дверь.
Они направились в комнату Пенхоллоу. Она казалась забитой людьми до предела, стоял обычный гвалт многоголосой беседы, при этом каждому приходилось кричать, чтобы собеседник его расслышал. Фейт выглядела просто измученной этим шумом, а Вивьен тщетно пыталась читать книгу, зажав уши ладонями. Всем этим беспорядком руководил Пенхоллоу, кричавший то одному, то другому нечто нетрезвое, вмешиваясь во всякую беседу... Когда Раймонд с Обри вошли в комнату, он сразу же переключился на Обри, приветствовав его лавиной насмешек.
Чармиэн, которой отец совершенно не интересовался, тоже по-своему пыталась вмешиваться и указывать, и, глядя на нее, Фейт подумала, что Чармиэн чертами лица больше всех других детей напоминает отца. Она уже успела отдать строжайшие указания горничным отдраить каминную решетку в Желтом зале, а Сибилле – заварить настоящего китайского чаю специально для нее. Во всем она напоминала мужчину. И Фейт испытывала к Чармиэн двойственное чувство – боязнь и благодарность – за то, что очень давно, еще девочкой, Чармиэн спасла ее от разъяренных быков на поле...
А Пенхоллоу чувствовал себя в своей стихии, и ничуть не казался утомленным шумом и суетой. Он все время орал о своем скором дне рождения, громогласно хвалился своей жизненной силой и обещал всех их удивить своей живучестью, хотя с ним никто и не пытался спорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– О нет, это всего лишь моя манера беседы! – с тихим смехом отвечал Обри. – И потом, ты ведь знаешь, КАК я тебя люблю, Ингрэм! И я чувствую, КАК вы все нас любите, дорогие мои!
Ингрэм побагровел и стал бормотать под нос, что лучше бы Обри был поосторожнее с деньгами и расходами на свои чертовы носки, Клара сказала, что не надо ссориться, а Клей подумал, отчего это он не может за себя постоять так элегантно, как это делает Обри, и глубоко вздохнул...
Глава двенадцатая
К тому моменту, как Обри пробыл в Тревелине полные сутки, вся семья уже искренне желала, чтобы он как можно скорее убрался восвояси. Близнецам было достаточно взглянуть на его по-женски длинные и завитые волосы, цветастый галстучек и носочки, чтобы почувствовать себя дурно. Когда они попытались завести беседу о лошадях и конюшне, Обри, переглянувшись с Чармиэн, совершенно непринужденно заговорил о своем юмористическом ревю. После обеда он закурил русскую папиросу с длиннющим мундштуком, заметив вскользь, что сигары, которые курят некоторые грубые молодые люди, слишком крепки для мыслящего человека.
– Ну, что мы будем делать? – спросил он. – Если бы пианино было настроено, а я уверен в обратном, то я мог бы поиграть. Или нам всем предстоит набиться в отцовскую комнату, как было заведено лет сто назад?
– Да, именно так, – подтвердил Раймонд. – И не советую тебе говорить в таком тоне с отцом.
– Конечно, я вовсе не собираюсь его сердить, о нет! Он ведь будет так рад видеть своего маленького Обри! Я всегда был единственным немужественным человеком в семье, за что меня и любили, мда...
– До того как ты пойдешь к отцу, я хотел бы побеседовать с тобой наедине. Пойдем-ка ко мне в контору, – сухо сказал Раймонд.
– А надо ли? – взмолился Обри. – Я очень, очень тебя люблю, Раймонд, но сказать мне тебе нечего, увы! Тебе-то я не особенно нравился всегда, а тяжелые разговоры на повышенных тонах очень повредят моей тонкой натуре...
Раймонд молча встал и направился в дальнюю комнату дома, которую он использовал под свою контору. Обри обратился к присутствующим с потешной гримасой, разводя руками:
– Неужели я обидел его? Надеюсь все же, что нет... – и поплелся следом.
В конторе Раймонд не стал тратить времени на пустые разговоры, а лаконично известил Обри о состоянии финансов семьи. Обри сидел тихо и робко, поскольку не понимал в этих закладах, рентах и процентах кредита ровно ничего.
– Ладно, не прикидывайся дурачком! – сказал Раймонд. – Тебе следует понять только одно – доходы поместья не могут покрыть твоих денежных запросов, вот и все. Я не знаю твоих денежных перспектив, но надеюсь, что они неплохи. После смерти отца тебе достанется некоторая сумма денег, но предупреждаю тебя, что сверх этого ты не получишь от меня ни пенни. А сейчас отец либо заплатит твои долги в качестве предварительного взноса по завещанию, либо нет. Если он послушает моего совета, то не заплатит.
– О, надеюсь, что он не прислушается к твоему совету, не обижайся, но я очень на это надеюсь...
– Если он пойдет на это при нынешнем состоянии дел в поместье, то придется, как ни крути, отстранить его от управления нашим хозяйством. Боюсь, что в ближайшие дни он вообще выкинет такие безумные штучки, что даже дурак Лифтон будет готов присягнуть, что папаша сбрендил. А когда это случится, то вы с Юджином и Ингрэмом можете оказаться без всякой финансовой поддержки и будете вынуждены пойти работать. Понятно?
– Я так и знал, что разговор с тобой не доставит мне большого удовольствия! – вздохнул Обри. – Ты так груб и прямолинеен! Я понимаю, почему отец хочет, чтобы я жил здесь, – это внесло бы некоторый дух культуры и согласия в вашу жизнь...
– А что, он говорил тебе об этом? – нахмурился Раймонд.
– Да, и весьма определенно. Но если он не заплатит мои долги, положение станет довольно щекотливым...
– Тебе надо продать своих лошадей и заплатить свои долги! – сказал Раймонд.
– И это говоришь ты, Пенхоллоу?! – потрясенным тоном переспросил Обри.
– Но, насколько мне известно, ты покупаешь лошадей за три-четыре сотни фунтов! Это просто выше разумных пределов! Ты живешь не по средствам. Я не собирался заполучить тебя на свою шею здесь, но если ты каждый год станешь выклянчивать из отца по нескольку сотен фунтов, мне будет дешевле содержать тебя в Тревелине, ей-богу!
– Какое самопожертвование с твоей стороны, что ты собираешься содержать меня! Притом, что на твоей шее сидит и не собирается с нее слезать еще и Юджин! Но я не таков, нет! Я просто не могу выносить этого дома и не стану жить здесь. У меня на него аллергия – зуд по всему телу.
– Отец болеет, – мрачно сказал Раймонд. – И мозги у него работают туго. Если он решил оставить тебя здесь, то ты напрасно надеешься уговорить его заплатить твои долги и отпустить тебя в Лондон. Единственное, что ты можешь сделать, это продать своих лошадей, сократить расходы и тем самым получить независимость от отца. Тебе лучше прислушаться к этому совету, я говорю это, желая тебе только лучшего.
– Неужели? Я этого не чувствую, прости! По-моему, ты просто хочешь избавиться от меня, вот и все! Не могу же я продать своих великолепных жеребцов и переселиться в трущобы? Отец будет в шоке от этого!
– Подумай о моем совете, – повторил Раймонд, открывая дверь.
Они направились в комнату Пенхоллоу. Она казалась забитой людьми до предела, стоял обычный гвалт многоголосой беседы, при этом каждому приходилось кричать, чтобы собеседник его расслышал. Фейт выглядела просто измученной этим шумом, а Вивьен тщетно пыталась читать книгу, зажав уши ладонями. Всем этим беспорядком руководил Пенхоллоу, кричавший то одному, то другому нечто нетрезвое, вмешиваясь во всякую беседу... Когда Раймонд с Обри вошли в комнату, он сразу же переключился на Обри, приветствовав его лавиной насмешек.
Чармиэн, которой отец совершенно не интересовался, тоже по-своему пыталась вмешиваться и указывать, и, глядя на нее, Фейт подумала, что Чармиэн чертами лица больше всех других детей напоминает отца. Она уже успела отдать строжайшие указания горничным отдраить каминную решетку в Желтом зале, а Сибилле – заварить настоящего китайского чаю специально для нее. Во всем она напоминала мужчину. И Фейт испытывала к Чармиэн двойственное чувство – боязнь и благодарность – за то, что очень давно, еще девочкой, Чармиэн спасла ее от разъяренных быков на поле...
А Пенхоллоу чувствовал себя в своей стихии, и ничуть не казался утомленным шумом и суетой. Он все время орал о своем скором дне рождения, громогласно хвалился своей жизненной силой и обещал всех их удивить своей живучестью, хотя с ним никто и не пытался спорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80